Петля Гистерезиса
Добавлено: 13 сен 2021, 02:55
- Пятьдесят восемь, пятьдесят девять, сто, сто один, сто два …
В ночном полумраке мама считает овец, глядя на чередующиеся цифры электронных часов. Если мне повезёт, то она скоро забудется скоротечным сном. Но …
Вчера вечером у мамы резко упало давление, губы мертвенно побледнели, лоб покрылся испариной холодного пота, и я впервые испугался за неё. Примчалась «скорая», и больше четверти часа парень с девушкой «колдовали» вокруг старушки: осмотр, ЭКГ, укол кофеина. Хорошие ребята, только в их взглядах между собой, в жестах, в молчании единственное послание – надежды мало.
Надо сказать, надежда частенько заходила в наш дом. Преклонный возраст, а мама уже давно разменяла десятый десяток, тому порукой. Вот и год назад, когда в пандемию на пару с ней перебарывали ковид, мама едва не впала в кому. Но надежда заглянула на огонёк и подарила ей еще год жизни. Однако нет таблеток от старости, только для долголетия, а оно, увы, на исходе.
Надежда, не покидай нас! Потяни ещё немного кривую Гистерезиса!
***
Мысль о том, что линия жизни человека в чём-то похожа на петлю Гистерезиса, впервые пришла, когда у сына родился сын. Две линии жизни оказались явственно близко. Одна, радостно топоча ножками, торила новую дорожку круто вверх. Другая неумолимо теряла запас ординат и без остановки, с трудом переставляя ноги, приближалась к оси абсцисс.
И сегодня счёт зелёных цифр на часах, возможно, последняя ниточка удерживающая сознание старой женщины, после того как постепенно угас интерес к телепередачам, к детским книжкам с картинками, к семейным фотографиям.
***
Честно говоря, мне повезло больше, чем Онегину. Мама никогда, даже на склоне лет, не капризничала, требуя повышенного внимания или участия. Случались, конечно, и ночные бдения.
- Павлик, я описалась! Описалась. Скорей!
Ёлы-палы, ведь я же менял памперс два часа назад перед сном, но сбрасываю одеяло, иду в соседнюю комнату, шарю рукой по простыне, ночной рубашке – сухо.
- Мама, всё сухо, спи. Мне утром на работу.
Мама хитрит и продолжает настаивать.
- Я описалась.
Ловлю себя на мысли, что в маминой задумке есть, что-то от детской привычки не ложиться спать под любыми выдуманными предлогами.
- Ну, хорошо. Вставай.
Привычно меняю памперс. В мокром остатке чёт чередуется с нечетом, но большей частью тревога ложная, и, едва тронутый жидкостью, памперс летит в мусорный пакет, а я возвращаюсь в свою постель.
Через какое-то короткое время история повторяется. В моём голосе уже усталые нотки раздражения.
- Мама, ночь на дворе. Все уже спят, и ты спи. Вот молоко с мёдом, пей и спи.
- Я хочу умереть, - уставшим голосом произносит мама страшные слова, которые в бесконечном повторении за последние месяцы потеряли свою трагическую остроту.
Кроме того многолетний марафон бессонных ночей отупляет. Поэтому отвечаю всуе, без жизнеутверждающей бодрости, в который раз переводя стрелки:
- Мам, не говори так. Это грех. Господь лучше знает кому и когда. Всё хорошо, я же с тобой рядом, – и ободряюще сжимаю её сухую тёплую ладонь.
Согласившись ждать, мама ложится на подушку…
Иногда в ночной тиши спальни мама баюкает себя песнями далёкой молодости. Когда-то чистый и сильный голос стал похожим на хриплое воронье карканье. Незамысловатые слова повторяются снова и снова, дырявая память старушки не удерживает больше полутора куплетов.
Давняя командировочная привычка, засыпать под песни вагонного радио, помогает мне и в эти ночи. Если становится невмоготу, я тащусь в мамину спальню и с напускной строгостью увещеваю ночную певунью.
- Это что за концерт?! Мама, ты всех разбудишь! Соседи сейчас вызовут милицию!
Перспектива общения с коллегами Дяди Стёпы отрезвляет, мама умолкает, переводя внимание на сменяющиеся цифры часов. Надо сказать, что старый кирпичный дом надёжно хранит житейские причуды своих обитателей, и жалоб от соседей нет.
И так много-много месяцев. Но я не ропщу, потому что, по большому счёту, счастлив - мама рядом, жива и здорова!
***
Вот только сегодня всё не так, как всегда.
- Павлик! Павлик! Павлик
Вырванный с мясом из блаженного забытья предутреннего сна, я подскакиваю на постели. Шаркая, не на ту ногу надетыми, тапками, натыкаясь по дороге углы, несусь к маме. Седым призраком она сидит на кровати, спустив ноги на пол. Короткие жидкие волосы спутались во влажные пряди. Сел рядом, взял за руку. Её ладонь холодна и покрыта влажным потом. Мама силится что-то сказать, но после «я хочу сказать…» замолкает. Коротенькая мысль затерялась в хаосе умирающего разума.
- Что? Что ты хочешь сказать? – тороплю её, глядя, словно сомнамбула, на зелёные цифры часов и, не обрывая дремотную паутину, лелею надежду на скорое воссоединение со своей подушкой.
Мама глядит на меня туманящимся взором и из последних сил шепелявит мокрыми губами:
- Я люп-лю те-пя…
Сердце оборвалось. Моё сердце оборвалось. Три слова и взрыв мозга.
Господи! Мама, мамочка любимая! Как я мог?! Сколько раз я говорил эти слова различным женщинам всуе и в страсти! А тебе, родная?! Когда в последний раз?! Когда ты тайком от отца отпустила меня с ночёвкой к школьному другу на днюху? Или было ещё позже? Как же так случилось, что, повзрослев, я стал скупым на нежности к родителям?
Из глубины души жидким дерьмом полезли мысли оправдания: суета, ты и так это знаешь, я же всегда рядом и прочий бред. Возможно, я был не самым плохим сыном, участливым, заботливым, но нежность… словно забытые на время отпуска рыбки в домашнем аквариуме.
- Мама, милая моя, - я бросился обнимать, целовать её мокрое лицо, вялые слюнявые губы. Искренне страстно, но, почти наверняка, поздно.
Мама безвольным кулём замерла в моих объятьях, а потом медленно, словно устала после тяжелой работы, завалилась на бок. Её веки сомкнулись, дыхание стало слабое, но ровное. Мама заснула, и я укрыл её одеялом.
За окном забрезжил серо-зелёный рассвет. Я отправил сообщение коллеге, что не приду на работу. Потом притащил из своей комнаты матрас, подушку, одеяло и устроился на полу. Лежал и слушал мамино дыхание. Лежал и выцарапывал в своём мозгу её последние слова.
Всё закончилось не в то утро. Были ещё сутки тихого угасания в беспамятстве. Но любая линия Гистерезиса возвращается в положенную точку даже через много-много десятков лет.
В ночном полумраке мама считает овец, глядя на чередующиеся цифры электронных часов. Если мне повезёт, то она скоро забудется скоротечным сном. Но …
Вчера вечером у мамы резко упало давление, губы мертвенно побледнели, лоб покрылся испариной холодного пота, и я впервые испугался за неё. Примчалась «скорая», и больше четверти часа парень с девушкой «колдовали» вокруг старушки: осмотр, ЭКГ, укол кофеина. Хорошие ребята, только в их взглядах между собой, в жестах, в молчании единственное послание – надежды мало.
Надо сказать, надежда частенько заходила в наш дом. Преклонный возраст, а мама уже давно разменяла десятый десяток, тому порукой. Вот и год назад, когда в пандемию на пару с ней перебарывали ковид, мама едва не впала в кому. Но надежда заглянула на огонёк и подарила ей еще год жизни. Однако нет таблеток от старости, только для долголетия, а оно, увы, на исходе.
Надежда, не покидай нас! Потяни ещё немного кривую Гистерезиса!
***
Мысль о том, что линия жизни человека в чём-то похожа на петлю Гистерезиса, впервые пришла, когда у сына родился сын. Две линии жизни оказались явственно близко. Одна, радостно топоча ножками, торила новую дорожку круто вверх. Другая неумолимо теряла запас ординат и без остановки, с трудом переставляя ноги, приближалась к оси абсцисс.
И сегодня счёт зелёных цифр на часах, возможно, последняя ниточка удерживающая сознание старой женщины, после того как постепенно угас интерес к телепередачам, к детским книжкам с картинками, к семейным фотографиям.
***
Честно говоря, мне повезло больше, чем Онегину. Мама никогда, даже на склоне лет, не капризничала, требуя повышенного внимания или участия. Случались, конечно, и ночные бдения.
- Павлик, я описалась! Описалась. Скорей!
Ёлы-палы, ведь я же менял памперс два часа назад перед сном, но сбрасываю одеяло, иду в соседнюю комнату, шарю рукой по простыне, ночной рубашке – сухо.
- Мама, всё сухо, спи. Мне утром на работу.
Мама хитрит и продолжает настаивать.
- Я описалась.
Ловлю себя на мысли, что в маминой задумке есть, что-то от детской привычки не ложиться спать под любыми выдуманными предлогами.
- Ну, хорошо. Вставай.
Привычно меняю памперс. В мокром остатке чёт чередуется с нечетом, но большей частью тревога ложная, и, едва тронутый жидкостью, памперс летит в мусорный пакет, а я возвращаюсь в свою постель.
Через какое-то короткое время история повторяется. В моём голосе уже усталые нотки раздражения.
- Мама, ночь на дворе. Все уже спят, и ты спи. Вот молоко с мёдом, пей и спи.
- Я хочу умереть, - уставшим голосом произносит мама страшные слова, которые в бесконечном повторении за последние месяцы потеряли свою трагическую остроту.
Кроме того многолетний марафон бессонных ночей отупляет. Поэтому отвечаю всуе, без жизнеутверждающей бодрости, в который раз переводя стрелки:
- Мам, не говори так. Это грех. Господь лучше знает кому и когда. Всё хорошо, я же с тобой рядом, – и ободряюще сжимаю её сухую тёплую ладонь.
Согласившись ждать, мама ложится на подушку…
Иногда в ночной тиши спальни мама баюкает себя песнями далёкой молодости. Когда-то чистый и сильный голос стал похожим на хриплое воронье карканье. Незамысловатые слова повторяются снова и снова, дырявая память старушки не удерживает больше полутора куплетов.
Давняя командировочная привычка, засыпать под песни вагонного радио, помогает мне и в эти ночи. Если становится невмоготу, я тащусь в мамину спальню и с напускной строгостью увещеваю ночную певунью.
- Это что за концерт?! Мама, ты всех разбудишь! Соседи сейчас вызовут милицию!
Перспектива общения с коллегами Дяди Стёпы отрезвляет, мама умолкает, переводя внимание на сменяющиеся цифры часов. Надо сказать, что старый кирпичный дом надёжно хранит житейские причуды своих обитателей, и жалоб от соседей нет.
И так много-много месяцев. Но я не ропщу, потому что, по большому счёту, счастлив - мама рядом, жива и здорова!
***
Вот только сегодня всё не так, как всегда.
- Павлик! Павлик! Павлик
Вырванный с мясом из блаженного забытья предутреннего сна, я подскакиваю на постели. Шаркая, не на ту ногу надетыми, тапками, натыкаясь по дороге углы, несусь к маме. Седым призраком она сидит на кровати, спустив ноги на пол. Короткие жидкие волосы спутались во влажные пряди. Сел рядом, взял за руку. Её ладонь холодна и покрыта влажным потом. Мама силится что-то сказать, но после «я хочу сказать…» замолкает. Коротенькая мысль затерялась в хаосе умирающего разума.
- Что? Что ты хочешь сказать? – тороплю её, глядя, словно сомнамбула, на зелёные цифры часов и, не обрывая дремотную паутину, лелею надежду на скорое воссоединение со своей подушкой.
Мама глядит на меня туманящимся взором и из последних сил шепелявит мокрыми губами:
- Я люп-лю те-пя…
Сердце оборвалось. Моё сердце оборвалось. Три слова и взрыв мозга.
Господи! Мама, мамочка любимая! Как я мог?! Сколько раз я говорил эти слова различным женщинам всуе и в страсти! А тебе, родная?! Когда в последний раз?! Когда ты тайком от отца отпустила меня с ночёвкой к школьному другу на днюху? Или было ещё позже? Как же так случилось, что, повзрослев, я стал скупым на нежности к родителям?
Из глубины души жидким дерьмом полезли мысли оправдания: суета, ты и так это знаешь, я же всегда рядом и прочий бред. Возможно, я был не самым плохим сыном, участливым, заботливым, но нежность… словно забытые на время отпуска рыбки в домашнем аквариуме.
- Мама, милая моя, - я бросился обнимать, целовать её мокрое лицо, вялые слюнявые губы. Искренне страстно, но, почти наверняка, поздно.
Мама безвольным кулём замерла в моих объятьях, а потом медленно, словно устала после тяжелой работы, завалилась на бок. Её веки сомкнулись, дыхание стало слабое, но ровное. Мама заснула, и я укрыл её одеялом.
За окном забрезжил серо-зелёный рассвет. Я отправил сообщение коллеге, что не приду на работу. Потом притащил из своей комнаты матрас, подушку, одеяло и устроился на полу. Лежал и слушал мамино дыхание. Лежал и выцарапывал в своём мозгу её последние слова.
Всё закончилось не в то утро. Были ещё сутки тихого угасания в беспамятстве. Но любая линия Гистерезиса возвращается в положенную точку даже через много-много десятков лет.