Жили бы мы не тужили и дальше, да приключилась как-то во дворце царском беда. Задумал царь-батюшка в хоромах своих лифт установить, чтобы значится не ногами по лестницам топать, а на лифте этом в мгновение ока с этажа на этаж взлетать. Дернут лакеи за веревку – вот ты уже из трапезной в покои свои вознесся, дернут другой раз и ты уже на чердаке, в трубу подзорную на звезды любуешься. Установить то установил, даже инженера заграничного приставил за механизмом следить, да вот только, как водится в нашем отечестве, пошло что-то не так – застрял лифт тот между этажами, а в нем дочка царская оказалась, Марья-царевна. Захотелось бедняжке самой испытать прелести «прогрэсса».
Что делать? Разослал царь слуг своих по округе с наказом найти смекалистого человека, кто бы смог исправить сей конфуз. Ну, служивым долго искать не пришлось, как услышал я про беду эту, сам на помощь поспешил.
Царь наш, гарант государственности и вертикаль власти, сам росточка небольшого, с проплешинами ото лба к макушке, смешно на себя важности напускает, пытается глядеть грозно, и от того меня строго так спрашивает:
- Кто таков?
- Емельян, - отвечаю. – Из деревни Кукуево. Механик-самоучка и самородок народный.
- Вот что, самородок, - насупился царь еще больше. – В курсе, что за проблемы у нас приключились? Ну а если в курсе, то приступай к устранению. Справишься – озолочу. А нет, так попадешь в заботливые руки Лаврентий Палыча, нашего заплечных дел мастера.
И кивает в сторону неприметного боярина в новомодных очочках-пенсне на горбатом носу.
Ну что ж, делать нечего, приступил я.
А вокруг лифта толпа придворных суетится. Лакеи те, что за веревку тянули, стоят у стенки ни живы ни мертвы, лицом бледней той штукатурки на стене и обреченно на Лаврентий Палыча смотрят. Няньки-мамки причитают и кудахчут, согласно штатному расписанию исправно наводя в округе панику. Инженер лицо от чертежей боится поднять и, как заведенный, бормочет одно и то же: «Donnerwetter, Donnerwetter…», видать уже видит себя вывернутым на дыбе в подвалах Лубянки.
Разогнал я всю бесполезную царскую челядь, отодвинул в сторону несчастного инженера и приступил к осмотру механизма. Дело то на самом деле оказалось пустячным: гастарбайтеры, что механизм этот монтировали, забыли гайку на ведущей шестерне зашплинтовать, вот она, открутившись, и попала между зубьев, заклинив устройство. Подобрался я к кабинке, где царевна томилась и спрашиваю:
- Как вы там, барышня?
- Ничего, - отвечает, - держусь.
Голосок нежный хоть и дрожит, но паники в ответе не слышно.
- Вот и славненько, - подбодряю ее, - держитесь, мадемуазель, сейчас я вас вызволю.
Зафиксировал ломиком кабинку, чтобы та ненароком не сорвалась вниз, вынул гайку из зубьев, поменял пару шестеренок, увеличив передаточное число, добавил противовесов, настроил балансиры и, дернув за цепочку с гирькой, как в ходиках, опустил кабинку.
Снова придворные набежали, гам, суета, опять мамки-няньки причитают, то ли от радости в этот раз, то ли больше ничего другого не умеют. Немец-инженер вокруг бегает, шестеренки щупает и снова бормочет, на этот раз «Das ist fantastiche, das ist fantastiche!» А я, как только открылись дверки лифта, позабыл обо всем на свете и перестал замечать все вокруг, потому что увидел ЕЁ!
А она наклонила тонкую лебединую шею, глазки потупила и стоит, ждет чего-то. Тут уж я не растерялся, подаю ей руку и со словами «пожалуйте, сударыня», помогаю ей выйти из треклятого лифта. Царевна взмахнула ресницами, будто бабочка крыльями порхнула и улыбнулась мне, от чего сердце мое вздрогнуло, и румянец по щекам разлился, аки у барышни.
- Гран мерси, - говорит она и исчезает в толпе налетевших нянек.
А меня под локоток сам царь в сторонку отвел и говорит:
- Ну, Емеля, проси чего хочешь.
Халяву то, конечно, любят все, но кроме того у нас еще и гордость есть и самоуважение. И потому ответил я нашему самодержцу со всей гордостью трудового народа:
- Не надо мне ничего, ваше величество, если понадоблюсь, обращайтесь.
Царь хмыкнул в ответ, но настаивать не стал, а в качестве благодарности пригласил на банкет по случаю благополучного спасения царевны.
Уж тут я отказываться не стал. Не потому что люблю пожрать, а потому что надеялся снова увидеть ее. Да вот незадача, не было ее среди пирующих. Видать, перенервничала сидя в запертом лифте и не смогла присоединиться к шумному торжеству. Нет так нет. Ничего не поделаешь. И когда чопорный банкет ближе к ночи превратился в обыкновенную пьянку, я потихоньку покинул трапезную.
Но выбираясь из дворца, заплутал в коридорах бесконечных и уже собирался звать на помощь, но вдруг открывается одна из дверей и передо мной появляется сама царевна.
- Ах! – смущенно восклицает она. – Это снова вы? Не могли бы вы еще раз помочь мне?
И с этими словами отступает обратно вглубь комнаты.
Конечно, могу! И даже с превеликим удовольствием.
- Что делать надо? - интересуюсь.
- Ах! – снова восклицает она. – У меня на ожерелье застежка сломалась, не могу снять, - поясняет царевна и поворачивается ко мне спиной, наклонив голову.
С застежкой то я быстро справился, да вот только, когда мои руки легли ей на плечи, не мог справиться с собой. Прижался к ней, целуя в лебединую ее шею, а она в ответ дышит глубоко, так что грудь девичья в ладонях моих волнительно вздымается, и ручками теребит завязочки на платье своем. А когда невмоготу мне стало и развернул я ее лицом к себе, платьишко то легонькое и соскользнуло с плеч на пол.
Ах, боже мой, красота какая открылась мне! И слов то таких нет, чтоб описать все это! Грудь молодая белоснежная - будто вьюга сугробы намела в Рождественскую ночь, да ягодками рябиновыми макушки их украсила, животик девичий белеет в сумраке и подрагивает от волнения, как птаха малая. А дальше то сумрак тот ночной в волосах кучерявых путается, тайной неизведанной все покрывает! Подкосились царевнены ножки стройные, и упала она навзничь в постель пуховую, а я следом за ней, не разжимая объятий страстных!
Заехал как-то прошлым летом к нам в деревню факир заморский, йог-индус. Полдня народ развлекал: голой задницей на гвоздях сидел, стекляшки битые жевал, да змей под дудочку танцевать заставлял. А под конец представления вынул книжечку потрепанную с картинками. От картинок этих девки наши захихикали и зарделись что маков цвет. А парни как засунули руки в карманы, так уже вынуть их оттуда не смогли. Я сам тогда всё фокусника пытал, что за Кама эта такая, про которую книжка написана и почему ее надо только с утра. Вон наши деревенские, кто понетерпеливее, насмотревшись картинок, утра дожидаться не стали – еще толком не завечерело, а уже разбрелись по стогам свежескошенного сена да ближайшим кустам!
Вовремя я вспомнил про ту книжку индусскую: закинул девичьи ножки стройные, кожей гладкой волнующие себе на плечи, да и ворвался бесцеремонно в тайну, сумраком скрытую. Машенька только ахнула в ответ да покрепче меня прижала к себе, ногтями розовыми в спину мою впиваясь. А дальше уж кроме как «ах-ах-ах!» и слышно ничего не было. Много я тех картинок из книжки индусской до утра вспомнил! Утром, как только Машенька от ночи бурной в себя пришла, говорю ей со всей серьезностью:
- А поехали ка, Марья свет Ивановна, со мной в деревню нашу, Кукуевку славную. Чего тебе тут во дворце киснуть. Смотри вон: пыль да шум, суета да интриги придворные. А у нас и воздух свежий и молоко парное. Летом в речке прохладной купаемся, зимой на санках с горки катаемся! Не жизнь, а благодать!
- Ой! – смутилась царевна. – Как же я туда поеду?..
- А как жена моя! – заявляю я, крепче к себе прижимая. - Влюбился в тебя, как только увидел в лифте том и ни о ком, кроме тебя, больше думать не могу.
Машенька глаза на меня влажные подняла и ресницами пушистыми похлопала, как бабочка крылышками помахала, и отвечает:
- Согласная я, - и головку свою мне на плечо кладет.
Вот так мы и обрели счастье друг в друге.
Царь, узнав о таком отъявленном мезальянсе, поначалу осерчал. Да только у нас ведь нынче не домострой какой дремучий, а прогрессивные времена. Дети сами свою судьбу устраивают, без оглядки на родителей. Так и сказала моя Машенька: «Или муж мой Емеля, или ухожу в монастырь!»
Папенька побурчал для порядка, да и согласился. Куда ж он денется!
Наши деревенские поначалу настороженно мою супругу восприняли. Ну как же: царевна! Белоручка! А как увидали на что эта царевна способна, так и примолкли, и иначе как Марья–Искусница ее не называли. Потому как настоящий аристократ не тот, кто нос задирает и происхождением своим кичится, а тот, кто перед трудностями не сгибается и руки не опускает!
Вот и живем мы с тех пор в любви и согласии. Своей головой, руками, да еще кое-чем счастье куем!
А вы, люди добрые, будете у нас в Кукуевке, заходите, не стесняйтесь, угостим вас, чем Бог послал, да Машенька моя настряпала!