Сидит баба на дубу
Дуб был здоровенный. Про такие деревья говорят: ветвями небо подметает. Небо и вправду казалось чисто выметенным — ни одного облачка, даже самого завалящего. И так уже четвёртый месяц. По церквям молебны служат, крестным ходом все родники обошли, какие ещё не пересохли. Деревенский люд, в тайне от попов, водяницам жертвы приносит. Начали с курей, дошли до жеребцов. А ежели засуха ещё продлится, глядишь, и девицу невестой нарядят, да в омут кинут.
Водяному, знамо дело, лишняя пара рук в хозяйстве завсегда пригодится, но ведь такое не скроешь. Прознают власти, пылать деревням ясным пламенем. А пожар в засуху поди уйми. Займутся поля, за ними лес, Леший озлится, а кому за всё отвечать? Не стрельцам же. Они приехали-уехали, а нам здесь жить.
Кот Баюн тяжко вздохнул. Так-то солнышко ему только в радость. И сверху греет, и железный столб снизу горячий, не хуже печки. Но служба есть служба.
Спрыгнув со столба, Баюн мягкими скачками понёсся в чащу леса, держа в уме направление в сторону дуба-великана. Заросли ежевики расступались на пути, деревья услужливо отводили ветки. Подлизывается Леший, стало быть, и его засуха встревожила.
— Куда бежим? — Из-под ракитового куста выглянул Серый Волк.
— На Кудыкину гору, раков слушать! — огрызнулся Баюн.
Волк ему сейчас был нужен, как пятая нога — никакого толку, вред один. Сколько лет прожил, а ума не нажил, дуралей серый. Всё верит, что сказки должны хорошо заканчиваться. И каждый раз одно и то же: выберет себе царевича и бегает за ним, словно приворожённый. А царевич, как на трон воссядет, так и норовит благодетеля своего в клетку посадить. А вызволять кому? Утешать, раны зализывать?
Баюн сплюнул. В последний раз пришлось Волка не из клетки — с костра снимать. Прошло время колдунов-оборотней, теперь от людей лучше держаться подальше, шкура целее будет.
Сзади послышалось сопение. Волк догнал Баюна, побежал рядом, вывалив язык.
— Сгинь! — прошипел Кот. — Я тебя не звал.
— Когда позовёшь, поздно будет. Она же от тебя костей не оставит, птицеед! А вместе, глядишь, уболтаем.
— Тебе-то какой интерес костями рисковать?
— Де есть тут один…
— Опять царевич?!
— Не, пастушок. На свирели, как бог, играет. Слушаешь и душу теряешь. А его невежы деревенские в омут бросить наладились.
— С каких это пор водяному в жертву парней приносят?
— Так в той деревне всего одна девица и та старостина дочка. А Иванушка мой круглый сирота, за него заступиться некому.
Баюн хотел было высказать Серому всё, что на сердце накипело, но смолчал. Всё равно ведь кинется своего пастушка защищать — под дубьё, косы и цепи железные. Баюну-то на железо начхать, а прирождённому оборотню кованой цепью по морде получить — всё равно что горящей головнёй. Хуже только от серебра. И ничего с этим не поделаешь, за силу платить надо.
Бежали они долго, солнце успело за лес опуститься, мимо промелькнул всадник на чёрной лошади, накрыл мир своим плащом. Когда добрались до поляны с вековечным дубом, всё небо часты звёзды утыкали и луна взошла — недобрая, щербатая, как разбойничья рожа.
Остановились в десятке шагов от необъятного ствола, за пределами шатра из могучих ветвей.
— Спит поди, — прошептал Волк. — Может, до утра подождём?
— С утра она злее будет. — Баюн встряхнулся от студёной росы и заорал во всю глотку: — Яга, спускайся! Дело есть!
От кошачьего вопля над дубом взметнулась стая летучих мышей.
— Дипломат… — простонал Волк. — Переговорщик хренов…
— Ежели перед ней лебезить, только хуже будет. — Кот напыжился, став втрое больше. — Яга-а!!!
— И незачем так орать! Чай не глухая, с первого раза услышала.
С вершины дуба спикировала огромная, с орлом сравнить — орлу польстить, птица с женской головой. Обыкновенно поражающее дивной красой, лицо её было перекошено от ярости. Волк присел и на полусогнутых лапах отступил за Кота. Змеиный хвост чудо-птицы хлестнул по траве, сшибая сухие колоски.
— Фу-ты, ну-ты! — Яга наморщила изящный, хоть и малость длинноватый, нос. — То кошачьего духа слыхом не слыхать, видом не видать, а ныне сам пришёл! Вот будет мне пожива — Кот на ужин, Волк на завтрак, да ещё и на обед останется. И шкуры сгодятся — деточкам на обновки.
— Не дели шкуры, не сняла покуда. — Баюн демонстративно выпустил и снова втянул когти. Каждый — словно кривой кинжал. Ягу эта демонстрация не впечатлила. На её птичьих лапах когти были длиннее. Одна радость, что лап всего две. — Ты что творишь, Яга? Зачем тучи гоняешь?
— Хоть над Заповедным лесом да вокруг него дозволь дождю пролиться, — вступил в разговор Серый Волк. — С весны ведь сушь, того и гляди, до беды дойдёт, заполыхает лес.
— Давно ли ты огня стал бояться, Волчек? — Яга ехидно улыбнулась. — Не переживай, как загорится, так и потушу. Я тебе не шиш-ворона, дело своё знаю. А дождя не будет, пока детки мои из яиц не вылупятся. Так и заруби себе на носу.
— И кого на сей раз высиживаешь? — спросил Баюн. В начале времён из гнезда Яги жизнь так и сыпалась. В первый раз вылетели птицы небесные. Во второй — гады земные. В третий — насекомыши всяческие. С тех пор Яга не гнездилась и птичий облик принимала редко. Всё больше в ступе летала.
— Доченек жду, — Яга оскалилась так, что Волк с Котом попятились. — Доченек-лихоманочек. Вот вылупятся и полетят по свету, понесут погибель роду людскому. А то расплодились людишки не в меру, всем прочим скоро места не останется. Или скажешь, не права я?
Баюн задумался. Он не любил людей. Шумные, жадные, мирно жить не способные — ни с иными, ни друг с другом. Но, ежели подумать, не худший вариант. Баюн содрогнулся, вспомнив долгие века, когда на Земле хозяйничали Ледяные Великаны. Ему тогда пришлось отращивать шубу, как у мамонта. О тех временах, когда миром владели драконы, Кот и вспоминать не желал. Нет уж, люди лучше. Тем более, что живут они в тёплых домах, стало быть, есть куда пристроить его, Баюна, многочисленных отпрысков. А там, глядишь, век за веком, тихо и незаметно коты людей изживут и цивилизацию их наследуют.
Но чтобы это светлое будущее реальностью стало, надо порушить планы Яги здесь и сейчас. Как бы исхитриться и без сражения обойтись? Яга за своё гнездо драться будет насмерть, полетят клочки по закоулочкам, потом и живая вода не поможет...
— А хорошо ли ты подумала? — спросил вдруг Серый Волк. — Людей извести — дело нехитрое, да ведь сделанного не воротишь. Готова ли ты детей своих на Ту сторону провожать? Дочерей, внучек да правнучек? Марью помнишь ли? Дочурка у неё родилась, Василисой назвали. Неужто не дашь правнучке своей пожить на этом свете? Где же твоя справедливость, Яга? За что жизни ломаешь? Племяшка твоя, Варвара-краса, только-только свадьбу сыграла. Елена с Купавой приданое шьют, Ванда ещё даже не заневестилась…
— Хватит! — Яга отвернулась. — Чтоб твою память черви источили, Серый! Устыдить меня решил? Только мне стыдиться нечего! Я в своём праве — сама жизнь дала, сама и забрала. Да и поздно уже. Лихоманки мои вот-вот вылупятся. Впрочем, если сумеете их остановить — ваша взяла. А не сумеете, стало быть, судьба у людей такая. У всех, без разбору! Вот такая у меня справедливость.
Она взмахнула крыльями и взлетела. Сделала круг над поляной и умчалась на запад, туда, где, разделяя два мира, текла Огненная река и где заждалась хозяйку изба на курьих ногах.
— Вот стерва! — прорычал Волк. — Тудыть её за ногу...
— Доволен, олух царя небесного?! — Баюн отвесил ему оплеуху. — И что теперь делать прикажешь?
— Ну… — Серый почесался задней лапой. — Ты залезешь, гнездо сбросишь. А потом мы их передавим. Или давай лучше я залезу. Перекинусь только.
— Как есть олух! — прошипел Кот. И полез на дуб.
***
Дождь лил третий день и останавливаться не собирался. В деревнях, небось, все горшки из домов выставили — воду собирать. Малышня беспорточная по лужам бегает — тёплым, как молоко парное. Им-то хорошо, их лихоманка не треплет…
Баюн поглубже зарылся в сено. Добротное у Волка логово, сухое, только с полынью переборщил, аж в горле першит.
Кот чихнул. Рядом зашевелился Серый Волк, придвинулся, обхватил лапами, согревая.
— Спи, Баюн, спи. Сном лечатся. Хочешь, колыбельную спою?
Кот хмыкнул, прислушиваясь к бурчанию в животе приятеля.
— От твоих колыбельных уши вянут. Лучше на охоту сходи, пока не озверел от голода.
— Схожу. Тебе принести чего-нибудь?
— Не надо, — Баюн сглотнул горькую слюну. — Я, похоже, на год вперёд наелся.
— Ну зачем ты один все яйца сожрал, а? На двоих бы разделили, не трепало бы тебя так.
Баюн закрыл глаза, притворяясь спящим. Волк ещё поворчал, отошёл к выходу, шумно полакал воду из лужи и вернулся. Баюн прижался к нему и замурлыкал, убаюкивая болезнь, чтобы не выбралась и не накинулась на Волка. Тридцать три лихоманки проглотить — это даже бессмертному с лап не сойдёт. Ну да ничего, отлежится, отмурлычется. У Волка-то, хоть он и оборотень, одна жизнь, а у Кота… Всяко больше девяти, что бы там ни говорили. Можно и рискнуть, в очередной раз спасая мир. Или друга.
, хоть и написано профессионально.
