Поговорим о прошлом
Петрович вышел из первого подъезда и тут же угодил ногой в смачную лужу, терпеливо поджидающую жертв в свежепровалившемся асфальте. «Субтропики злоебучие…» - пробормотал он. 31-е декабря на дворе, а ноябрь так и не думал отступать – впрочем, это повторялось из года в год. Припоздавшие жители «Пентаграммы» (так в народе прозвали их пятиугольный дом) спешили в угловой магазин за недостающими компонентами новогодней обжираловки, откуда возвращались нагруженные и весёлые. Наливают там, что ли? Мелькнула мысль, что чекушки, которую он нёс на растерзание их тройственному союзу, недостаточно – надо взять хотя бы сыра, что ли. Зайдя в винно-водочный отдел и терпеливо отстояв там длинную очередь, Петрович запоздало понял, что за съестным идти в соседнюю дверь. Он решил, что сделал всё, что мог, плюнул и пошёл на стоянку с чем был, крепко держа бутыль за горло, как пойманную птицу.
Эта традиция насчитывала уже лет пятнадцать, не меньше: вечером 31ого трое друзей, жителей и работников этого дома собирались в крошечной будке на автостоянке, которую охранял Петрович, сидели/пили там пару часов и разбредались по домам, к семьям. В отличие от товарищей, ему некуда было деться – жениться он за свои бесконечно-долгие пятьдесят четыре года так и не сподобился, а последняя баба сбежала год назад, не выдержав мук.
Преодолев минное поле топкой грязи и поднявшись по железной лестнице в свой «скворечник», Петрович услышал приглушённые голоса, звон столовых приборов и призывный глас неизменного «Радио-дача». «Праздник, етить твою налево» - подумал он и открыл дверь. Внутри его великих апартаментов пахло табачным дымом, спиртом и салатами. Электрик Сашка любовно разливал водку по стаканам, задевая локтями тарелки со съестным, всученным сердобольной женой; дворник Колян, прислонившись к подоконнику, сосредоточенно вылавливал из оливье горошинки; а на диване располагался патлатый паренёк лет двадцати с небольшим, которого Петрович раньше в глаза не видел. Он так удивился, что оставил распахнутой дверь, пока Колян недовольно не зашикал на него:
- Рот закрой, тепло не трать!
Петрович молча повиновался.
- А это Игорёк, он тебя подменял, пока ты на курортах отдыхать изволил, – усмехнулся Сашка, кивнув на парня. Недавно Петровичу месяц пришлось пролежать в кардиологии – логично предположить, что в это время стоянка не пустовала. Обменявшись рукопожатием с новообращённым, он принял гранёный стакан, и квартет дёрнул по первой.
- Кто такой будешь? – спросил Петрович Игорька и, не дождавшись ответа, добавил, - хвост у тебя шикарный. Рокер, что ль? Я тоже в студенчестве рок-н-ролл слушал. Патлы отращивали, на гитаре бренчали да бухали в лесу. Помнишь? Фа-диез – ля – си… – он попытался припомнить проигрыш из «Smoke on the water», но вскоре оставил эту затею. – А потом, значит, мачеха меня и выстригла клочками, пока я в отключке пьяный лежал. Так и кончилось моё…
- Битничество? – подсказал Игорёк.
- А один хрен! – отмахнулся Петрович. – Да, Сашка?
- А я что? – невозмутимо отозвался тот. – У нас в деревне никаких рокенролов не было. Знай, огурцы сей да цыплят выгуливай. Эх…
Колян, почуяв благоприятную паузу, снова наполнил стаканы:
- Ну, чтоб было! – мужики навернули. Присутствие четвёртого сильно изменило их привычную атмосферу. Сами они знали друг друга, как облупленных; но сейчас, глядя на молодого парня, у которого столько всего впереди, а у них, стало быть, позади – сейчас, в свете полупогасшей гирлянды у единственного окна, их одолела меланхолия. Вроде прожита целая жизнь, а рассказать будто и нечего – оставалось только молчать, или предаваться позорным мечтаниям.
- Чтоб было… – грустно повторил Колян. А чё у нас теперь будет? Чай, доживём, как жили.
- Тогда поговорим о прошлом, – предложил Игорёк.
- Я там, в деревне, перед тем как в ПТУ уехал, стихи начал писать, – неожиданно заявил Сашка, не срифмовавший в жизни ни строчки. – У нас природа – красотень! Травушка, речушка, солнышко встаёт… Вот и пошла поэзия. А потом уж, в городе, организовали с товарищами клуб художественной самодеятельности. И так складно у нас выходило, что мужики из Союза писателей нас заметили – а мужики они серьёзные! И вот мы по области ездили, концерты давали, «глаголом жгли сердца», как говорится. Даже книжку хотели издать. Антологию! Но тут дефолт, и всё накрылось. Эх… У нашего ж брата как: вышел на работу – тут уж не до лирики всякой становится. Да…
- А я, молодой был, по телевизору видел модель – Клаудию Шиффер, – начал Колян, зло закурив в форточку. – И решил: такую же найду, бля буду! И гляди ж ты, нашёл – высокая, стройная, голубоглазая блондинка; даже звали её так же – Клава.
- Тоже, небось, модель? – сдерживая смех, спросил Сашка.
- Да какой там! На шее у меня сидела. Слишком красивая, чтоб работать! А знаешь, каково это – жить с красивой бабой? Так вот я тебе расскажу. Косметикой всю хату мне заставила! То это ей подавай, то то… А штукатурку смоешь, и взглянуть не на что – курица курицей. Промудохался я с ней четыре года и выгнал к чертям. Готовить ни хрена не умела… А потом, говорят, она раком заболела. Померла поди уже.
- А на Марусе чего женился? – скептически поинтересовался Петрович с набитым грибами ртом.
- А что Маруся? Маруся – баба честная! Морда как морда: крась её, не крась – всё едино. Да и пироги печёт обалденные. Вот, попробуйте. –
Колян щедро придвинул к товарищам тарелку с нарезанным пирогом с капустой.
Игорёк жевал пирог и о чём-то сосредоточенно думал. Петрович, чуя неладное, поспешил налить по новой, сшибив в пылу старательности плошку с мандариновыми дольками. Молчаливый парень спокойно закусил водку упавшей у его ног долькой. «Наш человек!» - подумал Петрович и несколько приободрился, тоже подобрав мандаринку с пола.
- А я в 90-е бригадиром на авиационном заводе работал, – начал он. – Накопил деньжат и купил «Волгу», чёрную. Ласточка моя… Любил же я её!
Колян хотел спросить, как же он водил её без прав, но вовремя прикусил язык.
- Но, значит, задолжал браткам капусты… Слетела поставка цветметаллов… – все воззрились на него недоумённо, на время даже оторвавшись от еды. – Ну а чё вы хотели, ребят, 90-е… Вот и забрали братки мою ласточку.
- Долг-то на этом отдал? – неожиданно спросил Игорёк.
- Хуй там плавал. Только у меня больше ничего своего и не было, что с меня взять? А потом они пропали куда-то, братки те. Посадили, наверно.
Тут уж Игорёк, не выдержав душевной боли, стал разливать водку сам.
- Ну а ты-то, малой? – спросил его Колян. – Учишься, работаешь?
- Учусь, работаю, – покладисто ответил тот, странно улыбнувшись. – Дедом Морозом.
- Детишек в садиках поздравляете? – понимающе кивнул Сашка. – Мы тоже по молодости этим промышляли…
- Ну, между четвёртой и пятой! – объявил Петрович, и компания снова хряпнула, закусив остатками еды.
Время близилось к двадцати двум, и мужики разошлись по домам, оставив после себя дым, объедки и убого горящую гирлянду, как символ своих неудавшихся (или удавшихся?) жизней. Сашка поднялся на третий этаж седьмого подъезда и позвонил в дверь.
- Ну наконец под конец, Саша! – жена Римма торопливо открыла ему, в кухонном переднике поверх вечернего платья. Все были в сборе. На Новый год к ним всегда приезжали две дочери и сын с семьями; от топота пятерых внуков квартира ходила ходуном. Едва успев раздеться, Сашка подхватил на руки двухгодовалую Настеньку.
- Пап, тебе Олег Николаич звонил! – крикнула с кухни Мара. – Говорит, улажено, деньги ждёт.
- Чего?.. – растерялся Сашка. – Кто такой?..
- Ну, Соляков же, редактор вашего альманаха. Вёрстка готова, к Рождеству выйдет книга, десять тыщ за партию хочет. Твои двенадцать страниц текста. Название ему не нравится, просит перезвонить.
- Аа?!
- Наконец-то, столько лет прошло! – ласково проворковала Римма, а Настенька звонко объявила:
- А сейчас деда будет читать стихи!
Копошащиеся внуки прибежали из зала, и вся семья столпилась вокруг Сашки в прихожей, вручив ему бокал шампанского:
- Про-сим! Про-сим! Про-сим!!!
Колян медленно поднимался на пятый этаж пешком в конце дома (лифт не работал), гадая, долго ли будет орать на него Маруся за опоздание. И вдруг заметил высокую красивую блондинку у своих дверей с большим чемоданом.
- С наступающим! Вы к кому?
- Коля! – расцвела она. – Ремиссия у меня, Колюнь… Выписали… – и бросилась ему на шею, не сдерживая слёз.
Петрович подходил к своему подъезду, едва не вляпавшись в ту же самую лужу. Краем глаза он заметил у припаркованной рядом тонированной чёрной «Волги» угрожающего вида амбала.
- Ну чё, гони бабосы, фраерок!
Петрович круто развернулся на месте. Совершенно незнакомый мужик продолжал:
- Думаешь, Лютый забыл? А Лютый сидел и всё помнил! А теперь вот выпустили меня, через двадцать лет, амнистия… Лови, с Новым годом! – Лютый с размаху кинул в него мандарином.
- Спасибо... – машинально выдохнул Петрович, приняв животом удар фрукта.
- За «спасибо» ебут красиво. Ну чё, поедем в номера? – из машины вышли ещё двое глобальных субъектов и, легко скрутив Петровича в бараний рог, затолкали его в багажник.
- Ой, дураааак… – Игорёк спокойно наблюдал за ними с крыши «Пентаграммы», распустив светлые, почти пепельные волосы стелиться по багровой шерсти пальто. Стрелки на карманных часах неотвратимо подползали к двенадцати. Тут и там во дворе дома и с балконов зажигали петарды. Пора. Вздохнув, Игорёк спрыгнул с надстройки и пролез на чердак сквозь узкий каменный проход, еле втиснув за собой объёмный рюкзак.
, мужики в возрасте, особенно в тот момент, когда бухают – очень похожи. А разность их показана как раз в их рассказах. Сашка – с гордостью врёт о своих литературных подвигах, Колян со злостью делится мыслями о красивых бабах, а Петрович любовно описывает свою мечту о "Волге". Да, они все хвастаются перед молодым, но ведь как по разному!
