безумно —
волшебно!
Ни толку, ни проку, не в лад, невпопад —
совершенно!
(Ю.Ким)
Как-то уж слишком неприветливо звякнув колокольчиком, дверь за спиной громко захлопнулась. От резкого контраста утомлённые ослепляюще белым снегом глаза тут же на миг погрузились в непроглядную тьму. Огромные, почти под самый козырёк крыши, сугробы снаружи помещения не оставляли дневному свету ни шанса пробиться сквозь заиндевевшие окна. А два сиротливых канделябра на стойке бара, с наполовину сгоревшими свечками, при всём своём усердии, никак не могли полностью разогнать сумрак. Старенький трактир у прикарпатской дороги обдал застывшие на морозе щёки приятным, почти забытым домашним теплом, вперемешку с крепким ароматом табака, алкоголя и слегка коптившим камином.
Кое-как проморгавшись до состояния различать контуры предметов, я, скорее по наитию, и больше доверяя не своим глазам, а носу, устремилась на запах догорающих головешек. И растерев над пылающим жаром красноватых угольков почти потерявшие чувствительность кончики пальцев, плюхнулась на скамейку ближайшего к камину столика. Поверхность скамейки была жёсткой и неудобной. Видимо плохо струганные доски на ней лишь слегка были отполированы об штаны не слишком частых завсегдатаев харчевне. Но сегодня моя отбитая об седло пятая точка была рада и этому.
Настало время оглядеться. Посетителей было немного. Подвыпившая компания охотников, пристроив свой внушительный арсенал ружей и капканов на соседние скамейки, дружно стучала пивными кружками об стол и громко голосила. Лишь на мгновение они отвлеклись на появление нового гостя. Но бросив пренебрежительно оценивающий взгляд, не столько на меня, сколько на короткоствольный карабин, болтающийся у меня на плече, продолжили о чём-то оживлённо спорить.
Кроме этой шумной троицы, в дальнем углу зала в гордом одиночестве медленно потягивал эль таинственный посетитель. Ореол таинственности ему придавало мрачноватое одеяние, из-за которого я поначалу его и не заметила. Силуэт в сером плаще и в нахлобученном по самые брови капюшоне в трактирном полумраке почти сливался со столь же сероватой стеной. Что-то тревожно ёкнуло в груди, пока я пыталась его разглядеть. Но приступ внезапного беспокойства так же внезапно улетучился, как только у столика материализовался сам трактирщик.
— Чего изволите? — отвлёк он меня неизменно услужливой фразой.
— Лучшего овса для моей лошади и стакан воды для меня.
— Стакан воды? — в вопросе послышались ехидные нотки сарказма. — Вы первый за пять лет посетитель харчевни, кто заказал воду. Может господин желает что-то ещё?
Но не успела я и рта открыть, как голос из-за спины, заставив вздрогнуть, ответил за меня:
— Господин желает мягкую кровать с балдахином. Но прежде, конечно же, горячую ванну с розовой пеной. И перед сном кружку тёплого молока с небольшой щепоткой корицы.
Я была ошарашена. Бросив взгляд сначала на наглого незнакомца позади меня, потом на внезапно опустевший столик в углу, удивилась, как же быстро серый плащ оказался рядом со мной.
— Ах, да! — добавил он. — И принесите тарелку свежеиспечённого имбирного печенья.
Озадаченный не меньше меня трактирщик попытался возразить, всё в той же своей язвительной манере:
— Как? Целую ванну горячей воды? Не будет ли это слишком расточительно…
Но незнакомец взмахом руки прервал его. После чего трактирщик смиренно произнёс:
— Приготовлю лучшую комнату.
— Откуда вы так хорошо знаете мои желания? Да ещё и так ловко, словно по волшебству, взмахом руки умеете их исполнять?
Прежде чем ответить незнакомец выдержал томительно загадочную паузу, глядя вслед удаляющемуся трактирщику, сел напротив, и только после этого, с лёгкой усмешкой, переспросил:
— По волшебству? Хм-м! А может я и есть волшебник?
— Волшебник? — тревожные сомнения закрались в голову, но я попыталась прогнать их прочь. — Нет, не шутите так. Только не волшебник. Я ненавижу волшебников.
— Отчего же?
— Они причиняют много боли. Это только кажется, что они несут в этот мир чудеса, добро и всяческое благо. А на самом деле лишь используют простых смертных для оттачивания своих магических чар, обрекая на жуткие страдания.
— Любовь вы тоже считаете жутким страданием, ваше высочество.
Сердце в груди тревожно всколыхнулось. Пытаясь унять волнение, я нервно перебирала пальцами широкие поля своей шляпы, заодно стараясь натянуть её поглубже:
— О чём вы, сударь? Вы верно обознались? — как не старалась я сохранять спокойствие, но голос мой предательски дрожал. — А любовь… Любовь сама по себе и есть страдание. Иначе бы люди не бежали от неё, как от стихийного бедствия, бросив всё и забыв всех, даже тех, кто когда-то был дорог.
— И вы тоже бежите, ваше высочество?
— Перестаньте, — возмутилась я, — перестаньте называть меня ваше высочество. Вы точно меня с кем-то путаете.
— Как же я мог вас перепутать, такую милую, замечательную девушку, самую чудесную из всех принцесс? Вот даже эта уродливая мужская шляпа, совсем не к месту надетая на вас, не в силах спрятать очаровательного личика. Да, именно такой я вас когда-то и нарисовал в своём воображении.
Несколько секунд незнакомец наслаждался моим замешательством. Затем сбросил капюшон с головы.
— Вы?! — тревожные предчувствия были не напрасны.
— Вижу, мне не рады?
— После стольких лет уж вас то меньше всего хотела встретить. Но с каким наслаждением я всадила бы сейчас в вас пулю.
— Даже так! — усмехнулся волшебник. — Но вы же знаете, что это невозможно. Я бессмертен, на беду.
— Знаю. Даже знаю на чью, но... — моя рука машинально потянулась к карабину, — но во мне сейчас проснулась прабабка по отцовской линии, с вечным духом противоречия. Никогда ничего не брала на веру. Ещё в детстве ей говорили: "Не гуляй одна ночью в лесу, там волков много".
— Ну, и…
— Что "и"? С тех самых пор в том лесу не встречали ни одного волка.
— Да, принцесса, узнаю характер вашего покойного батюшки.
— И всё равно я не принцесса. Та глупая дурочка, поверившая в чудо, умерла пять лет назад, в тот самый роковой день и час, когда вы решили изменить финал своей сказки. Но почему? Чем вас предыдущий не устроил?
— Он мне показался слишком приторным. Потеряв драматизм, чудо стало слишком обычным и даже обыденным. Другие, на вашем примере, могли потерять бдительность и веру в волшебство.
— А я могла потерять жизнь. Шрам на плече до сих пор горит, напоминая об этом.
— Ах, бросьте, ваше высочество. Всего-лишь маленькая царапина. Уверен, она вас даже не портит.
— Не называйте меня вашим высочеством. Я лишь простой путник по имени Анн Хельсинг.
— О-о! — удивлённо протянул подошедший трактирщик. — Знаменитый охотник на оборотней в моём скромном заведении? Какая честь!
Охотники за соседним столиком разом замолкли и покосились в мою сторону.
— Ну, — произнесла я слегка смутившись, — видимо не слишком знаменитый, раз господин волшебник о нём не слышал. Признайтесь, ведь не слышали? — Тот лишь пожал плечами. — Ага! — закивала я головой. — Не слышали. А это значит, что вы уже не властны надо мной. Я сама творю свою судьбу.
— Убивая бедных животных? И чем вы лучше меня?
Повисла неловкая пауза. Казалось, что даже поленья в камине перестали трещать. Я привстала и потянулась через столик.
— Я не убиваю бедных животных, — прошептала волшебнику на ухо. — Я лишь сокращаю страдания тех, кого вы и похожие на вас сделали жертвами своих извращённых магических фантазий.
Волшебник промолчал, лишь загадочно ухмыльнулся.
— Э-э... — трактирщик всё ещё стоял рядом. — Господин Хельсинг, — произнёс он, — комната наверху готова. Разрешите я вас провожу.
Уже у самой лестницы я обернулась и спросила:
— Кстати, как ваша жена, господин волшебник? — было видно, как улыбка медленно сползла с его лица.
— Её больше нет, — грустно ответил он. — После того дня она перестала со мной разговаривать, перестала улыбаться и тихо угасла в течении полугода.
— Даже не знаю, то ли вам посочувствовать в этом горе, то ли порадоваться, что вы таки не всесильны? Наверное, всё-таки… Простите меня. Я соболезную.
Тёплая ванна расслабила тело, уже было привыкшее за годы скитаний к аскетичному образу жизни, и забывшее о таких маленьких радостях в ней. Белые пенные шапки напоминали облака медленно плывущие по небу, за которыми так хорошо прятаться от всех земных проблем. А аромат розы и лаванды приятно щекотал в носу, с каждым новым вздохом унося меня всё дальше и дальше от тягостных и мрачных мыслей. На смену им ярким, разноцветным букетом забытых воспоминаний уже спешили другие. И прикрыв глаза, я с радостью окунулась в них с головой...
Скрип половицы потревожил моё мечтательное уединение. Я вздрагиваю и открываю глаза. Рядом, всего в паре шагов стоит он, объект моих девичьих грёз.
— Любимый, — срывается нежно с губ, — любимый, — вторю, то ли я, то ли эхо в моём сознании. — Любимый?! — вновь звучит это слово, но уже каким-то удивлённым тоном.
А юноша продолжает молча стоять, жадно пожирая меня не моргающим взглядом, словно застывший в засаде хищник.
— Ай! — запоздалое чувство стыда бросает щёки в жар, заставляя прикрыть ладонями то, что уже плохо скрывается за лопнувшими пенными пузырьками. — Любимый, зачем ты здесь? Тебе нельзя тут. Уходи, уходи.
— Я не могу, — голос юноши волнительно дрожит. — Мне почему-то кажется, что если я отведу взгляд, то ты исчезнешь навсегда.
— Глупенький, что за ерунда? Никуда я не исчезну. Потерпи всего сутки. Завтра наша свадьба. И тогда можешь смотреть сколько душе угодно. Но сейчас, хотя бы отвернись, прошу тебя, ты меня смущаешь.
— Завтра? — разочарованно произносит он. — Но я не могу ждать до завтра. Я и так потерял уйму времени убегая и прячась от ложных страхов. Не хочу больше терять ни сутки, ни часы, ни даже минуты вдали от тебя. Только сегодня я познал, как это замечательно, как это восхитительно, как прекрасно целоваться с принцессой… Целоваться с любимой принцессой.
— Ах! — как же его слова ласкают слух и душу, но я почти скулю от отчаянья, пытаясь совладать с противоречивыми чувствами. — Уходи, прошу тебя. Завтра, всё будет завтра.
— Хотя бы ещё один маленький поцелуй, — не унимается юноша.
— Только один и ты уходишь…
Стыдливо прикрывая руками грудь, чувствуя как безумно громко колотится сердце в левой ладони, приподнимаюсь из пены. Тянусь навстречу любимым губам. Поцелуй, робкий и скользящий вначале, срывается в жаркий, страстный и довольно затяжной, словно два страждущий, утомлённых жаждой путника одновременно припали к манящему источнику. Перехватывает дыхание, кружится голова, а мы всё никак не можем друг другом напиться.
— Всё, хватит, — пытаюсь противиться нахлынувшим желаниям, — уходи, — из последних сил отталкиваю от себя столь коварное искушение. Но любимый будто не слышит. Сильными руками он выхватывает меня из воды, чуть не переворачивая ванну и выплёскивая брызги вспененной воды на пол. Обескураженная такой бесцеремонностью, мокрая и разгоряченная испуганно бьюсь в его крепких объятиях. Кричу:
— Отпусти, медведь, отпусти немедленно.
Но его, словно дикого зверя почуявшего добычу, лишь ещё больше воспаляют мои жалкие попытки к сопротивлению. Сама не понимаю в какой момент оказываюсь на кровати. Взмокшие простыни липнут к спине, скатываются грубыми и неудобными складками подо мной. Любимый ладонями стряхивает остатки мыльной пены, не оставляя без внимание ни одно самое потаённое место на теле. И поцелуи, поцелуи, поцелуи — жаркие и горячие, вместе со словами любви — не менее жаркими и горячими, сыплются на меня, как из рога изобилия, сводя разум окончательно с ума.
— Нет, нет! — вопит он из последних сил. В то время как тело призывно стонет: "Ещё, ещё, ещё..."
Ещё? Куда же ещё? Ещё чуток и падёт последний бастион моего целомудрия. Надо бы остановиться. Но ласки любимого всё изощрённей, а намерения идти дальше всё настойчивей. Его любовное бормотание на ушко всё меньше походит на человеческую речь, и всё больше напоминает рычание зверя. Это пугает.
Страх, зарождавшийся где-то внизу живота небольшим ноющим спазмом, вдруг лопает, как мыльный пузырь, разливаясь по телу сильной дрожью. В ужасе зажмуриваюсь, сильно-сильно, до ярких звёздочек в глазах. И кричу. Снова кричу на сколько хватает воздуха в придавленной груди. А надо мною, перекрывая тонкий крик, больше похожий на писк, ужасным басом ревёт дикий зверь. Охваченная страхом, не решаюсь никак открыть глаза, но сквозь намокшие ресницы смутно различаю чей-то животный оскал. Лязг клыков. Стекающая с них слюна. Ещё несколько мгновений и зубастая пасть, наверное, навсегда сомкнётся на моей хрупкой шее…
— А-а-а… — вскрикнула и широко открыла глаза.
В бледном свете колышущихся свечей остатки кошмара тут же побежали мрачными тенями по серым стенам комнаты, стараясь быстрее запрятаться в самые тёмные её углы. С минуту тревожно оглядывалась по сторонам, никак не понимая, где нахожусь. Похоже на трактирный номер. И я всё ещё в ванне с уже почти остывшей водой. Лёгкая дрожь дёргает мои обнажённые плечи, не то от крадущегося холода, не то от только что пережитого жуткого видения. Вот только до конца ли пережитого? Чья-то тень шелохнулась за ширмой снова встревожив мысли.
— Кто здесь? — от испуга голос срывается на визг.
Из темноты выступает знакомый силуэт в сером плаще.
— Можно считать, что никого, — отвечает своим излюбленным загадочным тоном волшебник.
— Опять вы? — возмущаюсь. — Вам, как волшебнику, двери может и ни к чему, но не мешало бы научиться хотя бы стучаться, прежде чем вламываться в чужую комнату. Я же не одета.
— Ничего, ничего. Мне это не мешает. К тому же, как я мог ещё удостовериться, что вы по прежнему прекрасны.
Его пристальный и нахальный взгляд меня только злит и ужасно смущает. Чтобы хоть как-то спрятаться от него, пытаюсь подогнать ближе к себе остатки пены. Но видя мои жалкие потуги, он лишь снисходительно ухмыляется.
— И как я и предполагал, жалкая царапина на плече вас ничуть не портит.
— Жалкая царапина? — взрываюсь негодованием, выпрыгивая из ванны. — Вижу вас это только забавляет. Я же чуть не умерла. Или вы этого и ждали?
— По правде говоря, такой финал тоже вертелся у меня в голове. Да и вы, ваше высочество, с самого начала знали на какой риск шли. А сработай заклятье чуть раньше или чуть позже, от поцелуя или, как в вашем случае, хм-м, не совсем от поцелуя — какое это имело бы тогда значение? Вы были влюблены, не замечали очевидного и наивно верили в чудо.
— Ну, милая девушка, — волшебник сбавил свой нравоучительный тон, и с добродушной улыбкой протянул полотенце, — пора успокоиться. Тем более, что все ваши злоключения почти позади.
— Почти? — страшные подозрения закрались в мою голову. — Почему почти? Вы что-то знаете о нём? Вы его видели?
— Не видел. Но, как когда-то пять лет назад, я снова его почувствовал. А это значит, что последний акт нашего спектакля ещё не отыгран.
— Нет, нет, нет, — закачала я головой. — Вы больше не втяните меня в ваши безумные авантюры. Я не ваша марионетка. Я сама выбираю свою судьбу.
— Вы так уверены? Что-то же позвало вас сюда. И это же что-то сейчас не даёт ни сна, ни покоя и ему. Не противьтесь. Оглянитесь. Разве эти стены ничего вам не напоминают? Да, у этого трактира сменилось название, сменился хозяин. Но это по прежнему всё ещё то место. Именно тут всё должно было закончиться. Не закончилось тогда, так закончится теперь. Декорации расставлены. Героиня на сцене. Осталось дождаться главного героя.
— Нет. Вы безумны. Почему мы должны выполнять ваши сумасшедшие фантазии? Нет. Ни за что. Я сейчас же соберу вещи и уеду.
— Поздно…
В дверь торопливо забарабанили. Послышался встревоженный голос трактирщика:
— Господин Хельсинг, вы не спите? Простите за беспокойство. Беда. Не могли бы вы спуститься. Мне кажется, вы должны это видеть.
Внизу, в харчевне, в проходах между обеденными столами толпился народ. Разбуженные постояльцы придорожного трактира обступили со всех сторон знакомую уже мне троицу охотников, о чём-то их дотошно расспрашивая. Те в ответ лишь судорожно дёргали плечами, крутили головами, иногда кивая ими невпопад, и неся при этом какой-то невнятный бред. Толпа гудела, как растревоженный улей, передавая обрывки их бреда по цепочке, от центра к краю. И до меня, стоявшей на ступеньках лестницы, всё уже долетало в слишком разобранном и искаженном виде. Но основной смысл я всё же уяснила:
"Господа охотники, изрядно заправившись в обед пивом, решили освежиться на вечернем морозце, а заодно и пострелять. Но не успели они добраться до ближайшего лесочка, как их жутко напугала: не то какая-то девица, не то лохматое чудище. Что по сути может быть одно и тоже, так как в вечерних сумерках, да затуманенными алкоголем глазами, можно и пень за чудище принять, а уж всяких припозднившихся девиц и подавно".
Ну, по крайней мере, такая версия событий показалась мне на тот момент вполне правдоподобной. А сбивчивый пересказ подоспевшего ко мне трактирщика, только ещё больше убедил в том, что я не слишком отступила от истины. А истина в его устах звучала так:
— Этих охотников специально из соседнего города позвали. Шатун в наших краях объявился. Медведь. Зима уже, а ему всё не спится.
— Отчего же не спится?
— Да шут его знает. Может голодный. А может подругу свою потерял. Вот с горя и мается, бродя по округе, то коровник разорит, то людей до смерти перепугает. Вот теперь и охотников перепугал. Одного даже помять успел.
— Жив?
— Да что ему сделается. Вон, на лавке лежит, отдыхает.
Видок у горе-охотников действительно был помятый. А у третьего, пристроившегося на скамейке в позе страдальца, ещё и рваный. Одежда, свисая с него неровными клочками, местами обнажала кожу. Даже удивительно, как при этом на теле не было видно ни царапины, ни кровяных подтёков.
— Они и от дверей то не успели далеко уйти, — продолжил трактирщик, — как прямо на них выскочила перепуганная девчонка. А за ней и сам медведь...
До этого момента вся история мне казалась какой-то дурной комедией, не стоящей серьёзного внимания. Признаться, я не сразу и заметила её за всей этой галдящей толпой. Прижав к груди коленки, закутавшись с ног до головы в одеяло так, что в небольшой просвет были видны только её глаза, — большие, карие, немигающие глаза, — она сидела на табуретке, медленно покачиваясь взад-вперёд под монотонный стон и прерывистые всхлипывания.
— Успокойся, малышка, — попыталась погладить я её по плечу, но, отдёрнувшись, она закачалась ещё сильней. — Кто? Кто тебя так напугал? Это был медведь? — спросила я.
Но девочка лишь громко скулила, как обиженный щенок.
— Нет, это был не медведь, — подскочил ко мне один из охотников. — Это было большое мохнатое чудовище, — завопил он, брызгая слюной и дыша перегаром. — Мы всадили в него с полусотни пуль, не считая мелкой дроби, а ему хоть бы что.
Толпа вздрогнула. Постояльцы тревожно зароптали:
— Мы здесь не останемся. Мы сейчас же уедем отсюда.
— Не надо паники, господа, — пытался успокоить их трактирщик. — Ехать сейчас, в ночь небезопасно. Темно. Надвигается буран. Лучше переждать внутри. Стены гостиницы крепкие, замки надёжные, проверено годами. А кто там бродит снаружи: медведь или какое другое порождение тёмных сил — не важно. Сюда он не попадёт… А если и попадёт, то с нами лучший охотник на оборотней и на всякую нечисть — господин Ван Хельсинг, — закончил он свою вдохновляющую речь.
Все резко замолкли и повернулись ко мне.
— Ну, спасибо, — пробубнила я в сторону трактирщика. — И, вообще-то, я Анн Хельсинг.
— И это тоже не важно, — прошептал он. — Главное — успокоить народ громким именем. Всё равно тут многие и про Ван Хельсинга то толком ничего не знают. Кто-то где-то чего-то слышал — и уже хорошо. А разница в паре букв... Хм-м... Это уж пускай потом летописцы и историки голову ломают.
— Ну, выдайте что-либо для вдохновения толпы.
Растерянно поморгав глазами, я попыталась собрать в кучку хоть какие-то вразумительные мысли в голове. Но открыв рот, только и смогла сказать:
— А-а… — как все постояльцы торопливо засобирались уединиться в своих номерах.
— Это было… — трактирщик задумчиво почесал затылок, — лаконично.
— Эй, да вы куда? — удивлённо произнесла я, глядя, как быстро пустеет зал харчевни.
Вслед за постояльцами и парочка охотников, прихватив своего третьего, сильно уставшего и помятого товарища под руки, решила переместиться на второй этаж.
Проходя мимо, один из них задумчиво спросил второго:
— Влад, ну и как же он завалит чудовище из своей мелкой пукалки?
Влад остановился, задумался на мгновение, затем, деловито похлопав меня по плечу, произнёс:
— Я дам вам свой мушкетон.
Где-то наверху стихали последние шаги и скрежет запирающихся дверных замков. Волшебник с загадочной улыбкой на лице, бросив довольный взгляд в мою сторону, как всегда в привычной своей манере, растворился в сумраке.
— Да вы издеваетесь?! — крикнула ему вдогонку.
На барной стойке погасла ещё парочка свечей, оставив догорать свою восковую подругу в сиротливом одиночестве. Стало ещё темней. Я оглянулась. В харчевне уже никого не было. Даже девочка успела куда-то исчезнуть, оставив на табуретке одеяло. А я так и не успела разглядеть её лицо. Теперь уже было непонятно, была ли вообще девочка. Или под одеялом прятались лишь два больших, испуганных глаза. И я бы нашла их, попадись мне в тот момент зеркало в руки.
Тишину прорезал лёгкий шорох, заставив вздрогнуть и поглядеть на дверь. Снаружи явно кто-то был. Я слышала как хрустит под ним примятый снег, слышала его тяжёлое, чуть принюхивающееся дыхание. Этот кто-то громко фыркнул в замочную скважину, и от его жаркого дыхания, через заиндевевшее отверстие для ключа, внутрь ворвался маленький клубочек пара. Мурашки побежали по моей спине.
— Это ты? — робко спросила я, но в ответ лишь жуткий царапающий скрежет когтей об косяк. — Я знаю, что это ты. Я чувствую.
Возня за дверью усиливается. Крепкие дубовые доски дрожат, скрипят, но не поддаются.
— Остановись, слышишь, уходи. Нам не стоит видеться. Не мучай ни себя, ни меня. Забудь и уходи в свой лес.
Громкий удар обеими лапами. С двери слетает колокольчик, падает на пол и со звоном катится в сторону.
И снова тишина. Неужели ушёл? И это всё? На глазах почему-то наворачиваются слёзы. Несколько долгих минут стою в полной, давящей до гула в ушах, тишине, растерянно смотря на дверную ручку. Вдруг, за спиной, со стороны кухни доносится жуткий грохот, звон разбитого стекла и сброшенной на пол посуды. В проходе появляется что-то огромное и жуткое. Не успеваю разглядеть. Ворвавшимся сквозняком задулась последняя свеча. Вскрикиваю и бросаюсь прочь. В темноте спотыкаюсь, падаю, до боли разбивая коленку, снова поднимаюсь, и, тяжело прихрамывая на левую ногу, вбегаю по лестнице на второй этаж.
Длинный коридор, двери, двери. Дёргаю одну, вторую, все заперты. Пытаюсь стучать, кричать, но в ответ тишина. Лишь позади, за спиной неумолимо приближающиеся жуткие шаги ожившего кошмара.
Кое-как дохрамываю до своей комнаты. Вбегаю и проворачиваю ключ в замке.
Наверное это глупо и как-то слишком по-детски прятаться от своих страхов под одеялом, наивно веря в то, что если я за ним никого не вижу, то и никто не видит меня. "Я в домике, я в домике, мне не страшно", — мысленно твержу себе.
С грохотом на пол слетает дверь с петель. Я закутываюсь глубже в одеяло, замираю и почти не дышу. С шумом втягивая своими большими ноздрями воздух, медведь подходит к кровати. Тыкается носом в простыни, осторожно трогает лапами бугорок под ними, недовольно фыркает и рвёт ткань огромными когтями. Дикий рёв разливается по комнате. В воздух взлетает куча перьев от сложенных под простыни подушек.
— Ага! Купился, дурачок.
Пока зверь беснуется, выплёскивая свою неистраченную злобу на матрасе, я, под этот шум, осторожно выползаю из шкафа, сбрасываю с плеч одеяло и подхожу довольно близко к нему. В руках карабин, курок взведён, в стволе серебряная пуля — самая надёжная пилюля от любых чар, заклятий и прочих колдовских экспериментов. Почуявший это зверь с громким рыком резко разворачивается. Его когтистая, мохнатая лапа замирает буквально в паре дюймов от моего лица. На какое-то мгновение в его чёрных глазах слабым отблеском проскальзывает что-то человеческое. Неожиданно он успокаивается, опускается на пол и смиренно подставляет свой медвежий лоб под ствол карабина.
Теперь уж точно, нет никаких сомнений, в его взгляде читалось всё тоже очарование и нежное восхищение, которое завораживало с самой первой нашей встречи, когда он так по-медвежьи неуклюже сбил наивную принцессу с ног. Но тогда я смотрела на него снизу вверх, а не наоборот.
— Нет, не могу, — из внезапно ослабевших рук выпало оружие, и, обессиленная, я опустилась на пол.
Лицом к лицу, глаза в глаза, мы сидели напротив друг друга. И чтобы понимать, нам не нужны были слова. Вместо нас общались наши мысли:
"Зачем ты отбросила карабин? Подними".
"Он мне не нужен, любимый".
"Но я боюсь, что снова причиню тебе боль".
"Я уже перенесла столько боли, что перестала её чувствовать".
"Прости".
"За что, любимый?"
"Я всё испортил".
"Думаешь, что я сержусь за то, что ты превратился тогда в зверя? Глупый! Нет. Я не виню тебя за это. А вот за то, что бросил меня одну..."
"Я увидел кровь на плече и испугался".
"Всего лишь царапина. Я же знала за кого хотела выйти замуж. Ты мой дикий медведь, а не комнатная собачка".
"Но я мог причинить ещё больше боли".
"Ещё больше боли ты причинил тогда сбежав".
"Я возвращался, но тебя уже не было".
"Да, похоже мы оба, снова и снова, бежим друг от друга".
"Что же нам делать?"
"Простить, забыть и отпустить. Мы всё равно не сможем быть вместе. Ты должен вернуться в лес, в свой дикий мир. А я... А я останусь в этом".
"Ещё один поцелуй, любимая, на прощание?"
"И ты уйдёшь?"
"Да..."
"Хорошо. Но только один".
ЧТО-ТО, ПОХОЖЕЕ НА ЭПИЛОГ
Устроил ли Волшебника такой финал его давно сыгранной и слегка подзабытой сказки, я уже не знаю. Как и не знаю то, о чём он думал, когда наутро, вместе с полусонными постояльцами вышел на крыльцо трактира и увидел на выпавшем за ночь идеально белом снеге огромные следы дикого зверя в направлении карпатских гор. Рядом с этими отпечатками лап, красовались поменьше раза в два. Знающие охотники-следопыты тут же отметили, что оба зверя словно бежали бок о бок, тесно прижавшись друг к другу. Причём маленький, при этом, ещё и сильно прихрамывал на левую заднюю.
Прищурившись от искрящихся в лучах восходящего солнца снежинок, трактирщик взглянул на волшебника и деловито произнёс:
— Ну вот, как я и думал. Нашёл медведь свою потерявшуюся подругу. Не будет больше тревожить местных жителей.
А волшебник ничего не сказал. Он всё смотрел и смотрел куда-то вдаль. То ли придумывал новый финал для старой сказки, то ли сочинял новую. Но это всё уже мне неведомо.
По правде говоря, за все свои беды и злоключения нет у меня обиды на волшебника. Даже жалко чем-то. Какой смысл иметь бессмертие без возможности с кем-то его разделить. Вот и мается из века в век, придумывая всякие развлечения для своего разума и на наши бедные головы, простых и смертных. Ну, а что может быть ещё более увлекательней в этом мире, чем любовь?
Хотите поспорить, господа?