Ведь это только вы мирок нелепый свой,
считаете за всё, за центр всего творенья!
Над круглой маленькой планетой, чуть сплюснутой у полюсов, плыли в небе, затерявшись в каракуле облаков, два небольших облачка. Одно темно-серое, продолговатое — полупрозрачной вуалью, другое белое и плотное — крепким боровичком.
Эти облака переговаривались тихими голосами. Иногда чуть повышая голос, но тут же опасливо переходя почти на шепот. Вуаль говорила женским голосом, немного плаксиво, а боровичок — мужским раздраженным баском, с ироничными нотками.
— Тебе не кажется, что это уже слишком… авангардно.
— Что именно?
— Ну это…
— Это что? Вся эта флора-фауна или последние уроды? Вот говорил же тебе, нельзя отпускать его на учебу в Анкерман, там одни эфироманные сюрреалисты. А теперь любуйся, пока глаза не повылазят. Нахватался от них галлюциногенов, создал «красоту»: ночью приснится — не отмахаешься.
— Зря ты так… Наш мальчик талантлив. Только посмотри какая фантазия — ключом бьет.
— Ага. Это ты верно подметила. Бьет. По глазам, по мозгам. Черти б его взяли.
— Не поминай мою родню всуе.
— Да я же любя, родная — заискивающе и в сторону шепотом, — чертово семя.
После небольшой паузы опять звучит мужской голос:
— Подумать только, он ещё и обижается: не оценила, дескать, приемная комиссия его талант. Как же, не оценила … Один препод заикаться начал днем, а второй просыпаться с криком среди ночи. Отправили обоих на реабилитацию, а его восвояси без права на пересдачу.
Да и то сказать, и так долго терпели его загоны. Первые две работы стереть пришлось. Помнишь, как психовал, грунтовку кидал, шпателем махал. Как махал, так и получилось: нервно, небрежно, старые монстры проступают.
Ну у него же вдохновение поперло: горит, не спит, новое ваяет по буграм и впадинам. Аж с лица спал, бормочет: «Гигантизм, значит, примитивизм, говорите, а вот вам — минимализм, вот вам — разнообразие форм и буйство оттенков. А вам докажу, докажу…».
А что докажет-то? И главное — кому? Они его уже из списков вычеркнули. Госзаказы ему не светят. Будет теперь непризнанным гением на нашей шее вечность.
— Как ты жесток… Нашел, о чем переживать. Нужно вернуть его домой. Мальчик пропадает: всеми забытый, непонятый, оскорбленный в лучших своих…
— Да сам об этом думал, голову сломал. Конечно нужно выдернуть его отсюда. Только как? Он тут себе настоящий наркоманский рай устроил. «Солонца» хоть залейся. Куда ни глянь, всюду по самую кромку плещется. Видишь, даже ночник подвесил, чтобы не промахнуться откуда хлебать, если среди мрака припрет.
И фанатами безмозглыми обзавелся. Ходят разинув рот, восхищаются: «Ах, да ах!». Постигают гениальное: бред шизофреника под кайфом. Один хоть молча, а у другой рот не закрывается, названия какие-то придумывает. Да нашего гения от этого бездумного восхищения сильнее наркотика штырит.
Заберешь его, как же. Себе дороже потом его истерики и обвинения слушать. Все неудачи на нас свалит.
— Ты опять, опять думаешь только о себе! Как ты жесток, эгоцентричен! Правильно мне мама говорила…
— О-о-о мать вселенная, за что мне это… Нет мне покоя, говорили же мне…
Стоп. Стоп-стоп-стоп…
Я кажется придумал, как сделать, чтобы наш драгоценный бежал отсюда, сверкая голым задом без оглядки. Он же у нас шизоид и нарцисс — всё должно быть только так, как его левая пятка захочет, без вариантов. Никогда не слушал советов, паршивец, всегда поперек.
Ну, — радостно, — я ему устрою.
— Милый, что ты придумал?
— У тебя муж гений и большой молодец. Лети домой, готовь носовые платки: скоро понадобятся утирать сопли нашему брильянтовому. А пока у вас будет благорастворение воздухов и жидкостей, я наконец-то смогу смотаться по своим делам. Столько уже пропустил, столько упустил … догонять и догонять.
***
Темное облачко обронило несколько капель и растаяло, а белое опустилось к земле, растеклось дымкой в ветвях большого дерева. И тут, летучая мышь, висящая вниз головой на ветке — встрепенулась, замахала перепончатыми крыльями, прокрутила солнышко, уселась поудобнее, вцепившись когтями в кору и недовольно запищала:
— Нет, это же какая извращенная фантазия. Заставить спать создание в такой позе. Да ещё и такую милашку. Надеюсь и длинноволосому существу понравится. Ушки, глазки, зубки, коготки, а уж крылья — верх совершенства. Придраться не к чему. Видно когда создавал, по мамочке скучал.
Мышь какое-то время забавлялся с крыльями, распускал и сворачивал, как кокетка зонтик, смотрел сквозь них на солнце, щуря черные бусины глаз, потом нахохлился, почесал коготками макушку между острых ушей. Он думал и думы были невеселыми.
«Таак… Куда же он любовный эликсир с тоником спрятал? Столько создать тварей по паре, да жизнь вдохнуть — это же дрочить не переставая, да мозги подхлестывать, да воображение своё безумное подкармливать. Где-то на видном месте должно быть, всегда под рукой, но попробуй найди в этаком бардаке».
Мышь тоскливо посмотрел вокруг. Везде, куда ни кинь взгляд, был хаос. Ничего похожего на привычное, строго выверенное до мелочей, упорядоченное, продуманное.
И тут из непроглядной зеленой чащи послышались странные звуки. Мышь зашевелил ушами, прислушался — шум приближался и уже можно было явственно различить шорох травы и голос.
«А-а, вот и существо… женского рода. Как она ходит на этих подпорках? Бедная, бедная. Но неплохо ходит, балансировка продумана. Зачем только нужно было так заморачиваться, вставил бы левитацию и дело с концом. Опять говорит. Она, вообще, молчит когда-нибудь?».
***
Голая смуглая женщина шла по тропинке между деревьев. Иногда останавливалась, разглядывала траву, листья деревьев и бог весть что ещё, следила взглядом за маленькими зверьками, снующими в кронах, машинально и видимо привычно накручивала на палец пряди черных вьющихся волос, и всё время говорила, говорила, говорила звонким, не лишенным приятности, голосом.
— Ах, столько дел. Вчера придумала много названий. А ещё больше всего живого и неживого осталось без имен. И нужно наконец-то придумать себе имя. А то всё время забываю. Да и то сказать, зачем мне имя, если не с кем поговорить…
Она было собралась загрустить, уже и уголки яркого рта начали опускаться скорбной скобочкой, но тут же опять поднялись в легкой, радостной улыбке.
— Недавно другой, похожий на меня, когда я хотела нарвать в саду запретных яблок, лесные ведь совсем не такие, громко окликнул по имени: «Схерали!».
Я так обрадовалась, что бросила всё и побежала к нему.
Это был первый раз, когда он заговорил. Видно ему трудно говорить и конечно он стесняется этого недостатка. Он же слышал, как я хорошо и много умею говорить и выдумывать разные слова. А мне так хочется с кем-то поделиться мыслями, рассказать обо всем интересном, и что придумала, и как прошел день.
Но он опять убежал от меня, залез на дерево и только оттуда, преодолев робость, помахал приветственно кулаком и крикнул своё имя: «Какдам!».
Ах, он такой милый. Правда имена придумывать совсем не умеет. Но этого нельзя ему говорить, ведь тогда он ещё больше застесняется и может вообще замолчать навсегда.
Нужно чуть переделать придуманные им имена. Вроде как я плохо расслышала.
«Схерали»… Всё бы ничего, только вот первые звуки царапают язык и заставляют шипеть змеёй. Лучше оставить Ерали. Хотя нет… «ли» тоже лишнее. Лучше оставить «Ера». Какдаму будет легче произносить моё имя. Просто и коротко — «Ера». И так подходит мне. Ведь у меня глаза как ягоды ежевики, губы как рубины, щеки как абрикос. Нужно будет обязательно похвалить его: сказать какое прекрасное имя он придумал, с какими красивыми буквами.
А его имя можно оставить без изменений. Я ведь хорошо говорю. Могу даже длинные слова говорить без запинки. Пусть остается Какдам. Или нет. Нужно, пожалуй, убрать первую букву и имя станет красивее — «Акдам». Да, это прекрасное имя. И так подходит ему. Он бегает как антилопа, карабкается на деревья как кот, гордый как дикобраз, сильный как медведь.
Летучая мышь перелетает на ветку, нависшую над тропинкой прямо перед лицом женщины, умильно улыбается, показывая острые иголочки зубов, и говорит, старательно произнося каждое слово:
— Ера, ты так прекрасна. Хочешь я буду твоим другом? Буду слушать тебя и разговаривать с тобой. Ты такая умная, такая красивая. Этот Акдам идиот, раз избегает тебя.
Ера радостно хлопает в ладоши: — Ты умеешь говорить! Как это чудесно!
Её лицо оживилось и восторг заиграл в блестящих глазах, наивной улыбке.
Она легонько гладит летучую мышь, восхищенно щебеча:
— Ах, какая хорошенькая, пушистенькая, какие у тебя нежные, изящные, гладкие махалки, сквозь них видно каждую косточку на солнце. Совсем не похожи на толстые, лохматые крылья других птиц.
Но, — просительно складывает ладони перед грудью, — не обижай Акдама. Он очень хороший и похож на меня. Вот бы только он стал смелей и перестал убегать.
«Как я его понимаю, бедолагу, — думает мышь, — я бы тоже сбегал от бесконечной трескотни, чтобы подумать в тишине о всяком. Ведь такой словесный поток вымоет все мысли, отупеешь на раз-два или с ума сойдешь».
А вслух, преданно выпучив и без того круглые глаза, говорит:
— Ера, если Акдам так тебе нужен, я могу помочь. Правда не понимаю зачем тебе недоразвитый дикарь, но его можно попробовать изменить. Скорее всего ему нужны яблоки. Ну те, о которых ты недавно говорила, очень красивые и не такие, как лесные. Думаю, да почти уверен — целебное зелье в них. Я сразу унюхаю, если оно там. Можешь показать, где растут?
— Конечно. Они тут рядом. Вот только что-то мне подсказывает — нельзя их трогать. Как только подхожу к дереву, внутренний голос начинает кричать у меня в животе, в голове: «Нельзя! Нельзя! Нельзя!». А яблоки такие красивые и должно быть очень вкусные. Так хочется попробовать хотя бы одно. Я же не буду есть всё дерево. Одно яблочко — это же не страшно?
— Да пустяк! О чем речь вообще? Разве такая красавица, такая умница как ты и не достойна одного, какого-то там яблочка? Хочешь я принесу его и ты съешь вместе с Акдамом? Тогда он поумнеет и будет всё время вместе с тобой.
— Хочу, хочу! Милый друг! Ты волшебник?
— Да нет, какой там к чер… кхе-кхе… кха… Нет, я обычный мышь, лайфхакер.
Ева восхищенно:
— Ты тоже умеешь придумывать красивые слова.
***
— Вот это дерево. Видишь, оно огромное до самого неба и яблок на нем видимо-невидимо.
— Ещё бы — запасливый.
— Кто?
— Да это я так… вспомнил об одном паршивце.
— Эти яблоки точно волшебные. Как же я раньше не догадалась. Однажды я видела, как несколько яблок улетели прямо в небо. Лесные всегда падают на землю. А эти — фьють и улетели.
— Ну ещё бы… Работает, не покладая рук. Такими темпами как бы импотентом не стал.
— Я опять не понимаю, что ты говоришь. Ты очень быстро придумываешь новые слова.
— Прости, это я так — пробую, подражаю тебе, но плохо получается. Куда мне до тебя.
— А я вот не могу придумать, как заставить съесть Акдама волшебное яблоко. Он бегает быстрее меня. Я никогда не могла его догнать.
— У меня есть идея. Дай мне прядку своих волос и покажи тропинку, по которой он чаще всего ходит. Я привяжу эти яблоки к веткам на его пути. Он обязательно сорвет и попробует хотя бы одно.
От смеха, визга и хлопанья в ладони у мыша зазвенело в ушах, и он непроизвольно втянул голову в крылатый капюшон.
— Да! Да! Да!
Ева прыгала от восторга.
— Он много ест и так быстро: кусь-кусь-хрямк и даже огрызки глотает.
— Отлично, — страдальчески протянул мышь, — ни грамма не пропадет. Мышь помолчал, наблюдая за прыжками Еры с безопасного расстояния, затем слетел с яблони и помахал крыльями у нее перед лицом, привлекая внимание.
Добившись желаемого, он медленно и внушительно произнес, вкладывая в слова всю силу убеждения, на которую был способен в данное время и в этом месте.
— А тебе не стоит есть всё. Откуси только один раз — хорошо? Иначе ничего не получится. Если съешь целое яблоко, то убегать будешь уже ты. Не захочешь с ним разговаривать.
— Почему?
— Ну…тут главное пропорцию соблюсти, равновесие — инь и янь, ум и страсть. Ума тоже слишком много бывает, понимаешь?
— Нет, не понимаю, — беззаботно улыбнулась Ера, — но я не хочу от него убегать и поэтому откушу только маленький кусочек.
— Вот и умница. Ты уже такая умница, что боюсь и кусочка будет много, но тут уж без этого никак. Придется откусить. Только, чур, маленький, смотри не испорть наш секретный план.
— Опять ты говоришь непонятные слова. Но я поняла, маленький-премаленький, вот такой, — показывает ноготок мизинца.
— Да, это будет в самый раз.
***
Небо грохотало, сверкало молниями, проливалось потопом на землю. В раскатах грома слышалось:
— Ах вы неблагодарные!
Критиками заделались! То вам не то и это не так!
Да и когда вам постигать мой гений? Когда восхищаться? Вы только друг друга любите. Слушать противно ваши охи и ахи. Тупее созданий не знали ни свет, ни тьма.
Ну я вам покажу! Я вам такое покажу!
Теперь не потопаете, не полопаете. Ха-ха-ха! Еда в поте лица.
Всё познаете! И глад, и хлад! И болезни, и смерть!
Я вам покажу, ух покажу!
А ещё, ещё… программку подправлю, чтоб в конце амаргеддец всем, полный и окончательный, для верности.
Как создал, так и самоуничтожу. Но не сразу, не сразу — сначала помучаетесь хорошенько. Амаргеддец ещё заслужить надо.
Тихое умиротворяющее ворчание, перекатами, вклинивалось в паузы громовых раскатов:
— Да успокойся же ты, успокойся наконец, гений обиженный. Вот же кровушка материнская играет. Истерик и шизоид — как есть. Нарцисс перелюбленный. Накажешь, накажешь. Куда торопиться-то? Будь мужчиной, не гони волну. Месть — она вкуснее, когда закоченеет, протухнет … тьфу на неё. Остынь уже. Полетели домой. Там тебя мать уже заждалась. Все глаза красные, да прекрасные проглядела и выплакала: где же её сыночек ненаглядный, единственный, прекрасный, а ты тут в ревнивого бога играешь.
***
Тучи свинцовой плитой сползли за горизонт, гром постепенно смолкает в отдалении и лишь изредка доносятся слабые глухие раскаты.
Внезапно, перед испуганными, мокрыми, дрожащими Акдамом и Ерой прямо из воздуха возникает летучая мышь, порядком потрепанная и взъерошенная.
— Фуух… Простите ребята, но иначе я бы его отсюда хрен выдернул. Исправить, что трепетный в гневе нахимичить успел, не смогу: придется вам с этим жить.
Одним могу порадовать: амаргеддец олух с ошибкой сделал, неокончательный. Потрясет вас немного, не без потерь, конечно, но жить будете.
И да, извинительным призом — будет перезагрузка после всего хорошего, что ранимый псих вам тут устроил. Мы, то есть я с супругой, вас к себе заберем на вечный курорт. Есть у нас свободная фазенда: вам и вашим потомкам резвиться на просторе. Отдохнете от трудов праведных и неправедных. Нервную систему подлечим, шкурки подлатаем. Всё в ажуре будет.
Ну, бывайте. Сейчас вам самим как-нибудь справляться придется. А я уж постараюсь уследить, чтобы мой к вам не лез, ни с добром, ни со злом.
Сами-сами. С разумом, да с любовью.
Приворот вам в помощь.