Судьба в законе

[Крапива]

Эту вещь я хочу закончить, но запуталась в сюжете. Ищу соавтора.

Эх, судьба моя, судьба
Словно кость игральная

Верочка куталась в легкое, не по сезону, пальто. Жалкое пальтишко-то. Да уж какое было, и на это три зарплаты копить пришлось. Невелико секретарское жалованье в домоправлении. К зиме Верочка укутывала шею заячьим воротником, крашенным под черную лису, и пальто становилось почти модным.

Зарплату задерживали в очередной раз, в буфете уже перестали отпускать в долг. Начальник отдела Михаил Степанович каждый день делал непристойные предложения и несчастная секретарша уже всерьез раздумывала согласиться. Иначе толстомордый начальник обещал устроить ей «сокращение штатов». А тех денег, что сейчас лежали в ее сумочке, хватало лишь на полбуханки черного хлеба и пакет молока.

Верочка остановилась перед витриной частного магазина. Мокрыми от холодного ветра глазами рассматривала плиссированные юбки и драповые жакеты. Модные шляпки, бусы и тонкие чулки. В уме подсчитывала, как долго ей копить на восхитительные ботики модного желтого цвета. По всему выходило, что очень долго. Девушка глубоко вздохнула и окончательно решила принять предложение начальника и стать его тайной любовницей.

Молодой приказчик за прилавком бросил любопытный взгляд на девичью фигурку, застывшую перед витриной. Рабочий день близился к концу и он уже пересчитывал выручку, записывая цифры в книгу.
- Нищета,- опытно определил продавец и потерял к Верочке интерес.

Девушка и сама не могла бы объяснить, почему же ей так отчаянно захотелось зайти в этот магазин. Окунуться в мир недоступной роскоши. Хоть на миг почувствовать себя актрисой, которой хотела стать, приехав в город два года назад.

Девушка глубоко вздохнула и решительно направилась к входной двери. Приказчик пожал плечами- все может статься в этой странной жизни- и приготовился встречать позднюю покупательницу. Верочка скрылась от его глаз, взявшись за массивную дверную ручку.

- Ну, я пошел,- прошептал Хребет и сплюнул папиросу на снег.
- Давай,- хлопнул его по плечу Мотька.
Подняв воротник куртки и оглядываясь по сторонам, Хребет быстрым шагом двинулся к девушке, стоящей у витрины частного магазина. Прижал рукой дверь, не давая открыть, дернул сумку на себя, взглянул прямо в лицо жертвы. Увидев, как расширяются ее глаза и открывается рот, зло прошептал:
- Пикнешь- замочу.

Верочка схватилась руками за крашенного зайца, быстро закивала и попыталась сдержать крик. Хребет широко улыбнулся, показав крепкие зубы и девушке опять захотелось кричать. Улыбка перекосила шрам, пересекавший правую половину его лица и вор стал похож на чудовище.

Все также улыбаясь, не отрывая взгляда от испуганного лица, он отходил спиной в темноту городских улиц. Пока не скрылся от ее взгляда полностью. Ошарашенная Верочка еще несколько минут смотрела ему вслед, пока не поняла, что ее ограбили.
Опустилась прямо на снег перед дверью и разрыдалась. Приказчик так и не дождался последнюю покупательницу, опять пожал плечами и запер магазин изнутри.

- Чер возьми!
Хребет отшвырнул пустую сумочку. Закурил папиросу, нахохлился и замолчал. Мотька, видя, как дергается его изуродованная щека, боялся даже пикнуть. Обычно это говорило о том, что вор очень зол. Но молчать Хребет мог долго, а Мотьке было страшно. И он рискнул начать разговор:
- Ты как так фраернулся? Ты же жиган опытный.
Вор метнул в него горящий яростью взгляд.
- Она к нэпмену собиралась заходить. Я и подумал, что бабки есть. Чего с пустым-то кошелем у буржуев ловить? В темноте особо не рассмотрел.
Мотька пожал плечами: бывает.
- Чего делать-то будем?- тоскливо спросил опять.

Хребет щелчком выкинул папиросу, сплюнул под ноги и задумался. Ему не везло последние дни. То ли воровская удача прошла мимо, то ли он потерял привычный нюх на деньги.
- К Маркизе пойдем,- наконец, решился вор,- глядишь, клиента подкинет. Половину этой крашенной лярве отдадим, зато с голода не сдохнем.
Со скамейки в темном зимнем парке встали два человека. Высокий и худой парень в куртке с поднятым воротником и рядом маленький юркий мальчишка.

Маркиза встретила их в дверях широкой улыбкой:
- Давно не виделись, мальчики. Чего надо? Марафета? Или девочек? Так только шепни. Мои девчата тобой дюже довольны.
Провела в кухню, подошла вплотную, обдав резким запахом одеколона. Хребет смотрел сверху вниз на ярко накрашенную, богато одетую женщину средних лет. Щека опять начала дергаться, выдавая злость. В пьяной драке кто-то полоснул финкой, оставив о себе пугающую память.
- Я на мели,- процедил вор сквозь зубы,- третий день впустую. Не фартит.
Сутенерша выпустила колечко дыма из дамской папиросы, прищурила глаза.
- Клиента ищешь?
Дождалась кивка в ответ, прижалась большой мягкой грудью к его плечу. По ярко блестящим глазам Хребет понял, что сутенерша под марафетом. На миг мелькнула мысль попросить в долг. Отогнал. Хуже нет, как залезать в долги к этой братии.
- Таксу еще помнишь?- прошептала, прикрыв глаза.
Ярко-красные губы приоткрылись, по ним заскользил острый кончик языка. Как обычно, под кокаином Маркизе хотелось мужчину. А Хребет хоть и уродлив, да девочки его сильно хвалят.
Вор осторожно освободился из цепкого захвата жадных женских рук. Как всегда, сутенерша вызывала у него тошноту.
- Половина тебе. Все помню.
Маркиза разочарованно вздохнула и заговорила деловым тоном:
- Через полчаса один освободится. Торговец тканями. Богатый индюк. Ляльку на три часа взял, самого дорогого шампанского в комнату заказал. Только, мальчики... подальше. Мне дурная слава не нужна.

Мотька сорвался с места, бросился к подъездной двери, откуда вывалился в дым пьяный торговец тканями. Развеселая Лялька рядом цепко держалась за его пояс под распахнутой собольей шубой и громко хохотала. Увидев Мотьку, мигом посерьезнела, развернула клиента к себе, смачно поцеловала взасос. Взвизгнула, когда тот хлопнул ее по заднице, и скрылась в подъезде.
Нэпмен покачался, потеряв опору, но удержался рукой о водосточную трубу. Пьяные мутные глаза осматривали темную улицу. Дорогая шуба подметала полами снег, белый шелковый шарф окутывал красную напряженную шею.
- Барин,- подскочил мальчишка к нему,- держитесь, не ровен час упадете.
Торговец с трудом остановил взгляд на маленьком шустром пацане.
- Ты кто?- наконец, спросил он.
- Здесь живу, барин,- зачастил Мотька,- в этом подъезде. Да, держитесь же, наконец.
Мальчишка подставил хрупкое плечико под тяжелое мужское тело. Нэпмен схватился за ненадежную опору, сжал пальцами тонкие косточки почти до боли.
- Извозчика,- прохрипел сверху, обдавая облаком перегарного дыхания.
Мотька уводил мужика от подъезда не переставая болтать:
- Сию минуту, барин. Сию минуту кликну.
Отвел подальше: ближе в подворотне, где в непроницаемой темноте, прислонившись спиной к каменной кладке, стоял Хребет.
- Извозчик!- высоким фальцетом выкрикнул Мотька, и вор вышел из темноты.

Торговец покачнулся, еще крепче вцепился в Мотькино плечо. Мальчишка зашипел от боли, но устоял. Хребет двигался к ним размеренно и степенно.
- Куда изволите, барин?- спросил низким голосом.
Нэпмэн помотал головой, пытаясь прогнать хмельной угар. Непонимающе огляделся вокруг.
- И-и-звозчик? А лошадь где? Где лошадь-то?
Вор склонил голову к плечу, сгорбил плечи, стараясь стать ниже. Ответил с нажимом на «о»:
- За углом, барин. КОпыта цокают. Жильцы жалуются. Так куда изволите?
Пьяный еще побурчал что-то о «жутких Советах», посетовал на прошлую жизнь, когда извозчики подавали экипажи прямиком к дверям, сказал адрес и почти повис на воровском плече.

Хребет с трудом дотащил тяжелое тело до соседней подворотни.
- Мотька, на шухер,- цыкнул пацану.
Отработанным движением взмахнул правой рукой, выкидуха привычно легла в паз.
Улыбающееся лицо с рассеченной щекой стало последним, что нэпмен увидел в своей жизни. Хребет не любил громких криков, поэтому бил быстро и сильно. Закаленная итальянская сталь тронула сердце, остановив поток крови. Торговец дернулся последний раз и обмяк, сползая по камню. Не вынимая ножа, вор снял шубу с тела. Быстро обыскал, рассовывая по карманам добычу: часы-луковицу, бумажник. Сдернул с пальцев перстни, с шеи шелковый шарф.
- Атас!- залетел испуганный Мотька.- Патруль.
Хребет приподнял голову, прислушиваясь. Пока еще далеко, но солдатские сапоги уже топали по мощеным городским улицам.
- Не вовремя. Линяем!

Два силуэта выбежали из подворотни за несколько минут до того, как патруль свернул на эту улицу. Шубу вор сворачивал уже на бегу. Матерился сквозь зубы, но бросить жалел. Дорогая вещица. У барыг загнать даже за треть цены- три дня пировать можно.

***


- Ну, Вера Сергеевна,- Михаил Степанович был непреклонен,- вас предупреждали, милочка. Я, конечно, долго терпел. Входил в ваше сиротское положение, но... сами понимаете, дело коммунистического труда не терпит разгильдяев. А ваша работа, скажем так, далека от совершенства.
Верочка стояла перед столом начальника, краснела и изо всех сил пыталась не удариться в истерику. Прихлебывающий чай жирный боров в чем-то прав. Секретарские способности Верочки были из рук вон плохи. И сейчас на ее месте сидела новая сотрудница. Презрительно поглядывая на съежившуюся Верочку в дешевом пальто с воротником из крашенного зайца.
Увидев, как наливаются слезами девичьи глаза, начальник поморщился.
- Идите, милочка,- махнул он рукой по направлению к двери,- идите. В бухгалтерию. Получите расчет и свободны.

Верочка брела по улицам без особой цели и направления. Просто шла, держа руки в карманах и пересчитывая пальцами невеликое выходное пособие. Идти было некуда, биржа труда открывалась только утром. Хозяйка комнаты еще вчера выставила девушку за дверь за неуплату. После долгих просьб согласилась лишь подержать у себя чемодан.

Проходящий патруль проверил документы. Молодой красноармеец козырнул ей на прощание, бросив любопытный взгляд на симпатичную и расстроенную девушку.
Проводив глазами солдатский строй, Верочка прислонилась спиной к стене дома и расплакалась окончательно. Присела на корточки, обхватила себя руками за плечи и поливала слезами несчастного зайца.
- Эй,- услышала она женский голос,- ты кто такая?
Подняла голову, проморгалась от слез. Маркиза смотрела на нее сверху, притоптывая ногой в восхитительном ботике. Да и вся она была, как из другой жизни. Той, что жила в витрине магазина.
- Кто такая, спрашиваю?- женщина скривила ярко-красные губы.- Почему плачешь?
Верочка всхлипнула, вытерла зайцем нос и прошептала:
- Уволили меня.
Маркиза быстро огляделась по сторонам. Изменила лицо, превратившись из раздраженной в приветливую. Подхватила Верочку под локоть и завела в подъезд.
- Уволили, говоришь. Не рыдай, помогу.

Цепким профессиональным взглядом Маркиза осматривала новенькую. Худовата, бледновата. Недоеда, по всему видать. Однако, глазища в поллица, волосы роскошные. Не потаскана, на первый взгляд не больна, кругов под глазами нет.
- Ешь-ешь,- говорила она Верочке, пуская колечки дыма.
Девушка обжигалась горячим сладким чаем и глотала куски хлеба не жуя. Чай был очень крепкий- не морковный, а настоящий черный- очень сладкий и очень вкусный.
- Как дальше жить думаешь?- Маркиза откинулась на спинку стула, покручивая в пальцах длинное ожерелье.
Верочка поперхнулась, с сожалением отложила недоеденный кусок хлеба.
- На биржу пойду.
Женщина ухмыльнулась ярким ртом.
- Опять в секретарши. Не надоело?

Грациозно поднялась со стула, открыла шкафчик, достала резную шкатулку. На красный ноготь насыпала марафета, нюхнула одной ноздрей.
- Хочешь?- предложила гостье.
Верочка отрицательно замотала головой.
- Попробуй,- мягко продолжала хозяйка,- легче станет.
Верочка засомневалась. О марафете слышала, сама не пробовала. Но женщина, стоящая перед ней...
Она улыбалась яркими губами, перебирала ухоженными руками длинное жемчужное ожерелье на груди. Модное зеленое платье с бахромой по подолу вызывало у Верочки зависть. И девушка коротко кивнула, соглашаясь с новой жизнью.
- Вот так, вот так,- приговаривала Маркиза, насыпая на ноготь щепоть марафета,- пальчиком носик прижми и... вдыхай, детка.
Верочка вдохнула воздушный белый порошок.
- А теперь отдохни,- посоветовала ей хозяйка.
Бывшая секретарша домоправления откинулась на спинку стула и блаженно прикрыла глаза.

Маркиза осмотрела гостью, удовлетворенно улыбнулась и вышла в коридор. Прошлась по квартире, открыла дверь каморки:
- Кот,- позвала кого-то,- Кот, спишь что ли?
С тахты в темном углу поднялся мужчина. Тот, кого назвали «Котом», лениво вышел на свет. Поиграл мышцами, щурясь от света. Перед Маркизой встал бывший циркач-силовик.
- Новенькую нашла,- начала хозяйка,- в кухне сидит намарафеченная. Сломать надо.
Кот молча кивнул, направляясь в кухню.
- Аккуратней только,- предупредила Маркиза в спину,- и побыстрее. Клиент вот-вот косяком пойдет.

Одурманенная Верочка так и сидела, откинувшись головой на спинку стула. В кокаиновом тумане она видела себя, прижавшуюся к крепкому мужскому телу. У мужчины не было лица, его скрывала сиреневая дымка, но девушке это казалось неважным. Он кружил ее в медленном танце, и длинное бархатное платье окутывало секретарские ноги, скользящие по зеркальному полу. Партнер что-то нашептывал Верочке на ухо, и звук его голоса казался неземной музыкой.
- Пойдем, пойдем со мной,- говорил он.
Девушка с трудом открыла глаза; на корточках перед ней сидел мужчина из ее сна. Такой же сильный и крепкий. Правда, молчал, только загадочно улыбался.
Еще не видя границы между дурманом и явью, Верочка тоже улыбнулась и погладила его по щеке. Он поднял ее со стула, как пушинку, понес вглубь квартиры. Маркиза смотрела им вслед блестящими глазами.

Кот занес Верочку в каморку, закрыл двери, включил ночник. Смотрел молча, снимая с себя одежду. Еще ничего не понимающая девушка только улыбалась и думала:
« Почему же он все время молчит?»
Не знала Верочка, что циркач был немой.
И лишь когда он сдернул с девичьих бедер дешевую юбку вместе с заштопанными панталонами, отуманенное сознание вдруг заголосило. Прикрывшись худыми руками, она отползала по клетчатому покрывалу в дальний угол, неосвещенный ночником. Уже и не казался ей этот мужчина мечтой из сна, а скорее кошмаром. Забившись в угол, прикрылась ухваченной подушкой. Пересохшее после марафета горло только и смогло выдавить жалким хрипом:
- Не надо.

Кот нахмурился в раздражении. Схватился за подушку, дернул на себя жалкую эту защиту. Встал перед Верочкой во всей своей обнаженной силе, уперев громадные руки в бока.
- Мммм,- промычал, указывая рукой на свободное место на кровати.
И это мычание, странное и страшное отчего-то, стало последней каплей. Верочкин рот перекосился, готовясь вытолкнуть крик. Циркач вздохнул, лениво размахнулся, и девушка провалилась в мутное беспамятство.

Некрепкий обморок кончился тогда, когда воздуха перестало хватать. А между ног жгло огнем. Навалившийся Кот входил сильно, ломая природные преграды, не заботясь о кровавых следах. На Верочку не смотрел- это всего лишь работа- только мычал ей в шею в немом своем возбуждении. Когда приподнялся на локтях, девушка закричала в надежде, что услышат и помогут. Циркач дернул головой. Он был нем, но не глух, и пронзительный крик обжег уши. Подтянул подушку и накрыл ею перекошенное секретарское лицо под собой. Так-то лучше.

Маркиза не волновалась: Кот свое дело знает хорошо. Сидела в кухне с очередной тонкой папиросой в руках и слушала, как хлопают двери в квартире.
Крик разбудил девочек и сейчас они выползали из комнат, с любопытством прислушиваясь к звукам из каморки.
Первой в кухню приплелась Лялька. Зевая и почесываясь она была, как всегда по утрам, в одних панталонах с оборками. Тут же цапнула из портсигара папиросу, жадно затянулась.
- Новенькую привела?- спросила, сдувая со лба русые кучеряшки.
Маркиза не ответила: и так все ясно.
Лу-лу пришла следующей. Круглое, как луна, татарское ее лицо сразу нахмурилось при виде почти голой Ляльки.
- Кофею сварила бы лучше,- проворчала под нос,- чем дым глотать.
Лялька хмыкнула:
- Тебе надо, ты и вари,- и двинулась из кухни в ванную, поводя крутыми бедрами.
Татарка зашипела, расставила пальцы, как когти, и уже бросилась вслед.
- Не бузить,- строго прикрикнула Маркиза.
Девушки прожигали друг друга яростными взглядами. Лялька стояла с наглым видом, уперев одну руку в бок; татарка что-то шептала сквозь зубы по-своему.
- Лу-лу,- приказала хозяйка,- готовь завтрак. Лялька- марш в ванную.
Немного подумав, поняв, что что-то не так, спросила в спину:
- Лялька, где Элен?
Та опять хмыкнула, чуть обернулась, бросила через плечо:
- Сдыхает лежит.

Маркиза сорвалась со стула, зеленым бахромчатым подолом зацепилась за гвоздь. Чертыхнулась про себя, дернула платье.
Лу-лу зажала рот ладонью. Элен болела уже давно. Работать пока могла, но полыхала жаром все чаще.
Хозяйка распахнула дверь в комнату, подбежала к кровати. Взялась пальцами за бледное лицо на подушке. Девушка зашлась сухим надсадным кашлем.
«Все- решила Маркиза, увидев вокруг головы Элен алые брызги,- вовремя я новенькую подобрала».

Прикрыла на выходе дверь в комнату, повела округлыми плечами. Пригладила чуть растрепавшуюся завивку, бросила взгляд в зеркало, прихорашиваясь. Подошла к двери каморки, прислушалась к звукам:
- Кот,- негромко позвала,- ты закончил? Давай быстрее, дело есть.
Подождав ответа, постучала. Он открыл ей, как был, голый. Огромное тело его блестело от пота.
- Мммм,- промычал и схватил Маркизу за руку.
Втянул внутрь, подвел к тахте, где, некрасиво раскидав ноги, лежала Верочка. Бессильно махнул рукой и сел рядом с телом, отвернувшись от хозяйки.
«Только не это,- испугалась Маркиза,- неужели убил?»
Но, склонившись ниже, почувствовала слабое дыхание. От сердца отлегло. Положила руку на влажное и горячее мужское плечо. Чуть сжала, делясь спокойствием. Циркач прижался щекой к ее ладони, как настоящий кот, едва не мурлыча. А то и мурлыкал бы, если б мог.
- Все хорошо,- успокоила она его,- все в порядке. Иди к Элен. Она... умерла, понял? У тебя полчаса на все. С этой я сама разберусь.
Кот натянул одежду, выбежал из комнаты, путаясь в штанинах. Маркиза присела на тахту, рассеянно погладила рукой то место, где он только что сидел. Она приютила его- бесцельно шатающегося по улицам- пару лет назад. Только закончилась гражданская война и бывший циркач оказался никому не нужен со своей немотой и анти-пролетарским происхождением. Ей же статус вдовы красного командира- члена реввоенсовета 9-й Армии давал многое. От четырехкомнатной квартиры и несоблюдения комендантского часа до личного знакомства с наркомом Белобородовым.

Кот забежал к Элен, встряхнул девушку. Швырнул на кровать первую попавшуюся одежду.
«Одевайся»,- знаками показал ей.
Элен с трудом поднялась, в больном тумане оделась. Закашлялась кровью, хрипя грудью; циркач посмотрел на нее с отвращением. Мыча, потянул за собой.
- Быстрее,- бросила Маркиза от его дверей,- темнеет уже.
Кот вывел проститутку, поддерживая, чтобы не упала. Встретился взглядом с хозяйкой, коротко кивнул.
Хлопнула входная дверь, отрезая Элен от жизни. Лялька, вышедшая из ванной, щелкнула пальцами:
- Аминь. Все там будем.
Лу-лу взглянула на нее с откровенной ненавистью:
- Сволочь ты бессердечная.
- Зато ты за двоих добрая,- не теряясь, огрызнулась Лялька.
Следующим утром патруль обнаружит на Набережной труп молодой девушки со сломанной шеей. Кот всегда работал голыми руками.

«Так,- решила Маркиза после их ухода,- теперь эта».
Вернулась к Вере, с силой хлопнула ее по щекам. Девушка судорожно вздохнула, открыла глаза, увидела склонившуюся над ней женщину. Вспомнила все: от обманчивой лживой заботы до стыда и боли потом. Отползла в угол, прикрываясь клетчатым покрывалом. Тонкое тело ее дрожало, серые глаза наливались слезами.
- Не реви,- строго сказала Маркиза,- не ты первая, не ты последняя.
Сутенерша встала перед Верой, скрестив руки на груди:
- Куда пойдешь? Дома нет, денег нет, мужика - и того нет. В любом случае на улице окажешься, а через полгода от сифилиса подохнешь. А я предлагаю дом, деньги, работу.
- Проституткой?- спросила Верочка.
- Ну и что?- с вызовом ответила Маркиза.- Работа, как работа. Сколько отработала, столько и получила. И побольше, чем за твоим секретарским столом. За лишний кусок солонины толстому хряку хер облизывать- вот радость, так радость. А у меня клиентура приличная: не беспризорники с вокзала и не потные управдомы. Нэпманы, жиганы. Даже комиссары заходят.

Вера прикрыла глаза; в голове, словно синема, промелькнула несладкая ее жизнь. Отец погиб летом пятнадцатого в Галиции. Было Вере тогда девять лет. На детские плечи легла забота о трех младших братьях, да помощь матери.
Кровавой метлой по тихой их деревне прошлась революция и гражданская. Банда атамана Каленого изнасиловала до жуткой смерти ее мать. Налетели из леса, грабя и убивая без разбора. Саму Веру с братьями спрятала в подполе бабка.
Потом продразверстка: остались без хлеба и скотины. Пришли трое, смотрели на плачущую бабку холодными пустыми глазами. Увели со двора единственную корову, выбрали весь семенник.
Старший из мальчишек- тринадцатилетний Гришка- ушел в город сразу после этого. Ушел и сгинул без следа, как и не было. И до сих пор Вера не знала: жив ли он.
А потом был голод. Великий Голод, царапающий внутренности, как раненный зверь. Отупивший мозг и выплавивший сознание.
Умерли все, выжила только Вера. Как, и сама не знала. Помнила, что пряталась от сумасшедших соседей в подполе. Чтобы не нашли, не поймали, не зарезали.
Оставшись одна, решила податься в город. За братом. Надеялась, что найдет. В полудетской душе своей хотела стать актрисой. Надеялась, что помогут ей в этом роскошные русые волосы, что даже голод не испортил, и огромные серые глаза.
Брата не нашла, актрисой не стала; смогла только устроиться секретаршей. Да и то, как поняла потом: не за свои способности и умения. Начальник на нее сразу глаз положил, вот и пристроил поближе.

- Ну?- спросила Маркиза.- Надумала?
Хотя видела уже сама: Вера согласится. Сутенерша была опытна и внимательна. Ведь занималась она своим делом еще до революции. И Вер таких повидала много.
Сама начинала с проституток, доросла до помощницы хозяйки. В июле восемнадцатого хозяйку самарского борделя, где работала Маркиза, убили взбунтовавшиеся белочехи. Напористая молодуха-помощница сразу же заняла ее место. Потом Маркиза вспоминала то время, как самое лучшее в своей жизни. Хозяева города- бойцы чешского гарнизона- посещали ее заведение исправно. А деньжата у них водились, заграница помогала.
В октябре восемнадцатого двери борделя «Дом Маркизы» неожиданно слетели с петель.
Испуганные проститутки попрятались под кроватями от выстрелов. Третьи сутки Самару рвали на части наступающие красные отряды.

Маркиза рискнула вылезти. Подбежав к выходу, остановилась, как вкопанная. В пустом дверном проеме с маузером в руке стоял красный командир Константин Гриценко.
Одного взгляда хватило отчаянному Косте-сорви-голова для того, чтобы понять: жить дальше не стоит, если рядом не будет этой женщины.
Одного взгляда хватило двадцатисемилетней Маркизе, а в миру- Светке Поповой, чтобы понять: прошлая жизнь перечеркнута жирной красной линией. Начало новой жизни стоит напротив и смотрит на нее жадными глазами.
Маркиза расслабилась, выдохнула лишний воздух, томно улыбнулась:
- Ну, наконец-то, дождались избавителей,- прошептала лишь для него.
Прикрыла глаза коньячного цвета занавеской пушистых ресниц и манерно упала прямо в жаждущие комиссарские руки.

Близкое знакомство красноармейца с Белобородовым, подписавшим указ о расстреле царской семьи, сделало свое дело. В феврале девятнадцатого Маркиза официально стала именоваться Светланой Сергеевной Гриценко. Моталась с мужем по фронтам, спала возле костра. Голодала и мерзла в дырявой шинели. На Кавказском фронте даже была легко ранена; в душе сто раз прокляла свой выбор. Пока в августе девятнадцатого тот же Белобородов не позвал ее мужа в Реввоенсовет.
Вот тут-то их жизнь и изменилась, превратившись из голодной солдатской в сытую кабинетную. Маркиза округлилась, коньячные глаза опять заблестели шальным блеском. Но в январе двадцатого в Дагестане Костю зарезали бандиты Гоцинского, и Света стала официальной вдовой красного командира. И неофициальной любовницей Белобородова.

***


- Ну, так как?- уже мягче спросила сутенерша
Не дожидаясь ответа, подняла девушку с тахты. Помогла одеться, пригладила растрепанные волосы. Даже улыбнулась, глядя в испуганные девичьи глаза. Мол: «Не бойся, не ты первая, не ты последня».
- Пойдем, с девочками познакомлю.
Привела в знакомую кухню, где за столом сидела Лялька все в тех же панталонах и с папиросой в зубах. Умопомрачительный аромат картошки с тушенкой, что готовила Лу-лу, заставил Верочкин желудок громко забурлить. Татарка улыбнулась, сверкнула раскосыми глазами, кивнула на стол:
- Садись, кофею налью.
Взглянув на Ляльку, наморщилась, будто увидела мерзкую насекомую:
- Оделась бы пошла. Сиськами за столом трясешь.
- Зачем?- спросила та.- Все равно скоро раздеваться. Сейчас Сынок придет.
Потянулась, как кошка, взлохматила волосы на затылке и выплыла из кухни, громко напевая:
- Дождь нам капал на рыла, и на дула наганов.
Вохра нас окружила, "руки в гору" крича
Но они просчитались, окруженье пробито.
Кто на смерть смотрит прямо - пуля тех не берет.

Лу-лу неодобрительно посмотрела ей вслед.
- Не обращай на нее внимания,- посоветовала Вере, наливая кофе,- она злая.
Маркиза закурила, стоя у окна.
- Лу-лу,- обратилась к татарке,- в курс новенькую введи. Она сегодня выходная. Работать начнет завтра.
Лялька, услышав хозяйку, остановилась.
- Интересно,- протянула, сузив глаза,- а горбатиться за нее кто будет? Я?
- Да тебя на пятерых хватит,- ехидно сказала Лу-лу,- тебе же все мало.
Вера слушала перебранку, втянув голову в плечи и обхватив пальцами кружку с кофе.
Маркиза отодвинула занавеску, выглянула в окно, загадочно улыбнулась. Татарка опять шипела свои ругательства, Лялька уже набрала воздуха в грудь, чтобы хорошенько выматериться...
- Молчать!- рявкнула хозяйка.- Сынок приехал.

Лялька метнулась в ванную, натянула прозрачный пеньюар, мазнула помадой по губам. Довольно улыбнулась отражению и отправилась открывать дверь.
- Кто пришел,- услышала Вера ее веселый голос,- давненько не было. Совсем замучила эта старая обезьяна моего любимого.
Из прихожей слышался чей-то неясный шепот, звуки поцелуев. Лялька негромко охнула:
- Какой ты...нетерпеливый. Ну, пойдем.
Мимо открытой кухонной двери прошел высокий, очень молодой мужчина. Почти мальчик. Бросил быстрый взгляд на девушек, неожиданно покраснел и отправился вслед за проституткой.
- Это ее любимец,- пояснила Лу-лу,- мальчишка совсем. Содержанец. При старухе-нэпманше живет. Как денег накопит, так к Ляльке бежит. Надолго никогда не остается.
Вера глотала картошку, что наложили ей в тарелку. Глотала пополам со слезами. Они капали сами, заливая соленой водой все ее несбывшиеся мечты. Она хотела носить длинные белые платья и меховые манто, но...
- Ты не плачь,- прервала ее думы татарка,- здесь неплохо. Маркиза к нам хорошо относится. Клиенты солидные, постоянные.
Опять хлопнула входная дверь, в кухню зашел Кот. Увидев Веру, ухмыльнулся, помычал по-своему, что-то показал руками.
- Он спрашивает,- перевела Лу-лу,- с тобой все в порядке? Он просит прощения. Это всего лишь работа.

Маркиза, что все это время так и стояла у окна, подошла к циркачу. С неожиданной нежностью поцеловала:
- Иди отдохни, дорогой.
Он ткнулся лбом ей в плечо и ушел.
- Лу-лу,- обратилась к татарке,- собирайся. Скоро твой приедет.
Девушка захихикала, зажимая рот кулачком.
- Он называет меня Шахерезадой,- склонившись к Вере, шепнула той на ухо,- любит, когда я в шароварах.
Еще раз хохотнула и умчалась прочь, взметнув кучей косичек, в которые были заплетены волосы.

Маркиза присела напротив Веры. Несколько минут молча смотрела на девушку. Закурила, разогнала дым перед лицом.
- Кота не бойся,- сказала неожиданно, и Вера вздрогнула,- больше не тронет. Сегодня еще три клиента будут. Двоих возьмет Лялька. Той, и вправду, на пятерых хватит.
Сутенерша говорила спокойно и размеренно.
- Клиентура солидная,- продолжала, выпуская дым,- богатая. Но на тебя, детка, у меня другие планы. По нашей жизни не все решают деньги, нужны связи. Те, две,- кивнула на выход из кухни,- со мной три года. Истаскались уже. А ты пока нет.
Наевшаяся Вера слушала внимательно, уставившись взглядом в середину стола. Круговорот событий последних двух дней завершился, щелкнув в голове. Идти на улицу не хотелось. Пережив однажды Голод не было желания питаться черным хлебом до скудной зарплаты. Спать с начальниками за лишнюю копейку. Терпеть презрительные взгляды богато одетых нэпманских подруг.
Красных командиров на всех не хватало.
- Кто он?
Это спросила уже совсем другая девушка. Маркиза взглянула в твердые серые глаза и довольно ухмыльнулась.
- Ну, вот, правильный разговор. Завтра узнаешь.

***


Хребет улыбался, стоя посреди накуренной комнаты. Он часто улыбался, зная, что выглядит пугающе.
Держала хазу Катька- Кролик- вдова знаменитого медвежатника Степки-Шнобеля.
С продавленного дивана поднялась полная женщина. Подошла к Хребту, обошла его кругом. Одного возраста с Маркизой, но та даже курила красиво, а Катька всегда была хабалкой.
- На лаване?- спросила пропитым голосом. («Быть на лаване» - скрываться от закона)
Ответа не требовалось, подмышкой вор держал свернутую шубу, но Хребет все равно кивнул.
- Гусака в доску спустил. Отсидеться бы надо. (Гусак – богатый клиент проститутки. «Спустить гусака в доску» - убить его)
- Оставайся,- пожала плечами Катька.
Мотька рванул к столу посреди комнаты. Запустил ручонку в тарелку с хлебом, сразу набил им рот.
- Эй, шкет,- городушник рядом дал ему беззлобного подзатыльника,- не хамей.
- Да ладно, Нос, это ж Хребтовый голец. (Городушник – магазинный вор; голец – молодой преступник)
Хребет сложил добычу в угол. Никто не возьмет, можно не бояться. Свои не крысятничают.
Прошел к столу, хлопнулся ладонями с сидящими. Налил водки, выпил залпом.
- Банкую,- услышал из-за стола.
- Чек,- ответил городушник.
Ответил и встал, сложив карты.
- Заменишь?- спросил Хребта, кивнув на свое место.- В дым продулся.
Вор сел, оценил расклад. Кинул небрежно в середину стола перстень с рубином.
- Подфартило?- подмигнул голубятник. (Голубятник – чердачный вор)
Папиросный дым плыл над столом, где в середине рос воровской банк. Деньги, кольца, браслеты, цепочки. Гуляли жиганы, воры, грабители. Мокрушники и медвежатники.
Кто-то налил водки, Хребет выпил не глядя. Хмельные волны несильно ударили в голову. Потеплело внутри, захорошело.
- Мотька,- крикнул мальчишке,- спать иди.
- Хребет,- заканючил тот,- дай хоть выпить.
Картежники загоготали в голос.
- Не гноби гольца,- выкрикнул Ферзь,- налей водки.

Из соседней комнаты вышла статная рыжая девица с папиросой в зубах. С размаху упала на продавленный за многие годы диван, жалобно заскрипели ржавые пружины. В руках девица держала гитару с розовым бантом на грифе.
- Я ехала домой… Двурогая луна
Смотрела в окна скучного вагона,- неожиданно сильным и ясным голосом затянула она.
Хребет бросил на певицу заинтересованный взгляд.
- Кто такая?- спросил соседа.
Тот пожал плечами, посмотрел в ту же сторону:
- Манька-Маза. Марьяна с вокзала. Кролик привела, от облавы спрятала. (Марьяна – проститутка)
Девица ухмылялась, показывая удивительно здоровые белые зубы:
- Я ехала домой, сквозь розовый вуаль
Красавица заря лениво просыпалась…
Хребет выигрывал. Неприятности последних дней, пустые сумочки, мертвые купцы остались позади. Утонули в водке, зарылись в потрепанную колоду карт.
Мотька стоял рядом, смотрел на вора пьяными счастливыми глазами. Полгода назад Хребет схватил его за руку, когда тот пытался неопытно обчистить жигановские карманы. Стукнул по уху, отчего пацан заревел в голос, размазывая по грязным щекам слезы. Что там щелкнуло тогда в воровской душе, жиган и сейчас сказать не смог бы. Только встряхнул худющего Мотьку, как нашкодившего котенка, да приказал идти за собой. С тех пор и остался мальчишка с ним «гольцом»- помощником. Тенью за спиной, эхом за плечом. В восторженно открытый рот ловил каждое воровское слово, копировал походку. Даже курил, как Хребет: прищуривая левый глаз и перегоняя папиросу из одного угла рта в другой.
Вор уже еле ворочал языком, а рыжая певица уже сидела у него на коленях, запустив пальцы в его темные волосы. Что-то шептала на ухо, щекоча шаловливым языком. Хребет согласился с тем, что шептала. Полез в карман куртки, вытащил золотую цепочку, снятую с трупа. Нетвердыми руками застегнул замочек на шее марьяна и ключицы ее неярко окрасила кровь торговца. Девица откинула волосы, потрогала золото, будто красуясь, и мягко подняла мужчину со стула:
- Пойдем со мной.
С трудом поднялся, прошел за ней. В соседней комнате упал на кровать и закрыл глаза, наслаждаясь тем, как привокзальная марьяна благодарит за подарок.

***


Тихо было в квартире Маркизы. Тихо и темно. Тяжелые зеленые шторы закрыли окна, спрятав солнце.
Ляльку и Лу-Лу хозяйка отправила на улицу.
- Да завтра не появляться,- предупредила их.
Девушки понятливо кивнули, быстренько собрались и скрылись за дверью.
- Куда пойдем?- спросила татарка.
- Я на хазу, там весело,- ответила Лялька,- а ты куда хочешь.
Татарка хмыкнула и отправилась за ней.

Вера смотрела на себя в зеркало. Смотрела не отрываясь, запустив пальцы в роскошные волосы.
- Ну что, детка,- мягко сказала Маркиза за ее спиной,- немного волшебства.
Взяла расческу, прикоснулась к русым волосам.
- Мне нужны связи,- разговаривала скорее с собой, колдуя над Верой,- а нет ничего надежнее мужской любви. Уж поверь мне.
Обошла вокруг, оказалась перед Верой. Взяла в ладони ее лицо, всмотрелась в глаза.
- Ты очень красива, детка. Красива и молода. Если все получится, от этих двух дур избавимся.

Через полчаса со стула встала новая Вера. Волосы, уложенные в сложную прическу, ярко накрашенные губы. Белое платье, перчатки до локтей.
Девушка бросила на себя взгляд в зеркало. Актриса. Почти забытая мечта и ее первая роль.
Неожиданной трелью заголосил дверной звонок. Маркиза вздрогнула, поправила волосы, огладила себя руками по бокам.
- Ну, не подведи, детка,- шепнула Вере и отправилась открывать.
Девушка прижала руку к груди, успокаивая предательски взволнованное дыхание.
Неясный шум в прихожей выдавал посетителей. Вера выглянула в окно, у подъезда стоял черный автомобиль.
- Здравствуйте, товарищи,- бодро говорила Маркиза,- очень приятно видеть боевых друзей моего мужа в такой день.
Сегодня было шесть лет, как зарезали в дагестанских горах ее мужа. Сумасшедшего Костю. Костю-сорви-голова. Воевал искренне, любил отчаянно, погиб вовремя. Не успев увидеть, как плавится в костре новой политики дело его жизни.
Маркиза провела гостей в комнату мимо закрытой спальни, усадила за приготовленный там стол. Провела рукой по плечу давнего своего любовника- наркома Белобородова.
Вера приникла спиной к двери. Слушала внимательно глухие голоса.
- Вы уж простите,- щебетала хозяйка,- но я не одна. Племянница приехала с Поволжья. Изголодалась, бедная. Сироткой осталась, как не приютить.
Выслушав соболезнования, поцокала языком.
- Вера,- выкрикнула громко,- выходи к нам, детка.

Девушка глубоко вздохнула. Приложила руку к груди, удерживая внутри громко бьющееся сердце, и открыла дверь.
Двое мужчин сидели за накрытым столом. Кровь прилила к ее щекам, когда внимательный наркомовский взгляд окинул девушку. Встряхнула головой и сделала шаг в комнату.
- Знакомьтесь, товарищи,- почти пропела Маркиза,- моя племянница, Вера Завальная.
Он поднялся ей навстречу. Без спешки пододвинул стул. Темноволосый, темноглазый, с острой бородкой.
- Здравствуйте, Вера,- склонился к руке, затянутой в перчатку,- меня зовут Григорий Сокольников.
Поднял взгляд, взглянул ей прямо в лицо. Чуть было не вздрогнула, но Маркиза обняла сзади за плечи, успокоив.
- Нарком финансов,- шепнула на ухо.

Гришка-Бриллиант, старый ленинец, друг погибшего Кости. Он смотрел на Веру непроницаемыми черными глазами, в глубине которых не было жизни.
- Григорий Яковлевич, хватит уже. Засмотрелся,- добродушный белобородовский бас разорвал между ними воздух.

Маркиза улыбнулась, как довольная кошка. Сноровисто разлила по стопкам водку, заботливо наполнила тарелки гостям.
«Как дома,- подумалось Вере,- как до войны»
До кровавой мясорубки Первой Мировой, где сгинул ее отец. Травленный газом, исколотый немецкими штыками. До жестокой Гражданской, когда в лесах зверствовала банда Каленого.
Ее мать также заботливо наполняла развалистой картошкой деревянную отцовскую миску. Ставила рядом небольшую бутылку самогона, и они все- веселые и счастливые- ждали, когда хозяин первый начнет обедать.

- Ну что ж, товарищи,- пророкотал Белобородов и Вера оторвалась от воспоминаний,- давайте помянем нашего боевого друга. Нашего товарища, верного делу партии революционера.
Выпили не чокаясь. Маркиза опустила ресницы, из уголков глаз выдавила одинокую слезинку.
Вера пила, чувствуя прожигающий взгляд Сокольникова. Склонилась над тарелкой, попытавшись спрятать смущение. Нарком улыбнулся, наполнил ее стопку.
- Давайте выпьем, Вера,- предложил тихим вкрадчивым голосом,- за знакомство.
Выпила снова, и снова. Уже без смущения глядя в черные глаза. В хмельном тумане, заполнившем голову, подумала:
« А он ничего.»
Маркиза смеялась, запрокинув голову. Белобородов шутил, не сводя глаз с ее груди в глубоком декольте.
Чувствуя, как плывет одурманенное водкой сознание, Вера встала. Покачнувшись, удержалась за стол. Улыбнулась Сокольникову глупой пьяной улыбкой. Ей показалось, что он тоже поднялся со стула. А может быть и нет. Ей надо было выйти, но ноги не шли. Отчаянно захотелось глотнуть свежего воздуха, подставив горящее лицо под ледяные струи из форточки на кухне. Закрыть глаза, вдохнуть морозный обжигающий воздух.
- Осторожно,- услышала за спиной и мужские руки поддержали ее сзади.
- Мне надо выйти,- прошептала ему.
- Конечно,- ответил призрак за ее спиной.

И в лицо, горящее от водки, били плети холодного ветра из форточки. Она ловила губами снежинки и чувствовала, как с плеч сползают бретельки платья. И все показалось неважным, лишь на краю хмельного сознания мелькнула мысль:
«А пошло оно все...».
Развернулась лицом, провалилась в черные глаза. Сама положила руки ему на плечи, обтянутые полувоенным френчем. Острая бородка пощекотала шею и настойчивые наркомовские губы попробовали Веру на вкус.
Краем глаза она увидела, как мимо кухни тихо прокрался Кот, до этого неслышно сидевший в каморке. Циркач ухмыльнулся, глядя на девушку.
А пошло оно все...

Сокольников обнял Веру за талию, прижал к себе крепко, повел в комнату. Что-то говорил, но сквозь вязкий водочный туман не пробивалось ни одного слова. Что-то обещал, но девушка не понимала.
- Хороша племянница,- сказал Белобородов, когда они прошли мимо раскрытых дверей,- если племянница...
Внимательно посмотрел в коньячные глаза любовницы:
- Ты же не обманываешь меня? А? Товарищ Гриценко?
Маркиза томно улыбнулась, шторкой пушистых ресниц спрятала зрачки, приникла к широкой груди наркома:
- Я никогда тебя не обманывала, Сашенька. Но что происходит? Ты забыл свою Свету? Тебя давно не было.
Белобородов отстранился, налил водки, закинул стопку в широкий рот. Пил по-военному, глотая разом, занюхивая рукавом. Маркиза поморщилась: уж сколько раз учила закусывать, но не то воспитание было у Сашки-Бороды. Малолетнего преступника- каторжанина.
- Черти что происходит,- заговорил нарком,- наш Новый...,- сделал паузу, давая понять о ком говорит,- какой-то странный. Началась борьба за моральную чистку в партийных рядах. Недавно, представь, даже Буденного пропесочили за любовницу- певицу. Пообещал жениться. Буденного! Героя войны. А что уж с нами-то будет?
- А ты женись на мне, Сашенька,- прошептала Маркиза, расстегивая его френч,- женись, и все успокоятся.
- Так женат я, Светка,- говорил между жаркими поцелуями,- женат ведь.
- На немке,- фыркнула Маркиза,- рыба холодная твоя Франца.
Белобородов ухмыльнулся. Если бы все было так просто. Вон, Буденный, хотел со своей женой развестись, так Новый брови нахмурил. Погибла жена героя войны. Врут, что от несчастного случая, но нарком знал правду. Характер Семена Михайловича давно славится бешенством. Только тронуть его боятся.
- Про Указ, небось, слышала?- ушел от ответа.- Ссылать сутенеров собрались. Так ты поосторожнее со своими... «племянницами».

***


Лялька с ненавистью смотрела на Веру.
- Конечно,- прошипела ей,- наркомовская подстилка. Невинная она, видите ли. Я тоже когда-то невинной была. Племянница тоже мне нашлась...
Она собирала незатейливые свои пожитки, запихивая их в потрепанный саквояж.
- Ничего- ничего,- бормотала про себя,- я проживу. Ферзь предложил женой стать.
С треском закрыла защелки, встала подбоченившись:
- Женой, слышишь,- выкрикнула с надрывом,- не то, что ты...
Вера молчала, как молчала последние две недели. Она привыкла к этой ненависти. Завернувшись в меховые манто, не слышала шепота за спиной. Надышавшись марафетом, не замечала яростных взглядов.
Нет ничего надежнее мужской любви, как говорила Маркиза. И Гришка-Бриллиант влюбился отчаянно в густые русые волосы и глубокие серые глаза. Нарком финансов молодой республики потерял голову, одаривая девушку дорогими подарками.
Уже и Белобородов намекал, уже и Новый посматривал пристально, но задумчивая еврейская душа вдруг запела свои « семь-сорок».
Так и не стало у Веры проблем. Покрылась пылью прошлая ее жизнь, растворилась в подарках и нежных сокольничьих ласках.
Лу-лу ушла еще вчера. Собрав вещички, подалась к тому, кто называл ее Шахерезадой. Ни слова не сказала Вере татарка. Сверкнула раскосыми глазами и захлопнула за собой дверь. И никто никогда ее больше не видел. Через полгода любителя восточных сказок и его новую игрушку зарежет малолетний беспризорник на курорте Пятигорска.
Лялька все говорила и говорила, стоя уже в дверях. Выкрикивала обидные слова, кривя ярко накрашенные губы. Пока Кот не вытолкнул ее из квартиры. Не было им здесь больше места. Сослали уже многих бордельщиков и изворотливая Маркиза просто освобождалась от опасного груза.
Через год стоящую на шухере Ляльку убьет патруль. Воровской муж ее- медвежатник Ферзь уйдет дворами, бросив умирающую жену на холодной булыжной мостовой. Некрепка уголовная любовь.

- Вот и все,- улыбнулась Маркиза.
Обняла Веру почти по-матерински, похлопала по спине.
- Наплюй на них. Мы с тобой заживем сладко. Сокольников-то холост. Глядишь, и женится. Происхождение у тебя самое что ни на есть рабоче-крестьянское. А пока и мне перепадет от финансовых щедрот. А там поглядим. Франца тоже не вечная.
Рассказывая о спокойной жизни содержанок, повела в комнату. Настойчиво заголосил дверной звонок. Хозяйка поморщилась:
- Лялька все никак не успокоится.
- Кот,- выкрикнула циркачу,- разберись.
Поигрывая мышцами, силовик открыл дверь. Ожидая увидеть Ляльку, сделал угрожающее лицо. Увидев того, кто стоял на пороге, улыбнулся и расслабился. Неписаные законы нарушать нельзя.
В дверях, дымя неизменной папиросой, улыбаясь одной стороной лица, стоял Хребет. Он был должен половину за купца. Сдав награбленное, пришел отдать долг.
Увидев его, Вера вздрогнула всем телом. Расширившимися глазами смотрела на того, кто стал последней точкой в прошлой ее жизни. И пусть в той сумочке не было денег. И пусть вор не был виноват в том, что ее уволили. Но рассекающий щеку шрам как разрезал выкидухой все ее существование. Поделив на «до» и «после».
- Пришел-то кто,- запела Маркиза, забыв про Веру,- я уж думала, запамятовал про свое обещание. Пошли в кухню, поговорим.
Жиган прошел мимо девушки, пыхнув в лицо дымом. Не узнал. Да и как узнать в высокой красавице унылую секретаршу, чья шея была обернута дешевым крашенным зайцем.

- Как дела?- спросила Маркиза, закуривая.
Предложила вору, пожала плечами, когда тот отказался. Засверкала глазами, довольно улыбнулась, увидев, как легла на стол толстая пачка денег.
- Бабки пересчитывать не буду, знаю, что не обманешь. Ко мне не приходи, я марьян больше не держу.
Хребет вышел из кухни, столкнулся с Верой взглядом. В серо-зеленых глазах его мелькнуло узнавание. Нахмурил брови, присмотрелся внимательнее. Словно сказал себе: «Не может быть», и двинулся к выходу.
Девушка смотрела вслед, закусив губы. На ровную спину, обтянутую черной курткой, на темный затылок. Маркиза, вышедшая из кухни, взглянула удивленно на бледную «племянницу», хмыкнула и отправилась провожать вора.
Распахнула двери, сказала что-то напоследок, стоя на пороге. Поправила воротник мужской куртки, отчего Хребет поморщился. Он не любил Маркизу. Помощью ее в наводке пользовался, только если сильно нужда прижмет.
- Хребет!- Мотькин фальцет ворвался в негромкий разговор, и вздрогнули все.
Мальчишка поднимался бегом от подъездной двери. Под грязной взъерошенной его шевелюрой горели страхом глаза. Под распахнутым пиджаком ходуном ходила тощая грудь.
- Атас!- закричал еще с пролета ниже.- Патруль.
Вор побледнел. Задергалась щека, потемнели глаза.
- Черный ход?- шепотом спросил Маркизу.
Та мотнула головой:
- Завален с обратной стороны.
- Черт!- Хребет зло сплюнул себе под ноги.
Уже открылась подъездная дверь, и послышалась на первом этаже тяжелая поступь солдатских сапогов. Хребет метнулся этажом выше, выматерился, увидев, что чердачная дверь заперта огромным замком. Рванулся к подъездному окну, выглянул на улицу. Прижался спиной к стене, шумно выдохнул:
- Легавые внизу. Обложили, суки.
- У нас несколько минут, пока они пройдут первые квартиры,- быстро заговорила Маркиза, затаскивая Хребта с Мотькой к себе.
Окинула всех быстрым взглядом, прищурив глаза. В хитром и ловком ее мозгу моментально созрел план. Втолкнула Мотьку в кухню, отрывисто бросив Коту:
- Чай наливай. Только быстрее. И садитесь кушать.
Обернулась к Вере, так и стоявшей посреди прихожей:
- Чего застыла? В комнату, оба!
Подтолкнула к ней Хребта так, что девушка ткнулась тому в плечо. Вера очнулась от ее резкого голоса, схватила вора за руку, повела в спальню. Закрыла дверь, прислонилась спиной.
Билось сердце, шумела в висках кровь. Вера приложилась ухом к двери, стараясь услышать разговор.
Жиган, двигаясь неслышно, по-воровски, присел на край кровати.

Маркиза поправила выбившиеся из прически локоны, улыбнулась самой себе в зеркало на стене, встала рядом с входной дверью.
Услышав звонок, посчитала до десяти. Оглядев себя, осталась довольна видом.
- Иду-иду,- мелодично пропела звонившим.
Распахнула дверь, удивленно взметнула брови.
- В чем дело, товарищи?- спросила троих в потрепанных серых шинелях.
Молодой красноармеец приложил руку к козырьку буденовки.
- Проверка документов, гражданка.
Маркиза открыла рот, чтобы ответить и уткнулась взглядом в колючие глаза пожилого усатого солдата за плечом молодого командира. Демобилизованный воин революции, хрипевший пробитым в штыковой атаке легким, смотрел на хозяйку с откровенной ненавистью. Дай ему в руки маузер, и Светка Попова уже захлебнулась бы собственной кровью, сползая спиной по стене.
Маркиза вздрогнула от страха. Она знала такие взгляды. Они ощупывали ее на рынках, кололи кинжалами в трамваях, слали проклятья в спину на улицах.
- У вас есть удостоверение?- напомнил о себе красноармеец.
Маркиза очнулась, улыбнулась настойчивому патрульному.
- Конечно, есть. Я - вдова красного командира, члена Реввоенсовета Константина Гриценко.
Прошла в комнату, не приглашая за собой. Нарочито долго разыскивая шкатулку с бумагами, продолжала говорить:
- Меня зовут Светлана Гриценко. Мой муж погиб на Кавказском фронте. Он служил вместе с наркомом Белобородовым.
Выплыла из комнаты, заглянула по дороге в кухню.
- Кушай, мой маленький,- ласково сказала Мотьке.
Патрульные переглянулись между собой. Молодой командир откашлялся. Рассматривая протянутые бумаги, хмурил брови. Видно было, что хотел о чем-то спросить, но стеснялся. Читал внимательно, шевеля губами:
- Настоящим записано, что Двадцатого февраля 1919-го года заключен брак между Константином Герасимовичем Гриценко и Светланой Сергеевной Поповой. О чем свидетельствует со стороны жениха Белобородов Александр Георгиевич.
Вернув хозяйке бумаги, отдал честь. А пожилой усатый солдат все смотрел на Маркизу и в глубоких его глазах жила ярость. К богатой одежде, к дорогой обстановке вокруг. К тому, против чего он пять лет терял на фронтах свою кровь. Бился в смерть с черными колчаковскими отрядами, с осатаневшими деникинцами. Выплевывая куски пробитого легкого на кровавый снег, мечтал дожить до победы. Дожил, и сейчас смотрел на свою победу, горя внутри бессильным огнем.

- В квартире еще кто-нибудь есть?- спросил командир.
Ожидавшая вопроса Маркиза, ответила с нежностью.
- Сиротку на улице нашла. Покормить решила. Да проходите на кухню, сами взгляните.
Мотька уткнулся в тарелку, набивая рот хлебом. Вылупил наивные глаза на стоящих в дверях солдат, громко захлюпал, вытирая нос грязным рукавом.
Маркиза обняла Кота сзади за плечи.
- Убогий,- пояснила патрульным,- немой циркач. Врангелевцы запытали до того, что онемел, бедолага. Как бросить?
Кот сгорбил плечи, замычал по-своему, замахал руками.
- Не любит вспоминать,- перевела хозяйка.
- Еще кто-нибудь есть?- опять спросил красноармеец.
В голове Маркизы мелькнула быстрая мысль: «Неужто Лялька сдала? Сучка рваная». Быстро взяла себя в руки, распахнула глаза, твердо взглянула в молодое остроскулое лицо патрульного.
- Племянница с женихом. Из Поволжья приехала. Вся семья от голода сгинула, одна я у нее осталась.
- Разрешите проверить,- вежливо попросил командир.

Вера слышала все. На последних словах испугалась, взглянула на Хребта. Тот понял без слов, одним неслышным движением поднялся, схватил ее за руку, рванул на себя.
Дверь открылась, впустив в темную спальню электрический свет из прихожей, но Вера не видела этого. Горячие губы прижались к ее губам, а длинные воровские пальцы зарылись в волосы на затылке.
- Кхм,- смущенно кашлянул командир,- простите, товарищи.
Хребет оторвался от ее губ, взглянул прямо в глаза. Разжал объятия, отпуская девушку, улыбнулся одной половиной лица.
Вера вышла на свет, прижимая ладони к горящим щекам. Подошла ближе, ступив в ярко освещенный прямоугольник. Вскинула голову и натолкнулась взглядом на того самого красноармейца, который когда-то проверял ее документы. Тогда, в прошлой ее жизни, где она была плачущей секретаршей, которую только что уволили.
Патрульный удивленно смотрел на девушку, что помнил совсем другой: в убогом пальто и с распухшим от долгих слез носом.
- Моя племянница,- громко сказала Маркиза,- Завальная Вера Николаевна. Если сомневаетесь, можем позвонить товарищу Белобородову, он подтвердит.
Маркиза шла уже ва-банк, ссылаясь на знакомство с наркомом. Красноармеец кивнул, соглашаясь то ли с тем, что Вера племянница, то ли со звонком начальству. Он не помнил имени этой девушки, но очень хорошо запомнил ее несчастные отчаявшиеся глаза. Сейчас они смотрели на него твердо, даже вызывающе. В них уже не было того горя, что так поразило его в прошлый раз.
Опять козырнул на прощание, дал знак своей команде и они ушли, оставляя хозяйку квартиры и ее странных гостей. Пожилой солдат обернулся на выходе, тяжело посмотрел на Маркизу.
- За что только кровь на фронтах лили, командир?- сказал с бессильной злобой.
- Контрреволюционные разговорчики отставить,- устало ответил начальник,- не наше дело, товарищ Павлов, обсуждать политику партии.

Маркиза шустро закрыла за ними дверь, устало оперлась рукой о косяк.
- Фу,- наконец, выдохнула,- пронесло.
Забежала в кухню, где объевшийся на шару Мотька, уже спал, упав лицом прямо на стол.
- Собирайся давай,- бесцеремонно толкнула его в бок,- с такими гостями, как вы, по этапу пойти недолго. Марш отсюда со своим хозяином. И чтобы я вас больше не видела.

- Почему не сдала?- спросил Хребет.
Он узнал Веру. Приближая губы к ее лицу, неожиданно вспомнил этот испуганный взгляд. Нэпманский магазин; она, стоящая перед витриной. Дешевое пальто, пустая сумочка, которую он выкинул в парке.
Девушка пожала плечами.
- Ну, сдала бы… Взяли бы всех. А дальше что? Меня бы твои зарезали через день.
Вор рассмеялся, скидывая нервное напряжение. Порывисто обнял ее опять, прикоснулся губами к виску, заложил за ухо русую прядку.
- Ну, бывай, племянница. Даст Бог, больше не увидимся.
Ушел, бросив на прощание шальной взгляд. Этот же взгляд, только с примесью боли, она увидит потом: когда замирая от звука трассирующих очередей, будет ползти в густой траве, стараясь уйти подальше от железнодорожного полотна. С которого, словно доминошные кости, будут валиться вагоны.

***


- Самохин, к начальству.
Красноармеец вскинул голову. Поднялся со стула, одернул гимнастерку. Пригладил на висках светлые волосы. Строевым шагом прошел в кабинет, у окна увидел высокого мужчину.
- Красноармеец Самохин по вашему приказанию прибыл,- доложился сидящему за столом комиссару.
Тот махнул рукой, поднимаясь навстречу:
- Отставить, боец.
Подошел к стоящему у окна, встал рядом.
- Наш лучший кадр, Сергей Григорьевич,- сказал, глядя в окно,- боец Самохин. Отец и мать- рабочие Путиловского завода. Погибли в феврале семнадцатого. Сам член ВКПб с 1921-го года. Безупречная репутация, беззаветная преданность делу Партии.
Человек, до этого стоящий молча лицом к окну, медленно повернулся. Самохина окинули взглядом стальных глаз, задержавшись на остроскулом лице.
- Где воевал, боец?- спросил холодный голос
- На колчаковских фронтах, потом на Кавказе.
Сергей Григорьевич кивнул. О чем-то задумался, забыв, казалось, про стоящего перед ним Самохина. Через минуту, будто вспомнив, подошел ближе.
- Значит так, Николай Степанович. Забираю тебя к себе. Нам такие кадры позарез нужны.
Красноармеец заинтересованно поднял светлые брови.
- Куда к вам?
Стальные глаза странного посетителя прожигали насквозь, заглядывали под гимнастерку и рылись в Самохинской голове.
- К нам,- пояснил Сергей Григорьевич,- в ОГПУ. К Феликсу Эдмундовичу. Бандитизм, контрреволюционеры, беспризорники, проститутки. Скучно не будет.
Голубые глаза бойца выдержали взгляд ОГПУ-шника. Как предупреждая о чем-то кольнул под сердцем шрам от бандитского обреза.

В первый рабочий день, в пыльном кабинете Коля Самохин перебирал старые архивы царских следователей. Наткнулся взглядом на папку «Попова Светлана Сергеевна». Сразу припомнил яркую женщину, что протягивала ему удостоверение о браке. Прищурил голубые глаза, раскрыл дело, заполненное убористым аккуратным почерком.
« Попова Светлана Сергеевна. 1892 г.р. Уроженка Тульской губернии. Сирота. Родители скончались от тифа.
Кличка: Маркиза.
Род занятий: проститутка.
Связи с уголовным миром: любовница Карпова Михаила Федоровича (кличка «Медведь»)
В 1911 г. проходила свидетелем по делу об убийстве купца Завьялова. Соучастие не доказано.
В 1914 г. след утерян после гибели Медведя.»
«Значит, сирота... Племянница, значит»,- подумал Самохин, вспомнив Веру и ее поразительную перемену.
Еще с первой их встречи ему запали в память серые глаза и ресницы, на которых дрожащими льдинками застыли горькие слезы. Их вторая встреча в богатом доме Высокая хрупкая красавица в длинном платье, ее жених, прячущий лицо от света... Красноармеец ведь тогда поверил, что она племянница вдовы легендарного Константина Гриценко. Которого до самой смерти ни пуля не брала, ни штык не колол.
- Самохин, на выход,- услышал от дверей и оторвался от мыслей,- состав с хлебом ограбили.
Николай встрепенулся, вышел из кабинета и отправился за старшим оперативной группы. Тот двигался по коридору размашистым шагом и постоянно матерился:
- Сволочи. Хлеб шел для города, для рабочих на завод. Мы и так на грани голода, а тут еще это...
Запрыгнули втроем в машину и главный группы Величко делился информацией.
- Три вагона с зерном обчистили ночью на сортировочной. Перебили охрану, уложив тела аккуратным штабелем перед паровозом, ломом сорвали пломбы, вынесли все, что могли. Остатки подожгли.
- Должна была быть машина, причем большая- сказал Самохин,- такое количество на лошадях не увезешь.
- Соображаешь,- похвалил Величко,- а если машина, то что мы имеем?
- Это банда,- отозвался третий,- откуда у простого ворья машины? Они все деньги в карты проигрывают, да на баб тратят.
- Хуже,- весело подытожил главный,- это- саботаж. Причем спланированный. Кто-то хочет вызвать восстание на заводе. Если через неделю мы не обеспечим рабочие хлебные карточки, начнутся недовольства в цехах. Так что, товарищи, времени у нас в обрез.
Подъехав к станции, оперативники поняли, что это, действительно, саботаж.
Четверо молодых красноармейцев отгоняли от путей юрких мальчишек, ползающих под вагонами.
- Не столько вывезли, сколько уничтожили,- задумчиво протянул Величко,- суки.
Земля вокруг зияющих сгоревшими дверями вагонов была покрыта слоем рассыпаной пшеницы, втоптанной в грязь.
- Собирайте, что можно,- приказал он бойцам.
Пожарные уже уехали; от едкой гари у всех слезились глаза.

[Крапива]

Манька-Маза спала, уткнувшись носом Хребту в подмышку. Горячая рыжая певица прилипла к вору накрепко. Деньги у него пока были и тратил он их щедро
- Хребет,- просипел от дверей Ванька- Мот,- иди сюда, дело есть.
Вор аккуратно переложил огненную голову своей любовницы на подушку, выбрался из кровати, вышел из комнаты.
За столом сидели трое- трезвые и серьезные. Мокрушник Ванька-Мот, грабитель Наган и самый старший Кудель. Остальные постояльцы Катьки-Кролика спали кто где. Сопящий на лавке Мотька чмокнул губами, перевернулся во сне, затолкал кулачок под щеку.
- Ну,- сказал Хребет, подойдя к столу,- что скажете?
На середине стола увидел ковш с водой, выпил все, заливая горящее от вчерашней водки нутро. Уголовники переглянулись и Кудель откашлялся:
- Дельце есть одно. Ежели провернем, полгода потом гулеванить можно.
- Какое дельце?- спросил Хребет.
- Завтра на сортировочную состав с зерном подходит,- зашептал Наган,- если возьмем его, житуху обеспечим себе сытную.
Хребет смотрел на них расширившимися глазами:
- Как вы это провернете?
- Здесь не переживай,- ответил Мот,- все схвачено. Машина-фургон будет. Вывезем все быстро.
Вор присел на стул, запустил руку во всклокоченные волосы.
- Откуда машина?- спросил всех троих.
Кудель поморщился:
- Много будешь знать, скоро состаришься. Неважно откуда. Добрые люди дают.
- А зерно откуда?- не унимался Хребет.- И как вы про него узнали?
- Да какая разница,- взорвался Наган и Кудель ткнул его кулаком в бок,- с Кубани идет для советского завода. Тебе-то что с этого?
Хребет поиграл желваками. Посмотрел тяжелым взглядом на Нагана.
- Мои родители,- тихо ответил он,- умерли от голода. В девятьсот шестом. Мне было тогда восемь. И я знаю, что такое- жрать опилки. Без меня, я- пас.
Повернулся и отправился в комнату досыпать. Из-за стола начал подниматься Наган. Наливался злобой, краснел лицом. Кудель остановил его, положив руку на локоть:
- Уймись, это его право.

Сергей Григорьевич Кожемяка твердо смотрел в глаза наркома.
- Как допустили?- его оглушил негромкий голос Дзержинского.- Кто посмел? Через неделю выдача хлеба по карточкам. Что мы скажем рабочим и их семьям?
Феликс Эдмундович встал из-за стола, подошел к окну, приложил руку к груди. Сердце болело все чаще.
- Оперативная группа работает,- ответил его заместитель,- но преступники залегли на дно. Сейчас проверяем всех торговцев хлебом и кондитерскими изделиями. Как только к ним поступит хоть сколько-нибудь крупная партия зерна, мы сразу узнаем.
Нарком прикрыл глаза, от боли он плохо понимал, что ему говорили.
- Идите, Сергей Григорьевич,- отпустил он Кожемяку,- идите, работайте. Через три дня я жду результатов. Если их не будет, пеняйте на себя.
После ухода посетителя снял трубку телефона. Кубанский комиссар ответил сразу.
- Мне нужен хотя бы еще один вагон с зерном.
Выслушал ответ, хлопнул рукой по столу.
- Я знаю, что у тебя сложная ситуация с кулаками. Все знаю, но если мы не обеспечим карточки хотя бы наполовину, завод встанет. Ты же сам понимаешь, как сейчас тяжело. Троцкисты крепко держатся за свои посты. Любой наш провал приведет к расколу в партийных рядах. Один Белобородов чего только стоит. Я так и чувствую, как этот НКВД-шник дышит мне в спину.

Величко обвел глазами сотрудников.
- Чего молчим?- спросил их.- Идеи есть?
Прищурился от папиросного дыма, поморщился от запаха гари, которым пропитались все втроем на станции.
В голове Самохина крутилась мысль, которую он никак не мог поймать за хвост.
- Вряд ли это специалисты,- начал он рассуждения,- уж слишком... по-воровски, что ли все сделано. Охрана снята обычными ножами. Я таких на фронтах повидал много...
Величко смотрел на него, как легавая собака на дичь. Не отрываясь. Самохин смутился.
- Продолжай,- потребовал главный.
- Немецкие и английские лезвия режут по-другому. Аккуратно и глубоко. Раны после них с ровными гладкими краями. А здесь... как- будто самодельной финкой полосовали. Края рваные, раны неглубокие. Просто резали, чтобы человек от потери крови скончался.
Величко вскочил со стула и начал мерять шагами кабинет. За окнами уже давно опустилась ночь.
- Правильно,- сказал, остановившись,- а это значит, что действовали обычные уголовники. Которых снабдили машиной, скорее всего и опытным водителем. Кстати, номер фургона выяснили?
- Выясняем.- ответил третий оперативник.- Но вот что странно: риск большой. Вдруг кто выживет, да шум поднимет.
- Значит, шума не боялись,- сделал вывод Величко,- значит было все договорено заранее. Видимо, на станции был сообщник. Все, мужики, по домам.
Домой- в крохотную коммунальную комнату- Самохин забрал дело Маркизы. Ее «племянница» не выходила у него из головы.

- Хребет,- Мотька тормошил его за плечо, выволакивая из похмельного сна,- просыпайся, давай. Облава.
Последнее слово грохнуло молотом и вор подскочил на постели, осматриваясь вокруг мутным взглядом. Манька испуганно забилась в угол, прикрываясь простыней. Хребет мигом оделся, метнулся к окошку, отодвинул занавеску.
- Обложили,- зло прошептал.
Во дворе стоял черный воронок и неулыбчивые люди в кожанках окружали дом.
- Я поссать вышел,- бормотал Мотька,- а они подъехали. Пока приказы раздавали, я обратно нырнул.
Вор обжег его злобным взглядом:
- Бежать надо было, дурак!
- Как бежать?- ошалел Мотька.- А ты?
- Идиот!- выругался Хребет.
Если пришли за ним, то одному по этапу идти сподручнее, и то... если докажут. А расколят Мотьку... будет вовлечение несовершеннолетних. А это уже совсем другая статья.
- Черт,- спохватился вор.
Метнулся к Маньке, дернул за цепочку, сорвал украшение с шеи. Бешеным взглядом обвел спальню. Задергалась щека, потемнели глаза.
Мотька едва не подпрыгнул, рванул в угол, быстро откинул половик, поднял доску.
- Случайно подглядел,- затараторил голец,- Кудель сюда что-то прятал.
Хребет кивнул, бросил в тайник цепочку и выкидуху. А вот сейчас легавым доказать что-либо будет сложно. Если не найдут, то и взятки с вора гладки. Ножа нет, отпечатков его тоже. А что в малине... так любовь у него тут. Огненноволосая зазнобушка-певица. А чем хозяйка, да ее гости промышляют, не спрашивал. Чай, на службе не состоит.
- Хребет,- прохрипела от дверей Катька,- сдал кто-то. Никого, кроме тебя сейчас нет. Думай, кому дорогу перешел.
Сказала и вздрогнула, когда под настойчивыми ударами рухнула входная дверь.
Оперативники заходили, поводя вокруг стволами наганов. Величко спокойно прошел к столу, сел на табурет, закинув ногу на ногу. Сидел и молчал, оглядывая кухню.
- Андрей Сергеевич Крайник?- наконец, разорвал тишину негромкий голос оперативника.
Хребет втянул голову в плечи, когда услышал собственное имя. Самохин, стоящий у дверей, невольно присмотрелся к тому, кого назвали по фамилии. Присмотрелся и замотал головой, отгоняя видение. Нет, лица не помнил. Но... рост, фигура, сутулящиеся плечи...Это все где-то уже было. Когда-то мелькало перед глазами.
- Собирайтесь- продолжал Величко,- вы арестованы за саботаж.
Мотька смотрел на Хребта расширившимися глазами. Катька-Кролик схватилась за ворот халата. Манька-Маза в испуге зажала рот двумя руками. Хребет расправил плечи и Самохин нахмурил брови. Где? Где он это видел? В голове мелькнула картинка: тусклый свет уличного фонаря, бьющий в высокие окна и сутулая фигура, стоящая спиной.
- Не бери на понт, легавый,- услышал тихий голос,- я политикой не занимаюсь.
Величко поморщился. Выбил папиросу, поискал глазами пепельницу.
- В отделении расскажете. Собирайтесь, Андрей Сергеевич.
Катька услужливо подставила под руку с папиросой бронзовую русалку с открытым ртом.
- А вы, гражданки,- заметил их оперативник,- документики предъявите.
Катька бросилась в угол, Манька потянулась к сумочке на стуле.
- Самохин,- распорядился главный,- мальца в машину. Оформим в детдом.
Николай направился в спальню, на пороге которой стоял ошарашенный Хребет. Проходя мимо, пристально взглянул тому в лицо и вор опустил глаза.
- Не-е-е-т!- заорал Мотька, когда Самохин взял его за руку.
Мальчишка цеплялся за Хребта, когда его волокли к выходу. Оперативнику пришлось отдирать детские пальцы от воровской одежды. Пацан лягался и брыкался, в дверном проеме растопырил руки, ухватившись за косяки. Самохину хотелось треснуть его по голове от всей души. Взяв себя в руки, схватил Мотьку за шиворот и встряхнул, как котенка.
Голец всхлипнул и отправился с Николаем. Мотьку Самохин узнал сразу. Это был тот самый «сиротка», которого он видел у Маркизы. В такие совпадения красноармеец не верил. Значит, и тот, кто стоял на пороге спальни был «женихом племянницы».
Величко проверял документы. Одевшаяся Манька стояла за плечом Хребта ни жива ни мертва. Оперативник нарочито долго листал бумажки, слюнявя палец и хмуря брови.
- Значит, так, Екатерина Прохоровна,- сказал, возвращая бумаги Катьке,- вами займемся позже. Очень интересует, на какие такие доходы вы существуете.
- Мария Александровна,- продолжал, обращаясь к Маньке,- с вами все ясно. Свободная любовь у нас ненаказуема. Пока, к сожалению.
Вернул документы; поднялся, поправив ремень на кожанке; широко улыбнулся и Хребет понял, что попал по-крупному.

- Ну-с, Андрей Сергеевич. Так и будем в молчанку играть?
Шел третий час допроса. Измотанные оперативники хотели домой. Почти неделя бессонных ночей и пустых поисков. Номер фургона был липовый, сама машина, как сквозь землю провалилась. Свидетели мертвы все. Время, данное наркомом, заканчивалось.
Но вчера в отделение пришел житель с соседнего дома. Заикаясь так сильно, что опера были готовы его убить, и постоянно краснея, он описал внешность грабителя. И даже назвал примерный адрес, куда направился фургон.
- Ты почему молчал целую неделю?- сорвался на него Величко.- Почему на первом опросе ничего не сказал?
- Д-д-д-ык, б-б-боялся, н-н-начальник.
Мужик опустил голову. Кое-как, через пень-колоду, с него вытянули информацию. Он подворовывал на станции то, что падало с вагонов и вообще плохо лежало.
- А сейчас не боишься?- насмешливо спросил Величко.
- Д-д-дык...,- опять начал свидетель.
Но опер махнул рукой, подвинул ему лист бумаги и чернильницу:
- Пиши.
Так у следствия появился словесный портрет Хребта. Случайный свидетель пришел на станцию в надежде разжиться хоть горстью зерна. Бывало, рвались мешки. И то, что не забирали зажиревшие станционные работники, доставалось ему. Спрятавшись под вагоном, ждал подходящего шанса. Пока не услышал крики, и не увидел, как на рельсы льется кровь. Зажав рот руками, запирая внутри рвоту, следил за тем, как ноги в тяжелых сапогах топчут рассыпанное зерно. Как утихло, осторожно вылез наружу.
«Один обернулся,- читал Величко протокол,- я его лицо сразу запомнил. Меня он не заметил, я в темноте прятался, а тот на свету был. Высокий, худой, сутулый. Харя шрамом порезана напополам. Всю неделю боялся к вам идти. Ведь сам воровал. А вчера сосед на огонек зашел и сказал, будто слухи ходят: хлеб задержат. А у самого трое детей. Вот и стыдно мне стало, граждане милиционеры».
- Так-так-так,- Величко бегал по кабинету, потирая руки,- это уже что-то. И не просто что-то, а большущее «ЧТО-ТО». По коням.
Почти сутки опера проверяли дома в названном районе, пока не нарвались на хазу Кролика.

- Молчать будем?- повторил Величко.
- Начальник, у меня алиби,- стоял на своем Хребет,- пацана спросите. Баб допросите, я пьяный всю ночь спал.
Оперативники переглянулись с ухмылками.
- Пацан несовершеннолетний,- охотно пояснил начальник,- и показания давать права не имеет. Из любовницы твоей свидетель – что из меня скрипач. А хозяйка сама скоро на нары пойдет. Так, что ее показаниям – грош цена. Читай.
Величко кивнул сотруднику. Тот откашлялся и громким голосом зачитал протокол допроса.
- Узнаешь себя?- подмигнул Величко.- Как нарисованный вышел. Тому мужику явно в художники надо идти.
Хребет побледнел. Нервный тик исказил половину лица с багровой полосой шрама.
- Я – честный вор,- ответил жиган,- и в политику не суюсь. Не было меня там. Врет ваш свидетель.
Опер вскочил из-за стола. Хребет попытался отшатнуться прямо на стуле, когда лицо Величко нависло над ним.
- О честности заговорил, гнида,- свистящим от злости шепотом проговорил ОГПУ-шник.- Где твоя честность была, когда вы мешки с зерном резали? Ведь они на завод шли. Для рабочих и их детей.
Самохин смотрел на вора не отрывая взгляда. Что-то было не так. Что-то не складывалось в красноармейской голове. Пусть в оперативной работе он новичок, но пять фронтовых лет научили его разбираться в людях. Не похож был Хребет на сволочь.
- Дима,- подошел он к Величко,- я пойду с мальцом поработаю. Оформить надо, как положено.
Опер только кивнул и бросил уже вдогонку:
- Утром не забудь подписи от приютских работников взять.
Самохин задержался у дверей, вслушиваясь в разговор. Величко уже выпрямился. Стоял, глядя на вора насмешливым взглядом:
- Я знаю, что ты был не один. Но, понимаешь... мне наплевать, сдашь ты подельников, или нет. Меня интересует только одно: где пшеница?
- Не было меня там, начальник,- кричал вор в ответ.- Не знаю я, куда они его спрятали.
То, что его подставил кто-то из тех троих, Хребет понял. Не понимал только, зачем. Ну, а если подставили его...жиган решил сдать всех. Вот только... оперу на это было наплевать. Раскручивать новую нить следствия у него не было времени.
- Ну, конечно,- захохотал Величко,- воровская порука. Сдаете друг дружку за милую душу. Извини, дружище, но ты сам напросился.
Самохин хлопнул дверью, когда один из оперов хорошо поставленным ударом сломал Хребту нос.

Николай смотрел на зареванного Мотьку. Пацан измучился в ожидании, выплакал все слезы и сейчас просто сидел на стуле, уставившись взглядом в одну точку на стене.
- Чаю хочешь?- тихо спросил Самохин.- Нам недавно сахар отоварили. С сахаром будешь?
Голец отвлекся от разглядывания трещинок.
- Буду,- ответил, вызывающе глядя в глаза,- и сахара побольше.
Стены пропускали звук. Очередной удар, выкрик Величко, стон Хребта и красноармеец увидел, как Мотька сжался на стуле.
- За что его так, дяденька?- поднял на Самохина жалкий взгляд.
- Наверное, за дело,- ответил Николай.- Хотя, я сам не уверен.
Вышел из кабинета, провернул ключ в двери и прислонился спиной к стене. Он умирал от усталости и сейчас прекрасно понимал тех, кто работает в соседнем кабинете. Все хотели домой. Спать. Получить признание и завалиться в постель на двое суток.
На посту дежурного налил огромную кружку горячего сладкого чая. Не слушая возмущенного бухтения, отрезал кусок хлеба.
- Пей, пацан,- поставил перед Мотькой чашку с чаем.
Мальчишка хлюпал горячим напитком, заталкивая в рот куски хлеба. Нет-нет, да и посматривал на стену, за которой выбивали из Хребта «чистосердечное».
- Он не виноват, дяденька,- прошептал Мотька,- в этом не виноват.
- Рассказывай,- потребовал Самохин.
Свидетель из пацана, конечно, аховый, но проверить его слова стоило. И Мотька рассказал о том, что не спал в ту ночь, когда уговаривали Хребта на зерно. Как тот отказался, как психанул на это Мот. А вечером того же дня любопытный мальчишка увидел, как Кудель, озираясь, прятал что-то под половицей в спальне.
- Покажешь?- спросил красноармеец.
Мотька кивнул, не поднимая взгляда от стола. В тайнике лежала выкидуха с отпечатками Хребта и золотая купеческая цепочка. Но уж лучше сесть за убийство нэпмана, чем за саботаж. Это мальчишка понимал даже своим детским умом.

- Делать не хер, что ли?- Величко обжег Самохина бешеным взглядом.- Он вот-вот расколется. Зачем тебе куда-то ехать?
- Он все равно не скажет, где зерно,- упрямо ответил Николай.
Хотел добавить: «Потому что не знает», но проглотил слова. Бросил быстрый взгляд на измордованного вора и вернулся к начальнику.
- Дай машину, Дима. Я мигом обернусь.
Не хотел, ох как не хотел Величко давать «воронок», но Самохин набычился и стоял напротив, прожигая взглядом ледяных глаз.
- Черт с тобой, бери,- буркнул старший и вернулся к Хребту.

В машине ехали молча, только слышно было, как хлюпал носом Мотька. Уставший водитель негромко чертыхался, когда разбитый в смерть «воронок» подкидывало на очередной яме. Самохин завернулся в кожанку, поднял воротник и прикрыл глаза. Он тоже устал. Устал уже очень давно. Еще на фронтах.
Надрывно кашляя у костра, кутаясь в дырявую мокрую шинель, делясь пайком с солдатами, мечтал об одном: о равенстве, справедливости и братстве.
Останавливая в груди рвущееся наружу простреленное сердце, с замиранием слушал речи Троцкого. О том, как все они, стоящие сейчас нестройными чахоточными рядами, обязательно омоют сапоги в Индийском океане. Надо только потерпеть... потерпеть...потерпеть.
И они терпели. Дохли, выплевывая в снег куски легких. Смеясь в голос, умирали под белогвардейскими штыками. Выходили в лаптях против подкованных хромовых сапог Антанты.

Вот только сейчас Самохин устал. Сияющий ореол Льва Революции – Троцкого – померк; великолепный блеск золота превратился в свинец. Самохин понял, что до Индийского океана им не дойти никогда. Но он всегда был хорошим солдатом и не изменял данной однажды присяге.
- Дяденька,- Самохин вздрогнул, когда почувствовал, что Мотька дергает его за рукав,- дяденька, а что ему грозит?
- Расстрел,- ответил красноармеец. И добавил, услышав зарождающийся плач,- если не докажем неучастие в саботаже. Понял, малец?
Мотька коротко кивнул и дернулся, когда Самохин потрепал его по грязным вихрам:
- Эх ты, голова – два уха.
Она ехали доказывать правоту уголовника. Они ехали спасать преступника от расстрела.
«Кому скажи,- ухмыльнулся про себя солдат,- не поверят».
Но старая фронтовая закалка и воинская честь не позволяли казнить невиновного. Этот странный «жених» должен был понести наказание, но... только за то, что совершил. А иначе?.. Стоило ли лить на фронтах кровь, коли справедливости все равно не дождешься?

Водитель ругнулся слишком громко, пассажиров подкинуло на сиденье. Стало слышно, как у Мотьки клацнули зубы.
- Михеич,- рявкнул Николай,- поосторожней. Как дрова везешь, ей-Богу.
- Да-а...,- завел Михеич свою обычную «скрипку»,- посидел бы за баранкой сам. Тормоза ни к черту, насосы полетели, шинам сто лет в обед будет. Скажи спасибо, опер, что вообще едем. А то пешочком... пожалте пройдитесь.
- Да будет тебе,- добродушно хохотнул Самохин,- твоя машина еще нас с тобой переживет. Адрес-то помнишь?
Водитель обернулся, прищурился, отчего вокруг глаз собрались мелкие добрые морщинки и улыбнулся в густые усы, опаленные папиросами:
- Как Святое Писание.
- Ну-ну,- пригрозил ему оперативник,- доболтаешься тут. Бога нет.
- Нету,- тут же согласился Михеич,- а Святое Писание есть.
Самохин был вынужден признать его правоту.

- Глуши мотор,- тихо приказал Самохин,- да фары выключи. Ни к чему, чтобы в округе нас видели.
«Воронок» остановился перед знакомым домом. Из машины вылезали тихо. Николай движением руки пригвоздил рвущегося наружу Мотьку к сидению.
На стук никто не ответил.
- Что за черт,- пробормотал Самохин,- куда все подевались?
- Когти рванули,- прояснил выбравшийся голец,- вас, что ли, ждать?
- Михеич,- тихо приказал красноармеец,- ломай дверь, если заперта.
- Дык,- тут же отозвался водитель,- не заперто. Уж проверил.
В дом заходили гуськом. Мотьку Михеич затолкал за спину.
- Т-с-с,- цыкнул на них Николай,- все за мной.
Оружие было только у него. Дверь распахнул ногой и вошел, поводя стволом нагана. Держал пистолет на уровне глаз и выискивал цепким взглядом засаду. И пусть в оперативной работе он был не слишком силен, но... Но пулю, предназначенную для него, он чуял шестым чувством. Сердце помогало. То самое сердце, в нескольких сантиметрах от которого сидел смертоносный кусок железа.

Видно было, что женщины уходили в спешке. Забирали только самое необходимое. На вешалке висела потрепанная молью шубка. На старом диване сиротливо валялась гитара с розовым бантом. На столе неопрятной грудой навалена грязная посуда. Бутылки с самогоном вперемешку с пачками папирос. И вообще... Самохин поморщился. Его внутреннему чувству педанта было противно от сивушного прокуренного запаха и царящего вокруг бедлама.
Мотька рванулся в спальню, где взяли Хребта. Подбежал к тайнику, шустро вскрыл половицу. Николай даже не успел сказать, чтобы пацан не лез туда, куда не просят, как малый уже бежал к нему.
- Вот, дяденька,- скороговоркой частил Мотька, протягивая находки,- я же говорил. Не забрал никто, дураков нет.
Самохин покачал головой:
- Ну, и дурень ты, пацан. Кто ж на таких вещах отпечатки оставляет.
Мотька сник, поняв свою ошибку.
- Ладно, не боись,- опять потрепал его по голове Самохин. И мальчишка уже не дергался, а только ниже опустил голову.
- Михеич,- выкрикнул красноармеец,- тащи из машины коробку для улик. А я гляну, что там еще интересного есть.
- Ужо принес,- тут же отозвался водитель,- догадался.
- Цены тебе нет,- ухмыльнулся Николай.
Сложил цепочку и выкидуху в подставленную деревянную коробку и прошел в спальню, где в углу зияло открытое отверстие тайника. Сунул руку внутрь, пошарил и вытащил на свет странный сверток, небрежно завернутый в грязную холщовую тряпицу.
- А это что?- спросил Мотьку.
Пацан пожал плечами:
- Это Кудель накануне грабежа прятал. Я не знаю, что там.
- Ладно,- решил Самохин,- в отделении разберемся. Михеич, заводи своего жеребца. Возвращаемся.

В отделение вернулись к ночи. Хребет уже сидел в камере, а Величко решил дождаться строптивого сотрудника. Обернулся от окна резко, когда хлопнула входная дверь.
- Ну?- спросил Николая.
Тот выставил на стол коробку, раскрыл и старшимй группы удивленно присвистнул.
- Купеческая цепочка. По делу убитого тканевика. Вдова описала ее очень подробно. Надо же, и не знаешь, где найдешь, а где потеряешь. Мы дело уже хотели в архив сдавать. Полный тупик, «глухарь» конкретный получился. А тут... нате вам прямо на блюдечке. Только что это доказывает?
- Как что?- слегка удивился Самохин.- Он обычный рецидивист, не будет он в политику лезть. Не его это.
Величко раскатисто рассмеялся:
- Коля, ты, конечно, парень головастый, но в нашем деле – новичок. Я на своем веку и не таких чудес повидал. Все они... одним миром мазаны. За копейку лишнюю мать родную продадут. Если где деньгами пахнет, так все принципы побоку у них идут. Гнилье сплошное.
Николай сощурил глаза. В льдистых зрачках засверкало упрямство.
- Малец говорил, что видел, как какой-то Кудель что-то прятал в тайник прямо накануне ограбления. Надо проверить, что там и найти Куделя. Это может быть следом и...
«Оправданием»,- закончил сам про себя.
- Проверить мы, конечно, проверим,- легко согласился Величко,- работа у нас такая: проверять. Но... поверь мне, Коля, это мало что даст. Кожемяка торопит следствие. Если мы не предъявим обвинение, кое у кого полетят погоны с плеч.
- Но он все равно не скажет, где украденное зерно,- не соглашался Самохин.- Он просто не знает, где оно. А без зерна всем нашим обвиненям – грош цена.
Величко закурил, прищуриваясь от дыма. В словах подчиненного был толк. Да и убежденность, с которой красноармеец пытался доказать невиновность Хребта, сыграла свою роль.
- Хорошо,- ответил старший группы,- давай поиграем в игру. Я буду прокурором, а ты адвокатом. Я буду доказывать его виновность, а ты наоброт. Предъявляю первый козырь: словесный портрет.
- Оговорили,- парировал Самохин.
- Возможно,- согласился Величко.- Отсюда второй вопрос: зачем? Кому выгодно клеветать на никому неизвестного вора?
Красноармеец понял, что проигрывает. Ответа на этот вопрос у него не было.
- Пацан говорил, что Хребет с Куделем ругался. Может, чего не поделили, да Кудель захотел отомстить. Заодно и следствие по ложному следу пустить. А «свидетелю» заплатили. Мужик-то шкурный, сразу видно.
- Логично,- признал Величко его правоту.- Значит, так... сейчас по домам – отдыхать. А завтра ты этим и займешься. Мы пока обвинение выдвинем, время потянем. Нам зерно позарез нужно, до голода недалеко. Мальца в камеру тоже устрой, в приют утром сдадим.
Николай коротко, по-военному, кивнул, развернулся на каблуках и вышел из кабинета. Четкие указания старшего напомнили фронт. Самохин еще не знал, как будет искать загадочного Куделя, но не думал об этом. Мелькнула мысль вызвать Хребта на допрос и, не откладывая дела в долгий ящик, расспросить. Но усталость брала свое, а вор был измордован настолько, что вряд ли скажет что-то путное. Стоило подождать до утра.
Засыпающего Мотьку сдали на руки охраннику. Тот отправил его в камеру, где мальчишка тут же уснул на койке, покрытой грязным матрасом.

Маркиза лежала на постели, томно раскинувшись. Роскошная грудь ее поднималась и опадала в такт возбужденному прерывистому дыханию. Белобородов был отменным любовником. И сейчас она посматривала на его широкую спину чуть прикрыв бархатные глаза ресницами. Что-то волновало наркома в последние дни. Что-то настолько серьезное, что это начинало вызывать у Маркизы подозрения. Как бы их с Верой четко спланированное будущее не оказалось под угрозой. Но что может так беспокоить наркома НКВД и министра финансов? В молодой республике, едва отряхнувшейся от Гражданской войны, они были самыми влиятельными людьми. Кто посмел помешать счастью?
- Сашенька,- протянула Маркиза. Подобралась поближе, прижалась щекой к пояснице сидящего на краю постели Белобородова,- что происходит? Ты пугаешь меня, дорогой. Уж не разлюбил ли?
Нарком глубоко вздохнул. Полуобернулся и положил штрокую ладонь на голову любовницы.
- Коли было б все так просто,- улыбнулся горько. Так, что Маркиза едва не вздрогнула.- Война, Светочка, начинается.
Женщина охнула, прижала ладонь к груди:
- Опять?!
- Не та,- поморщился нарком,- хуже. Внутренняя война. Троцкий с Дзержинским не на жизнь, а на смерть бьются. Новый наркомат организовали. ОГПУ называется, поляка этого главным назначили. А ведь это – мой прямой конкурент. Потихоньку все дела ему передают. Вот-вот и я без работы останусь. И копает кто-то, копает под Льва Давидовича. Сволота неизвестная. Руки поотрубать бы. Вернейшего ленинца тронуть посмели.
В глухом раздражении Белобородов ударил кулаком по постели.
- Зерно увели,- продолжал он тихо. Маркиза замерла, как мышь. Он разговаривал не с ней, он говорил сам с собой,- под Феликса решили бомбу подложить. Снабжение города – его задача. Я даже боюсь думать, что это работа Льва, но... эти на все способны, если их шкура под угрозой.

А в другой комнате, где окна была занавешаны тяжелыми шторами, пьяный в дым Гришка-Бриллиант признавался Вере в любви. Замуж не звал, на что так надеялась Маркиза. Чувствовал опытный лис, что над головой уже сгущаются тучи. Дернуло его, дурака, на очередном заседании заявить, что пост Генерального секретаря ВКП(б) – пережиток царизма. Что единоначалие ни к чему путному не приведет. Что только коллективное руководство партией способно вытащить страну из разрухи и не допустить раскола в партийных рядах.
Ткнул его тогда в бок старый друг Белобородов и зашипел зло:
- Ты что несешь, болван?
А густые усы Генсека скривились в презрительной усмешке.
- Ваше мнение очень ценно для нас, Григорий Яковлевич,- сказал он, выделяя каждое слово своим кавказским акцентом.- Мы прислушаемся к нему обязательно. И к нему, и к мнению ваших друзей – Каменева и Зиновьева. А особенно,- и Генсек недобро прищурил глаза,- к мнению Льва Давидовича.
Обманчивая доброжелательность не оставляла шансов. Хоть и мало пробыл на своем посту этот странный грузин, но оценить его успели многие.
Вера слушала пьяные излияния, иногда кивала на редкие вопросы.
- Хана мне, Вера,- вдруг произнес он.
Встал и заходил по комнате. Покачнулся, не удержавшись на хмельных ногах, и остановился, оперевшись о край стола. Верочка подтянула колени к груди, накрылась покрывалом и смотрела на наркома блестящими глазами.
- Не на ту лошадку поставил,- продолжал Сокольников,- думал, что наша позиция сильнее. Кто ж знал, что этот кавказец окажется таким сильным.

Стоял на дворе май 1926-го года. Через месяц Сокольникова снимут с поста наркома финансов, задвинут в дальний угол, всучив смешную должность и забудут о нем до поры до времени.
Дорогие подарки, что он дарил когда-то своей любовнице, сменятся продуктовыми наборами. Шубы и драгоценности исчезнут из Вериной жизни, и надежды Маркизы на сытое существование содержанок растворятся в невидимой политической войне.
Наркомов, как и красных командиров, на всех не хватало. Чистка партийных рядов проходила нещадно. На смену старой ленинской гвардии, состоящей в основном из преступников, приходили чистые сердцем молодые кадры. Они не выбирали себе любовниц из проституток, они женились на девушках с безупречной рабоче-крестьянской репутацией.

© Ятаган

Продолжение:
Глава 2
Глава 3
Глава 4

Часть 2
Часть 1

Это сообщение отредактировал ZM87 - 10.11.2017 - 01:57


--------------------
Если вас не насиловали в Парижском метро, это вовсе не означает, что метро в Париже нет.
UQ:
21333
[ профиль ] [ ПМ ] [ e-mail ]
[^]
Ятаган
3.11.2017 - 13:54 [ цитировать ]
Статус: Online


Ярила

Регистрация: 3.01.16
Сообщений: 3886
Предупреждения: 0%
- Что это?- негромко спросил Дзержинский Кожемяку.
- Улики по делу о саботаже. Мои орлы при обыске нашли.
На столе лежал загадочный сверток. Дзержинский брезгливо развернул грязную тряпицу.
- И что это за каракули?- спросил опять.
Спросил и поморщился, схватившись за грудь. Горячее сердце чекиста сгорело начисто. Казалось иногда Железному Феликсу, что последним огнем полыхнуло оно тогда, когда умер его верный друг и наставник – Владимир Ильич. Остановилось, пропустило удар... и пошло вновь, но уже с перебоями. А ведь Гражданская закончилась. И пусть страна, доставшаяся им, лежала сейчас в руинах, но Феликс помнил, как мечтали они о будущем. Как на развалинах царской лапотной России построят новый мир, где каждому найдется свой кусочек счастья.
А вот не сбылось, не случилось всеобщего. Началась грызня всех между всеми. Было время, когда Дзержинский смотрел на Троцкого, как на будущее, но... сейчас Феликс понимал – Лев Революции сожрет всех вокруг и оставит после себя пепелище. Не умел чекист притворяться, не учили его этому. И сам своих соратников он так и не научил подлости и предательству. Потому и бился с Троцким на каждом заседании, пытаясь доказать, что путь, по которому тот собирается повести народ, ведет в пропасть.
- Мы два дня с этим разбирались,- доложился Кожемяка,- и пришли к выводу, что это план операции. От начала и до конца. С подробным описанием и путями отхода. Грабителей должна была ждать грузовая машина и явочная квартира, где они смогут залечь на дно до конца следствия.
- У вас же есть обвиняемый,- удивился Дзержинский,- доказательства же собрали. Ты сам докладывался.
Кожемяка почесал затылок, смущенно подвигал бровями. Старый соратник Феликса, пришедший еще в ВЧК, сейчас сидел и нервно ерзал на стуле. Как-то не сомневался он раньше в себе никогда, но сейчас... черти что сейчас происходило. Если тогда, в Гражданскую, было понятно, где враг, а где друг, то теперь... поди разберись.
- Есть-то, есть,- начал он,- да непонятный какой-то...
- Объясни,- потребовал нарком,- что значит, «непонятный»?
- Не колется он на то, где зерно,- наконец, решился Кожемяка,- ни в какую не говорит.
Дзержинский удивленно поднял брови, острая бородка задралась вверх. У кого другого смотрелось бы забавно, но только не у Железного.
- Мне тебя учить?- спросил заместителя.
Кожемяка вздохнул, поднялся со стула. Подошел к окну, за которым мерно цокали копытами лошади извозчиков. Город жил своей жизнью. Карточки отоварили наполовину, на общем собрании заводчан обещали закрыть долги по хлебу полностью в самом ближайшем будущем.
Напротив окна наркома стояла старая бабка-цветочница. Она стояла там каждый день и ее плетеная корзинка была полна свежих полевых цветов. Кожемяку это всегда безмерно удивляло. Где брала старая перечница свежие цветы в городе?
- Понимаешь, Феликс...,- заместитель знал, как болен нарком и поэтому сейчас говорил мягко,- нет ему резона скрывать награбленное. Ему «вышка» светит в любом случае, зачем ему запираться? Отдал бы зерно, получил бы лет двадцать пять. А так...
- Иначе говоря,- продолжил за него Дзержинский,- ты хочешь сказать, что вы ошиблись? И взяли не того?
- Да,- поставил точку Кожемяка,- не того. И все надо начинать заново.

Самохин внимательно смотрел на того, кто сейчас сидел напротив. На фоне старого шрама засыхающая после побоев кровь выглядела пугающе. Хребет осторожно облизывал разбитые губы и постоянно морщился. Распухший нос, сломанный ударом, висел посреди худого лица набухшей лиловой грушей. Вор аккуратно втягивал через него воздух и выпускал обратно свистящим звуком через рот.
- Курить хочешь?- участливо спросил Николай.
Хребет кивнул и красноармеец подвинул к нему пачку «Казбека». Жиган схватил папиросу, затянулся от протянутой спички и с наслаждением втянул в легкие ароматный дым. Хребет чуть откинулся на стуле и прикрыл глаза. Папиросный дым, согревая, прошел внутрь. Затягиваться разбитыми губами было тяжело, но...
- Я не знаю, где хлеб, начальник,- первым начал вор.- Вы на всякие штучки мастаки. Добрый опер, злой опер. Ты – добрый. Но я не знаю, где зерно, честно. Хочешь, прямо сейчас расстреляй. Все равно ничего не скажу.
- Верю,- ответил Самохин.- Но я тебя по другому поводу вызвал.
Хребет смотрел недоверчиво. Когда-то яркие, а сейчас потухшие серо-зеленые глаза его глядели из-под бровей мрачно.
- Где может быть Кудель?- спросил Николай
- Не знаю,- произнес жиган,- у него любовница где-то за городом живет. А где, никто не знает. Она не из наших, не в «законе». Начальник, где мальчишка? Ведь он же ни в чем не виноват. Только на шухере стоял.
Мотьку отправили в приют полчаса назад. Голец не плакал, чего ожидал Самохин. А только смотрел глазами потерянного щенка на дверь отделения, когда садился в «воронок». Прощался с прошлой жизнью, с опасным и развеселым своим существованием. С убийцами, грабителями и Хребтом.

[Крапива]

- Пацан в порядке,- успокоил его Самохин.- А тебе советую хорошенько подумать и вспомнить, где все-таки может обитать Кудель. Он – твоя единственная надежда, Крайник. Иначе... суд и расстрел. А так отхватишь свою десятку-пятнашку за убийство, и свободен.
Хребет нахмурился. В словах легавого был резон. Подставили вора не по законам, а по-подлому, исподтишка.
- Вроде, хлестался Кудель, что зазноба его в библиотеке работает. Вроде как, умная она очень. Книжки все ему подсовывала, читать заставляла.
Самохин напрягся.
- Библиотека? Хороший след, Крайник. Имя называл? Фамилию? Внешность описывал? Ну, вспоминай, Андрей. На кону твоя судьба.
- Да сам знаю, начальник,- огрызнулся Жиган,- не трави душу лишний раз.
Задумался вор. Задумался крепко. Наморщил лоб, швыркнул разбитым носом и сказал:
- Вспомнил...
Николай вскинул голову и уставился ледяными осколками глаз в лицо обвиняемого.
- В очках она,- закончил вор.
И Самохин втянул воздух через плотно сжатые зубы. Захотелось ударить этого идиота, но красноармеец понимал, что Хребет не виноват.
Библиотекарь в очках...Самая что ни на есть примета. Почти как шрам на лице самого Хребта.
Жиган пожал плечами и виновато взглянул на опера.
- Не помню больше ничего. Если что и говорил, так я пьяный был. Подфартило мне, начальник, понимаешь?
Самохин пожевал желваками, обжег сидящего напротив яростным взглядом и нажал кнопку вызова охраны.
- Увести,- приказал тюремному амбалу.
И уже в уходящую спину задал вопрос, давно вертевшийся на языке:
- Как давно ты знаком с Завальной Верой Николаевной?

Хребет вздрогнул всем телом. Втянул голову в плечи, ссутулился и Самохин почувствовал, как между лопаток у него самого пробежала холодная капелька пота.
- А причем здесь она, начальник?- не оборачиваясь, глухо спросил вор.- Или тоже... под одну гребенку метешь? Она не причем. И на суде так скажу.
- Если спрашиваю, значит, надо,- негромко, но твердо настоял Самохин.- Какие у тебя с ней отношения?
Вор порывисто обернулся; охранник сделал шаг, намереваясь схватить наглеца, но опер остановил его движением руки.
- Личные,- с вызовом ответил Хребет.
Они смотрели друг на друга – колючие осколки голубого льда и серо-зеленая океанская волна. Не с руки было вору объяснять все положение вещей. Что Маркиза навела его на нэпмена и что притворился он тогда женихом, пытаясь уйти от облавы. Зачем? Ни крашенная лярва-сутенерша, ни та дурочка по большому счету не сделали ему ничего плохого.
- Мы же тебя из постели с какой-то рыжей вытащили,- напомнил Самохин.
Хребет удивленно поднял брови.
- И что? Начальник, это – совсем другое. Я – молодой здоровый мужик, мне надо. А у Верочки воспитание не позволяет. Она, видите ли...
- Увести его,- рявкнул Николай, и охранник схватил арестанта под локоть.

Красноармеец дождался, пока Хребта выведут, откинулся на стуле и задумался.
Библиотека – это след. Хороший такой след, жирный. Сколько в послевоенном городе работающих библиотек? Три-четыре наберется? За день можно обойти все. Найти ту очкастую даму тоже... сложно, но можно. Вряд ли молодой и крепкий телом уголовник польстится на престарелую гимназистку – на такое согласны только за деньги. А какие деньги у библиотекарши? Значит, там чувства. А если так, то круг разыскиваемых сужается, как минимум вдвое.
«Так-то оно так,- коварно прошептал внутренний голос,- если только она не работает в школьной библиотеке».
Последнюю мысль Самохин отмел, как контрреволюционную, и сосредоточился на планах на следующий день. Поднял трубку телефона, набрал внутренний «20»:
- Гаврилов,- дал задание молодому стажеру,- мне к утру нужен список всех библиотек города с адресами. Если еще найдешь список сотрудников, то отдам из пайка полбуханки хлеба.
Едва положил трубку, выслушав недовольное бухтение Гаврилова, как дверь отворилась. Величко зашел и уселся на стул, где недавно сидел Хребет. Потянулся за пачкой «Казбека», выхватил папиросу, чиркнул спичкой и жадно затянулся.
- Устал,- доверительно сообщил он Самохину.- Просто зверски устал. Что у тебя?
Самохин собрался, было, докладывать, но Величко, казалось, не слушал. Он тянул затяжку за затяжкой и красный огонек папиросы вспыхивал оранжевыми искрами у его губ.
Откуда было знать этому фронтовику, как буквально полчаса назад опергруппа взяла на рынке бабку, торгующую колбасой из человеческого мяса.
- Что?- очнулся старший.- Извини, устал. Так что там у тебя?
Величко было сорок лет. Воспитывали его верующим, готовили в монахи. Били нещадно за то... За все били Олега Величко. И отец его родной, нагрешивший в своей жизни без меры и решивший судьбой сына замолить свои грехи. И монахи в монастыре, где служил послушником. Те хлестали плетьми за просто так. Выбивая подростковую дурь и приучая к смирению.
Пока в семнадцатом не ударила Революция. И тридцатилетний монах Иероним сорвал ненавистную рясу. Запустил опостылевшим крестом в красную рожу настоятеля. Врезал неумелым ударом крепкому «брату Серафиму». Выбил ногой дверь и ушел в полночь.
И сгинула бы его мятежная душа без следа в городе, где полыхала война, но... Повезло Величко встретить на своем пути неравнодушного человека – Сергея Григорьевича Кожемяку. Тот внимательно выслушал нерадостную историю, похвалил за принципиальность и взял к себе в отдел.
А что? И среди служителей культа встречаются преступники. А знать изнутри врага своего – важнейшее дело.

- Так что там у тебя?- повторил Величко и Самохин очнулся.
- Есть след, Олег,- докладывал быстро, видя, что старший вот-вот уснет.- Библиотека. Дама Куделя работает там. Я завтра все сам проверю, тебя отвлекать не буду.
Плохо знал красноармеец своего начальника. Каждое его слово Величко уже уложил в голове.
- Библиотека, говоришь,- протянул Олег.- Это хорошо. За день обернешься. Найдешь ту мамзель и нам на блюдечкее принесешь. Хотя...так и не понимаю, зачем тебе это надо? Чего добиться хочешь?
- Справедливости, - насупился Самохин.
Величко потянулся прямо на стуле. Хрустнула кожанка. Старший взлохматил на лбу темные волосы, едва тронутые сединой. Из-под всклокоченной челки блеснули карие глаза.
- Справедливость... Хорошее слово.
Со стула поднялся одним движением. Поправил ремень на куртке, раскрытой пятерней отбросил со лба львиную гриву темных волос:
- Ну, давай, работай... Работай, черт тебя раздери. К вечеру жду отчет.
И отправился к выходу, печатая шаг. Дверь за Величко закрылась; Самохин перекладывал бумаги на столе. Протокол к протоколу. Показания к показаниям. Словесный портрет Хребта отложил отдельно. Зачем? Сам не знал – вдруг, да понадобится.
Вздрогнул от неожиданности, когда дверь отворилась и Величко просунул голову, напоминая:
- К вечеру, Самохин, к вечеру.

Она нашлась в третьей по счету Центральной городской библиотеке. Серенькая мышка с пепельными волосами, стянутыми на затылке в пучок. Сквозь стекла очков без оправы на Самохина не мигая смотрели огромные карие глаза. И непонятно чего было в них больше – наивности, или странной внутренней силы.
- Оперуполномоченный ОГПУ,- представился красноармеец.- Позвольте задать вам несколько вопросов.
Это фразу он произносил сегодня несчетное количество раз. В пустом желудке бултыхалась кружка пустого чая. Почти физически Самохин ощущал, как она переваливается в животе. До зарплаты и пайка оставалось три дня. Целый день на ногах. Наматывая на сапоги километры городских улиц, он нещадно ругал себя за дурацкую принципиальность.
Устало бухнувшись на стул возле стола библиотекаря, произнес эту дежурную фразу.
В худосочных архивах нового государства нашлась информация о Куделе. Звали того Петр Егорович Савойский. Уроженец Смоленской губернии. Мать – проститутка, умерла от сифилиса в 1912, отец – неизвестен. И приготовился уже Самохин услышать дежурное отрицание на вопрос о Петре Савойском, как вдруг...
Мышка вздрогнула странно, одними плечами. Тонкие нервные пальцы ее заскользили по столу, пытаясь что-то отыскать. Николай невольно задержал взгляд на белых, с тонкими прожилками голубых вен, руках библиотекаря. Казалось, они жили своей жизнью. Поглаживали треснувшую темную полировку стола; переставляли с места на место чернильницу; перебирали страницы газет. Наконец, отыскав карандаш, зажали его и сломали пополам.
«Забавно,- подумал Самохин,- а с чего это мы так разволновались?»
Перевел взгляд на лицо хозяйки рук и увидел, как стремительно бледнеет девушка.
- Петя что-то натворил?- еле слышно спросила она.
«Петя, значит,- опять подумал Самохин,- повезло».
- Простая формальность,- широко улыбаясь ответил он,- представляете, два дня назад Петр Егорович стал свидетелем того, как извозчик наехал на человека. Глупость несусветная, но... Работа у нас такая, понимаете?
- Да, конечно,- она почти лепетала, но руки немного успокоились.
Втянула голову в плечи и осторожно положила половинки карандаша на стол.
- Понимаете,- вдруг продолжила девушка,- я все время за него боюсь. Мне кажется, что он попал в плохую компанию. Он очень хороший, заботливый и добрый. Слишком добрый, я бы сказала. Его совсем нетрудно сбить с пути.
- Меня зовут Николай Самохин,- вклинился опер.
- Ох, простите,- библиотекарь покраснела и поправила прическу,- Мария. Мария Арсеньева. По батюшке – Васильевна.
- Продолжайте, Мария Васильевна,- подтолкнул ее Самохин к дальнейшему разговору.
Он воевал пять лет, из них командиром – три. Он выслушивал истории крестьян, которым пришлось стать солдатами. Он умел слушать. Потому что знал: если не выслушает он, не выслушает никто. А следующим утром этот солдат, которому так не терпелось рассказать про свою Евфросинью, может лежать с пробитым брюхом, хрипя и захлебываясь черной кровью. Авось умрет спокойнее, рассказав.
Она говорила долго. Опустив голову, спрятав глаза под стеклами очков и перебирая тонкими прутиками пальцев газетные листки.
Три месяца назад холодной февральской ночью, когда шла она домой после работы, кто-то толкнул ее в сугроб. Толкнул и грубо сказал:
- Посторонись, Манька.
Почему ее назвали Манькой, она не поняла. Но опустилась прямо на снег и расплакалась от боли в вывихнутой ноге. И очки слетели прямо под ноги толкнувшего. А услышав, как хрустнули стекла под чьим-то сапогом, Мария Васильевна разрыдалась еще горше. Потому что скромного оклада библиотекаря едва хватало на то, чтобы не умереть с голоду. А уж о новых очках не приходилось даже мечтать.
- Петя тогда подошел ко мне,- продолжала девушка,- поднял, отряхнул снег и довел до дома. Представляете, я его даже не разглядела. Только светлое пятно вместо лица увидела.
Кудель проводил несчастную до дверей коммунальной комнаты, обжег взглядом любопытных соседок и помог раздеться.
А на следующий день принес новенькие очки, сверкающие чистыми стеклами.
- Он мне все время помогал,- шептала девушка.- То хлеба принесет, то сахара. На днях вот сала соленого большой кусок принес. Я спрашивала, откуда это все, а он отвечал, что по карточкам отоварили. Он в какой-то конторе большой начальник.
«Ай да Кудель,- невольно восхитился Самохин,- каков артист».
- Так где мне его найти?- ненавязчиво напомнил красноармеец.
- У меня дома,- тут же отозвалась библиотекарь,- по адресу Матросская 12. Звонить три раза. Он в отпуске, поэтому никуда не выходит в последнее время.
- Сердечно благодарю вас, товарищ Арсеньева.
Мария Васильевна раскраснелась и пожала Самохинскую руку двумя холодными ладонями.

«Надо брать,- думал Самохин.- Непременно надо брать».
Внутренний голос пытался сказать, что брать матерого уголовника в одиночку – высшей пробы глупость, но...
Наивная девочка Маша, придя домой, тут же расскажет своему «большому начальнику» о «невинном» визите ОГПУ-шника. И ищи – свищи тогда ветра в поле.
Последние копейки, что приберег на «черный день», Самохин отдал извозчику за то, чтобы тот довез его до Матросской 12.
Позвонил три раза в обшарпанную дверь бывшего купеческого особняка. Ответа не дождался и позвонил один раз в звонок, под которым значилась фамилия «Оленухины». Дверь открыла крупная, но удивительно привлекательная женщина. Кабы не застиранный халат с пятнами старой хлорки, да не бигуди на каштановых волосах, ее можно было бы смело назвать красивой.
- Оперуполномоченный Самохин,- признался он сразу с порога.- По поводу вашей соседки – Арсеньевой Марии Васильевны.
- К хахалю ее что ли?- фыркнула мадам Оленухина.- Так давно пора проверить, что он из себя представляет. На днях, подумайте только, приволок целый шмат сала. Откуда взял? Мой муж,- здесь мадам сделала ударение на слове «мой»,- говорит, что никакого сала в городе не отоваривали.
Самохин попытался войти в дверь, но массивная Оленухинская фигура загромоздила проход.
- Или вот, давеча,- задумчиво продолжала женщина,- пока Машка на работе пропадала, взял водки. Водки! Не самогону, что дешевле. А настоящей, нэпманской. Колбасы пол-пуда, да рыбы красной соленой. И с моим мужиком весь день пили, да ели. Нет, чтобы в карман положить, да детям кусок принести. Все пропили, сволочи.
- Товарищ Оленухина,- едва не взмолился Самохин,- скажите, а «хахаль» дома?
«Мадам» наконец-то заметила оперуполномоченного.
- А куда ему деваться?- с искренним удивлением ответила она.- Спит, поди без задних ног. Да вы проходите, товарищ, проходите.
Оленухина посторонилась и Самохин проскользнул внутрь.
Открыл дверь в комнату Арсеньевой и увидел на кровати спящую мужскую фигуру.

- Вставай, Кудель,- шепнул на ухо.
Отскочил, когда уголовник резким движением сел на постели. Моргая от света заходящего солнца, Кудель пытался рассмотреть того, кто посмел нарушить его сон. Проморгавшись, уткнулся мутным взглядом в черное дуло нагана.
- Сдал все-таки, меченый,- протянул уголовник хриплым голосом.
- Сдал-сдал,- почти ласково пропел Самохин.- Сам пойдешь, или ногу прострелить?
Уголовник рванулся телом с кровати, бросаясь на красноармейца. Пять фронтовых лет ответили реакцией, наган выплюнул выстрелом и Кудель загнулся, прижимая к груди окровавленную руку.
- С-с-сука, с-с-сука,- на одной протяжной ноте хрипел уголовник.
Самохин услышал, как за спиной вскрикнула «мадам Оленухина». Обернулся и командирским голосом рявкнул:
- Звони в ОГПУ, дура, пусть шлют подкрепление.
Женщина шарахнулась в пропахшую запахом еды прихожую и стала лихорадочно крутить телефонный диск.
- Девушка,- услышал Самохин из коридора,- девушка, номер сто-семнадцать, пожалуйста.
Кудель сидел, баюкая раненую руку у груди.
«Черт возьми,- выругался про себя Самохин.- Не хватало, чтобы сдох от потери крови».
Подошел к быстро бледнеющему Куделю, пристально взглянул тому в лицо.
- Уйди, легавый,- просипел уголовник,- мне от тебя помощь принять... лучше сдохнуть.
- А и сдохнешь,- пообещал опер,- только сначала расскажешь, куда зерно подевали.
Последние слова красноармеец говорил с уханьем, вытаскивая из-под раненого простыню. Оторвал кусок белого полотна, машинально удивился про себя опрятности хозяйки и двинул Куделя в ухо, заставляя того опрокинуться на кровати.
Пуля прошла навылет, не задев кости. Крови много, но серьезного мало. Самохин опытно перетянул рану выше раны и уселся ждать подкрепления, поигрывая наганом на случай, если Кудель вздумает придти в себя.

Величко ввалился в комнату и занял собою все свободное пространство.
- Нашел, все-таки,- непонятно, то ли с удовольствием, то ли с разочарованием спросил он.
- Нашел,- протянул Самохин.
- Фартовый ты, мужик, Коля,- непонятно чему развеселился главный.
Рявкнул в коридор, вызывая сотрудников:
- Увести задержанного.
Куделя подхватили под локотки и увели в «воронок». Пока вели, Самохин не спускал с него глаз. Уголовника протащили мимо «мадам Оленухиной», прижавшей ладонь к вздрагивающей большой груди. Вывели из квартиры и захлопнули за собой дверь.
- Когда на допрос?
Самохин вздрогнул от непривычно тихого голоса Величко. Перевел на того взгляд и ответил:
- Завтра. Пусть подлечат в лазарете.
- Ну, завтра, так завтра,- легко согласился главный.- Это же твоя... «справедливость», не моя.

В педантично чистой, как будто выбритой, комнате, Самохин лежал на кровати и задумчиво пускал в потолок затейливые клубы папиросного дыма. За хлипкой дверью по коммунальному коридору носились неугомонные дети, а Вера Степановна (соседка справа) громким шепотом рассказывала про новую гадалку с Петровского, что навсегда отучила ее мужа от «горькой».
Самохин усмехнулся, припомнив, как застал ее супруга в общем туалете, когда тот прятал полушку от зоркого взгляда жены.
В дверь робко постучали, и красноармеец услышал голос Ирочки:
- Коля, ты поел бы, а? Ведь весь день на работе, а я котлет нажарила.
Самохин очнулся от мыслей и неожиданно понял, что голоден. Запах бараньих котлет с луком буквально сводил с ума.
Рывком поднялся на ноги, распахнул дверь и уткнулся взглядом в скукожившуюся Ирочку. Та держала в руках тарелку с дымящимися котлетами и что-то постоянно бормотала.
Его и раньше побаивались, а с тех пор, как пошел работать в ОГПУ, так и вовсе откровенно боялись.
Самохин улыбнулся так широко и открыто, как мог:
- С удовольствием, Ира.
Соседка расцвела пурпурным цветом, распрямила плечи и смело шагнула в комнату опера. Обвела глазами почти пустую комнату, чуть поморщилась и принялась щебетать, накрывая на стол.
- Ведь кожный день все работаешь, без сна, без продыху.
Сноровисто смахнула с письменного стола несуществующие крошки; без лишних церемоний сдвинула к краю дело Маркизы и поставила в центр массивную дореволюционную тарелку с аккуратной кучкой аппетитных котлет.
- Ты садись, Коля,- понизив голос до шепота, пригласила к столу Ирочка,- а я мигом за хлебом обернусь.
И умчалась прочь, оставив за собой шлейф завораживающего запаха из котлет, дешевого мыла и молодого задорного тела.
Самохин едва успел ткнуть вилкой в верхнюю котлету, как дверь распахнулась, и Ирочка влетела в комнату, сверкая пунцовыми щеками.
- Вот,- с гордостью сообщила она, бухнув посреди стола мутный бутыль самогона,- у Степановны в долг выпросила.
Николай поднял на соседку холодный взгляд
- Это запрещено, Ира.
Она упала на стул напротив и схватилась руками за горло. И была она так беззащитна, и была она так мила, что Самохин смягчился.
- Давай выпьем,- предложил он ей, и девушка радостно кивнула.

Последние извозчики погоняли лошадей, те цокали копытами по булыжной мостовой. А в серых глазах соседки отражался свет давно умерших звезд.
И Самохин даже не понял, как она оказалась в его объятиях. Только чувствовал жаркое тело, прильнувшее к раненой груди.
Ирочка всхлипывала и тормошила пальцами его короткие белые волосы на затылке; прижималась горячими губами к его рту; шарила жадными руками по телу и все время бормотала:
- Коля, я все могу. И готовить умею, и постирать... А что Степановна про меня говорит, так ты не верь. Я с ее Васькой даже не здороваюсь. Нечего на меня наговаривать. Ты женись на мне, Коля, я тебя счастливым сделаю.
Самохин отстранился. Не то, чтобы ему было неприятно. Как раз наоборот, но в голове синемой промчались картинки незавидного будущего. Вот он – располневший и ленивый – возвращается домой к неизменным бараньим котлетам. Вот она – Ирочка - в вечных папильотках и халате жарит, и жарит, и жарит на кухне ему котлеты. Степановнин муж зовет его выпить спрятанную заначку, а их жены потом гоняются за ними с мокрыми полотенцами.
Взял девушку за плечи, чуть отодвинул от себя и пристально всмотрелся в лицо. В серебряном свете полной луны ему вдруг показалось, что вместо затянутых поволокой Ирочкиных глаз на него смотрят совсем другие глаза – огромные и испуганные. А вместо низенькой, слегка полноватой соседки, он держит в объятиях высокое хрупкое тело, затянутое в белое платье. И пахнет это тело не дегтярным мылом и хлоркой, которой отбеливают простыни.
- Ты извини меня, Ира,- шепнул он в темную макушку, - но я очень устал. Три дня на ногах.
Девушка обмякла, громко вздохнула и прижалась в последний раз к красноармейской груди.
- А все одно: поешь, Коля,- сказала напоследок, стоя уже в проеме двери.

***


После бессонной ночи, что он провел, переваливаясь с боку на бок, у Самохина раскалывалась голова. Нудно ныл шрам на груди. К дождю, не иначе. В такие дни он чувствовал кусок железа, застрявший внутри. Казалось, тот живет своей собственной жизнью, стараясь добраться до сердца и ужалить.
- Ну, Савойский,- начал Самохин разговор с арестованным,- давай, рассказывай все с самого начала.
Кудель сидел напротив – бледный, как смерть. Прижимал к груди раненую руку и морщился при каждом неосторожном движении.
- Не понимаю, о чем ты, начальник,- затянул знакомую песню.- Если есть на меня что, так оговорили. Этот «меченый» и наболтал, не знаю чего. А вы все поверили. Я чист, как ребенок.
Николай указал на сверток на столе:
- А это что?
- Понятия не имею, - Кудель фыркнул и опять поморщился.
Негромко выругался, устраивая руку поудобней, и продолжил:
- Сами нарисовали, а меня на понт хотите взять.
Самохин вздохнул. Глупо было ждать, что матерый уголовник расколется на первом же допросе.
- У нас есть свидетель, который видел, как ты прятал это под половицей.
Савойский сделал удивленные глаза.
- Да ну? Врет ваш свидетель. Я последние дни у Машки пьяный валялся. Вы ж меня оттуда и забрали. Спросите ее, она подтвердит.
- Мария Васильевна, - спокойно сказал Самохин,- лицо заинтересованное.
- Соседку, бабу глупую, допросите. Она вам расскажет, как мы с ейным мужиком водку глушили.
- Допросим, Савойский, не переживай.

Дверь кабинета распахнулась, Величко сунул внутрь лохматую голову и объявил:
- Катьку рыжую взяли.
Кудель вздрогнул и втянул голову в плечи. Величко зашел весь, прислонился к косяку и продолжал, насмешливо глядя на арестованного:
- Жадность дуру сгубила. Решила деньжат по-легкому срубить, да не на тех нарвалась. Бабье дурное. Задумала Нагана на бабки раскрутить. Она краем уха слышала, как вы Хребта уламывали, да он отказался. А Наган, не долго думая, перо в бок ей засадил. Она сейчас в лазарете при смерти лежит. Показания дает, как пишущая машинка. Грехи замаливает.
Самохин удивленно приподнял брови. Вот удача, так удача. Все к одному: и рыжая проститутка с предсмертными показаниями, и Мотька, видевший вора.
А Величко меж тем все говорил. Похохатывая и потирая руки.
- Очной ставки не обещаю, думаю, что не доживет Катюша до нее. Но протокол ее допроса тебе, Кудель, дам почитать обязательно. Я ж честный.
Уголовник метнул в Величко яростный взгляд загнанной в угол крысы.
- Пиши, начальник,- прохрипел он,- да, и не забудь оформить чистосердечным.
Самохин с Величко переглянулись и красноармеец взял лист бумаги.
Кудель говорил долго, рассказывал все подробно. Самым главным был Мот. На него и выходил связной, давший информацию о пшенице. Сам Кудель был «шестеркой», хоть возрастом и старше остальных.
- Падлой буду, начальник,- выкрикнул Кудель,- не помню я о чем Мот с тем мерином бакланили.
- Ну, хоть имена какие называли?- настаивал Самохин.
- Называли,- встрепенулся Кудель,- называли, начальник. Только не имя, а прозвище – Броня. А что это значит... убей, не знаю.
- Дальше,- приказал Величко.
- Дальше нам все подробно расписали, да вы и сами видели. План-то, чай, у вас. Я, дурак, его забыл под половицей. Дали фургон с водилой. Крытый брезентом, номеров не было. Финки, кстати, тоже дали – в фургон положили. Потом перышки должны были в реке утопить, чтобы следов не оставлять. Денег дали для того, чтобы того урода – заику подкупить.
- Зерно где? – спросил Самохин.
- Чего не знаю, того не знаю,- развел руками уголовник.- Наше дело маленькое было: охрану убрать, шухера навести, да следы замести. А фургон водила куда-то за город погнал. Пять рейсов делал. Думали, до утра не справимся. Да за один мешок пара окрестных мужичков подмогли грузить.
- Где подельники?
Величко задавал короткие вопросы отрывистым голосом, не давая арестованноу отойти от нити разговора.
- Кто куда подался,- тут же доложил Кудель.
- Конкретнее,- потребовал следователь.
- У Мота берлога в Тополиной роще. Где точно, не знаю, но дом заметный, не оплошаете, коли поедете. Наган... он - стрелок вольный, ветром носит незнамо где.
Задумался на секунду, наморщил лоб и подвигал бровями.
- Не,- после умственной работы выдал Кудель,- не скажу, куда опосля подался. Дак, у Катьки и спросите, если жива до сих пор.

- Распишись,- Самохин подал Куделю лист с протоколом.- Дату поставь и роспись.
Тот послушно поставил закорючку, шморгнул носом и просяще уставился на опера.
- Чистосердечное, начальник?
Увидев, как кивнул Самохин, вздохнул с облегчением:
- Ну, годков двадцать пять получу. Авось, не совсем стариком выйду.

***


Уголовника увели, а Величко закурил, задумчиво глядя в потолок. На смуглом лице блуждала странная улыбка, карие глаза смотрели в никуда. Через некоторое время Самохин услышал, как тот тихо напевает, забыв про папиросу:
- Этих дней не смолкнет слава,
Не померкнет никогда.
Партизанские отряда
Занимали города.

Николай удивился. Вот такого Величко он еще не видел.
- Дима, ты чего?- осторожно спросил он.
Тот повысил голос:
- И останутся, как в сказке,
Как горящие огни,
Штурмовые ночи Спасска
Волочаевские дни.

У Величко оказался неожиданно сильный, приятный баритон. Последние фразу он почти выкрикнул и рубанул ладонью воздух.
- В монастырском хоре пел,- пояснил он недоуменный взгляд подчиненного.- А молодцы мы с тобой, фронтовик. Да, пшеницы не нашли, но на след вышли. Будет чем Кожемяку порадовать.
Самохин его восторженности не разделял. Свое участие в деле оценивал скромно, о чем сразу и сказал Величко:
- Да никогда бы мы его не раскололи, если бы Катьку не взяли.
И тут Величко расхохотался. Широко расставив ноги, уперев ладони в колени и тряся лохматой головой
- Ну, ты, Самохин, как маленький, ей-Богу,- отсмеявшись, выдал он,- да где ж я тебе ту Катьку найду? Она, считай, уже давно когти из города рванула. Это и называется «брать на понт». Запомни, комиссар.
Стоя в дверях, бывший монах задумчиво произнес:
- Броня, Броня... Вертится что-то в голове, а поймать не могу.
Чуть постоял, опершись о косяк, и мотнул черной гривой волос:
- Нет, не вспомню так. Надо архивы посмотреть.
Следователь опергруппы ушел, оставив красноармейца в веселом недоумении. Так просто, волшебно просто. Двумя фразами загнать уголовника в угол и заставить давать показания. Самохин покачал головой и подумал:
«Учится тебе еще, красный комиссар, оперативной работе долго».

[Крапива]

- Феликс Эдмундович...
Кожемяка осторожно зашел в кабинет. Окна были занавешаны тяжелыми шторами (в последнее время наркома раздражал яркий солнечный свет), в густом полумраке Сергей Григорьевич едва разглядел Дзержинского. Тот сидел в кресле, держась рукой за грудь. Дышал прерывисто и тяжело. Баюкал ладонью звенящее сердце и морщился при каждом его ударе. Подводило оно наркома. В самый неподходящий момент подводило. Всю жизнь работало, как часы – хронометр, а сейчас сдалось.
- Я по делу о пшенице,- сказал Кожемяка.
- Есть новости? – негромко спросил Дзержинский.
Простонал чуть слышно и отер со лба капельки пота.
- Есть, товарищ нарком,- заторопился заместитель.- Взяли одного из грабителей. Само зерно пока не нашли, но вышли на след.
Кожемяка говорил быстро, стараясь успеть до того, как...
«До чего успеть?»- ужаснулся он в мыслях и обозвал самого себя идиотом.
Заговорил спокойнее, подбирая слова:
- Один уже дал признательные показания. Поимка двух других – дело нескольких дней. Как вы, товарищ нарком, и предполагали, это – саботаж. Грабителей снабдили всем необходимым. Связной от организатора называл того «Броней». Мои люди пока не выяснили, кто скрывается под этим именем.
Но Дзержинский вдруг вскинул голову. Сузил глаза и улыбнулся.
- Броня,- почти ласково повторил он странное прозвище.- Это замечательно, Сергей Григорьевич. Это просто великолепно, дорогой вы мой.
Кожемяка удивленно приподнял брови. Казалось, нарком забыл о боли в сердце, услышав эту дурацкую кличку. Ну, откуда ж было знать прямому, как стрела, заместителю, что Броня – это детское прозвище Лейба Давидовича Бронштейна. Ныне прозывавшегося Львом Давидовичем Троцким.
Дзержинский получил джокера в борьбе с врагом, но пока оставил его в рукаве. Он вытащит его на свет чуть позже, когда у Троцкого на руках будет четыре туза.

***


Подняв воротник кожаной куртки, Самохин стоял напротив окон Маркизы. Он сам не смог бы сейчас сказать, почему ноги привели его именно сюда, а не отсыпаться в свою комнату.
За тяжелыми зелеными шторами горел ночник в комнате, где сейчас сидела на стуле, или лежала на кровати странная девушка с огромными серыми глазами. Девушка, чью жалкую улыбку он впервые увидел у этого подъезда четыре месяца назад. Если бы не его подчиненные, с которыми он тогда был в патруле, красноармеец обернулся бы и смотрел на сгорбившуюся фигурку не отводя глаз.
Если бы та (да-да, именно та самая) девушка позволила, он проводил бы ее до дома, и выслушал ее горе, от которого слезы застыли льдинками на дрожащих ресницах.
Но та, которую он встретил потом в богатой квартире, была совсем непохожа на первую. Она была... королевой. Как будто сумасшедший волшебник взмахнул колдовской палочкой и превратил ту девушку в холодную и далекую красавицу. И этот «жених», который сейчас сидел в предвариловке, ожидая вынесения приговора... Что могло связывать откровенного уголовника с уродливой внешностью и эту Веру?

Шторка отодвинулась и в узком проеме между зеленой тканью и белой стеной показалось женское лицо. Самохин вздрогнул, когда понял, что это Вера выглянула на улицу.
На одном инстинкте зверя, поджидающего дичь, он шагнул назад, стараясь скрыться от света уличного фонаря. Заметила ли она его, он не понял, но что-то бросила через плечо и красноармеец увидел, как позади нее возник силуэт циркача.
Тот внимательно всмотрелся в темноту улицы и резким движением задвинул штору, как будто ставя точку.
Самохин ухмылнулся, обозвал себя дураком, развернулся на каблуках и отправился домой. Спать.
Соседка Ирочка, поставившая своей целью откормить усталого оперативника, уже нажарила неизменных котлет. И сейчас они должны стоять на столе в общей кухне, накрытые белым накрахмаленным полотенцем. Никто из пронырливых соседей не рисковал трогать ужин ОГПУ-шника.

***


- Самохин, на выезд,- прогремел в коридоре голос Величко,- убийство с отягчающими.
Очередная, почти бессонная ночь, и пухлая от раздумий голова.
Соседка Ирочка, смотрящая на него глазами побитой собаки из своей комнаты...
Самохин чувствовал себя последней сволочью, когда захлопнул дверь практически перед ее носом.
- Собирайся, собирайся,- залетел в кабинет Величко,- быстро давай. Пока трупы остыть не успели.
- Кого убили хоть?- жалобно спросил Николай, поднимаясь со стула.
- О, а вот это самое интересное,- тут же пустился рассказывать главный.- Ювелира грохнули. Представляешь, этот еврей еще принцессам нашим цацки, говорят, делал. Какого черта за границу не сбежал, непонятно. Но самое забавное в том, что он умудрился пырнуть нападавшего золотым кортиком, который, якобы, для адмирала Макарова делал. Так что у нас на руках истекающие кровью трупы, или полу – трупы, и закрытое дело. А это значит – премия, добавочные пайки и прочая лафа.

В «воронок» грузились весело, с сальными шутками. Самохина пихали локтями и запихали в самый угол, где он устроился, завернувшись в кожанку и закрыв глаза.
- Михеич,- хохотал Величко,- загони нам по дороге какую-нибудь байку про бога. У тебя же их целый вагон.
Водител усмехнулся в густые усы и ответил:
- Так нет Бога-то, Дмитрий Никанорович. Сами ж говорили.
- А это неважно,- Величко перемигнулся с сотрудниками.- Ты нам расскажи, а мы посмеемся.
То ли монастырская его прошлая жизнь давала так о себе знать, то ли жестокость, через которую пришлось ему пройти.
Михеич отер губы, схватился крепче за руль и начал рассказывать спокойным голосом:
- Как-то раз одному человеку приснился сон. Ему снилось, будто он идёт песчаным берегом, а рядом с ним — Господь. На небе мелькали картины из его жизни, и после каждой из них он замечал на песке две цепочки следов: одну — от его ног, другую — от ног Господа. Когда перед ним промелькнула последняя картина из его жизни, он оглянулся на следы на песке. И увидел, что часто вдоль его жизненного пути тянулась лишь одна цепочка следов. Заметил он также, что это были самые тяжёлые и несчастные времена в его жизни.Он сильно опечалился и стал спрашивать Господа:
- Не Ты ли говорил мне: если последую путём Твоим, Ты не оставишь меня. Но я заметил, что в самые трудные времена моей жизни лишь одна цепочка следов тянулась по песку. Почему же Ты покидал меня, когда я больше всего нуждался в Тебе?
- В те времена Я нёс тебя на руках.
Величко приподнялся со своего места, подошел к Михеичу и хлопнул того по плечу.
- Запомни, старик,- зашептал, наклонившись к самому уху,- бога нет, не было, и никогда не будет.
- Нету,- тут же согласился водитель,- а притча есть.
Величко расхохотался – заразительно и громко:
- Хитер, старый лис. Тормози, прибыли.

Квартира ювелира поражала размерами. Размерами и обстановкой. Что-то было в ней... вечное, что ли. Оперативники невольно понизили голоса, а Самохину неожиданно стало стыдно за грязные сапоги.
- Коля,- толкнул его в бок Величко,- осмотри спальню, а мы в зал пойдем.
Мотнул черной головой и негромко приказал:
- Горбунов, в зал. Гришин, опросить соседей. Найти свидетеля. Хоть дело и ясное, но процедуру никто не отменял.
Громадный и неповоротливый Гришин коротко кивнул и хлопнул входной дверью.
Невысокий и юркий Горбунов тут же метнулся в зал, где в кожаном кресле лежал труп пожилого ювелира-еврея. По ткани дорогого коричневого халата стекали струйки крови из-под заточки, воткнувшейся в грудь. Ювелир был стар, сед и благороден. В предсмертном хрипе открылся его рот, черные когда-то глаза затуманились и поблекли.
- Умер сразу,- доложил Горбунов,- но сопротивлялся перед смертью. Обшлага халата разорваны, на них видны пятна крови. Вряд ли это кровь убитого, ей брызгать неоткуда. Скорее всего – убийцы.
- Правду глаголишь,- отозвался Величко,- а вот и нападавший, если я хоть что-нибудь понимаю.
Самохин обернулся от дверей спальни и увидел, как следователь несильно пнул носком сапога еще одно тело, лежащее на ковре. Не надо было даже обладать опытом оперативной работы, чтобы понять – перед ними уголовник. Тело глухо застонало и попыталось отмахнуться от сапога опера.
- Пшел вон,- процедило оно сквозь зубы.
И тут же схватилось двумя руками за правый бок, где куртку проткнул золотой кортик адмирала Макарова. Кортик был вещью подарочной, для убийства не приспособленной. Потому и проткнуть до костей не смог, а только кровь пустил.
- Жив, зараза,- удовлетворенно заметил Величко и тут же рявкнул:
- Самохин, чего застыл? Марш в спальню, кому сказал.
Николай вздрогнул и решительно шагнул в душный полумрак спальни. Его глаза еще не успели привыкнуть к темноте, когда он услышал тихий жалобный голос:
- Дяденька, скажите, а дедушка совсем умер?
Самохин помотал головой, сосредоточился и увидел на широкой постели девочку. Не доросшую до подростка, но выросшую из кукол. Она сидела в изголовье, подобрав под себя острые коленки и усиленно натягивала на себя одеяло. Черно-курчавая голова ее была похожа на воздушный шарик, а темные глаза блестели невысказанными слезами.
- Ты кто?- спросил ее Самохин.
- Рахиль,- доверчиво ответила девочка и еще ближе подтянула одеяло.
- Давно ты здесь?- продолжал красноармеец.
- С рождения,- произнесла Рахиль и негромко заплакала.- Папа с мамой уехали в Германию, а мы с дедушкой остались. Я все слышала, дяденька. Я в замочную скважину подсмотрела. Тот, плохой, он меня не заметил. Все у дедушки камни требовал, а дедушка его ножиком. А он отшатнулся, и потом дедушку тоже ножиком.
Она накручивала сама себя, рыдания становились все громче и судорожней. Вот-вот, и у нее начнется истерика. Самохин подошел, присел на край кровати, взял это существо за плечи и легонько встряхнул.
- Узнать плохого сможешь?- спросил он ее.
И с удовольствием увидел, как Рахиль сосреботоченно кивнула.
- Тогда одевайся и пошли,- приказал он ей.
Девочка вынырнула из постели, бросилась в угол, где лежало красивое, но мятое платье, и стала быстро одеваться, глядя прямо на Самохина. Тот смутился и отвернулся, давая маленькой еврейке привести себя в порядок.

Так и вышли они из спальни: Рахиль цепко держалась за Самохинскую руку, а тот покраснел и шел, смотря себе прямо под ноги.
- О, как,- протянул Величко,- и где ты такую кралю нашел? Никуда нельзя без присмотра отпускать.
Подошел к девочке, опустился на корточки и насмешливо сказал:
- Здравствуйте, мадмуазель, и как же вас зовут?
Та сделала шутливый книксен, не отпуская Самохинской ладони, и пропищала:
- Рахиль.
А потом перевела взгляд, увидела мертвого деда и прижалась к Самохинскому боку, мелко дрожа.
- Она все видела,- сказал Николай, положив ладонь на мягкие темные девичьи волосы.
- Это я уже понял,- отозвался Величко, поднимаясь на ноги.- Свидетель из нее никудышный, но грабителя опознает. Это он, девочка?
Рахиль открыла глаза и посмотрела туда, куда указывал следователь.
- Он,- прошептала со страхом и опять уткнулась в Самохина.
- Везет тебе, фронтовик,- рассмеялся Величко и хлопнул Самохина по плечу.- В монастыре говорили, что если трем сиротам подряд помочь, значит, жизнь у тебя будет удачливой. Эта девчушка уже вторая. Смекаешь? В приют ее оформи, а мы тут сами разберемся.
Николай прошел в прихожую, обнимаю дрожащую девочку. Маленькая Рахиль не плакала в истерике, а только крепче прижималась к надежному мужскому телу, пряча в жесткой гимнастерке свои детские сиротские слезы.
Самохин обернулся и увидел, как ему подмигнул Величко. Распахнул дверь и уткнулся в Гришина, за плечом которого стоял полный мужчина в парусиновом пиджаке и смешных дореволюционных брюках.
- Во,- загудел Егор Гришин,- свидетеля приволок. Мало того, что все слышал, так еще следователем царским работал.
- Это дядя Паша,- зашептала Рахиль, дергая Самохина за рукав,- он очень хороший.
- Позвольте, позвольте,- раздался спокойный негромкий голос.
Полный человечек отодвинул гору, которую представлял из себя Гришин, в сторону и решительно пересек порог квартиры.
- Девочка моя,- протянул он руки к Рахиль и та бросилась к нему уже не скрывая слез,- бедная моя девочка. Какое горе, господа, какое горе. Абрам Моисеевич был совершенно безвредным человеком, смею вас уверить. Совершенно. Более того, он был предан своей стране, как никто другой. Он не уехал в Германию, хотя имел на это все шансы. Он продолжал работать здесь, на своей Родине.Да, позвольте представиться. Павел Ефимович Арнаутов. Бывший, как выразился ваш коллега, следователь отдела по розыску особо опасных преступников при Николае Втором. К вашим услугам, господа.
Павел Ефимович гордо выпрямился, держа пухлые ручки на вздрагивающих плечах Рахиль. Потом очнулся и легонько подтолкнул девочку по направлению к Самохину:
- Иди, дитя мое,- мягко сказал он ей,- иди.
Николай опять принял к себе черноволосое чудо, а бывший царский следователь вдруг всхлипнул:
- Прошу вас, молодой человек, позаботьтесь об этом несчастном ребенке. У нее никого не осталось.
Самохину показалось, что он сидит на спектакле. Все, что происходит вокруг него, имеет какой-то потаенный смысл, который понятен всем, кроме него самого. Пытаясь отогнать дурные мысли, он помотал головой. А отмотавшись, увидел, что Гришин подталкивает свидетеля по направлению к залу. И уже откры дверь, Самохин услышал удивленный голос Павла Ефимовича:
- Ба, Наган... Сколько лет, сколько зим, дорогой. Вот и свиделись, наконец-то. А я ведь за тобой с 1915-го года гоняюсь. Еще когда ты мальцом мелочь по карманам на рынках воровал.

***


- Эх, жрать-то как хочется.
Величко разлегся на диване, закинул ноги на спинку и уставился в потолок.
- Девчушку в приют сдал?- спросил Самохина.
- Сдал,- нехотя отозвался тот.
- А чего такой кислый? – опять спросил следователь.- Все же хорошо закончилось. Нагана взяли, один Мот остался.
- Да меня в этом приюте уже скоро узнавать начнут.
Николай поднялся из-за стола, по-военному одернул гимнастерку и подошел к окну.
- Вот скажи мне, Дима,- вдруг начал он,- ты вот в монастыре жил. Вроде по Заповедям, как положено. А ведь били тебя там?
- Били,- весело отозвался Величко,- сильно били. А ты о чем?
- Да понять хочу,- задумчиво ответил красноармеец,- откуда в людях такая жестокость. Ну, ладно, при царизме. Темные, запуганные были. Но сейчас-то что? Отвоевались уже, пусть сейчас голодно, но ведь не смертельно, как раньше. Почему до сих пор убивают? За мелочь. За цепочку и шубу. Убил, пропил, опять убил...Для чего так жить, Дима?
- Для чего жить, спрашиваешь?- и Николай вздрогнул, услышав голос Величко прямо за плечом.- Вот для этого самого и живут. Они звери, Коля. Безмозглые, жестокие звери. У них одна задача, как у волков – убить, чтобы выжить. Поэтому... либо мы их, либо они нас.
Когда комиссар Николай Самохин валялся на грязной шинели, смачивая ее собственной кровью, он думал о том, что уходящая из него каплями жизнь, прошла не зря. Что своей смертью он приблизит счастливый день справедливости и доброты. Насмотрелся вдоволь в полуголодном детстве своем. Уходящая на работу мать привязывала маленького сына к ножке кровати, давала ему деревянного козлика, краюшку хлеба и уходила вместе с отцом на долгую заводскую смену. То, что плакать от холода и голода бесполезно, маленький Коля понял сразу. И тихо игрался треснувшим козликом, обсасывая молочными зубками краюху и стараясь растянуть ее подольше.
Величко положил ему на плечо широкую ладонь и слегка сжал пальцы:
- Чего загрустил, фронтовик? Представляешь, у этого Арнаутова дома целый архив. Он в семнадцатом умудрился его из пожара вытащить. Все разложил, подшил и нам отдал. Сказал, мол, не сомневался в том, что понадобится. Хороший дядька, хоть и старорежимный малость. У меня от его «Господина следователя» под конец уже скулы сводило. Так что у нас сейчас все описания есть. И даже Мота там нашли. Матерый жучара оказался.
Да, это было везением. Молодые кадры молодой республики оказались один на один с закаленными уголовниками. Без опыта следственной работы, без связей и архивов, они набивали себе злые шишки и набирались опыта. Гибли от пуль и заточенных финок. Вслепую нащупывали верный путь, по которому надо идти дальше.
Нагана сдали в тюремный лазарет, труп ювелира отвезли в морг. Как оказалось, и вызвал их сам Петр Ефимович, услышавший непонятный шум через дверь. А не ожидавший от старого еврея такой прыти, уголовник потерял сознание, получив удар кортиком в бок. Нож оказался не золотым, а позолоченным. Ювелир просто покрыл его толстым слоем дорогого металла, но именно эта хитрость и позволила оперативникам арестовать его убийцу.
- Жрать хочу,- повторил Величко.- Беда просто, как хочу.
Самохин встрепенулся и неожиданно для самого себя предложил:
- А давай ко мне, Дима.
Развернулся к начальнику и объяснил в его удивленное лицо:
- Понимаешь, меня соседка решила насмерть котлетами закормить. А я на них уже смотреть не могу.
- Котлеты?- задумался Величко.- Котлеты – это хорошо. Это – смерть, как хорошо. А что за соседка?
Самохин пожал плечами. Что сказать об Ирочке? Ирочка, как Ирочка. Не плоха, не уродлива и не зла. Есть у нее только один недостаток – она не ТА, и с этим уже ничего поделать нельзя.
- Уговорил,- весело согласился Величко,- пойдем есть Ирочкины котлеты.

***


В коммунальную кухню, пропахшую запахами еды, хлорки и мыла, они заходили тихо, стараясь не разбудить соседей.
- Черт,- негромко выругался Величко, ударившись плечом о шкаф.- Понаставили здесь гробов.
- Это Лудовых,- шепотом объяснил Самохин,- они там зимние вещи хранят.
Сам Николай уже научился пробираться по узкому коридору в свою комнату наощупь. Петляя между велосипедом сорванца Генки Лудова, масссивным шкафом и манекеном модистки Танечки из пятой квартиры. А вот его начальник и уткнулся носом как раз в эту чертову куклу, и Самохин усмехнулся, услышав, как тот ругается, пытаясь удержать падающий манекен.
С этим самым изделием непонятных мастеровых была связана одна забавная история, о которой соседи рассказывали всем своим гостям. Только шепотом и по большому секрету, потому что гражданка Лудова была дамой крайне вспыльчивой и на язык несдержанной. А при желании могла и плеснуть в суп медного купоросу. Не до смертельной дозы, но приятного тоже мало.
Танечка была на внешность крайне интересной девушкой. Вела себя скромно, одевалась модно и мужчин к себе никогда не водила. С утра до вечера строчила на швейной машинке «Зингер» и с соседями общалась редко. Вот этого ей Лудова простить никогда и не могла.
Клиенты к Танечке хаживали зажиточные, дамы заходили, бывало, и в собольих полушубках. А Вере Степановне Лудовой страсть как хотелось узнать, кто это и какие сплетни из незнакомого мира они принесли своей модистке.
Но несносная Танюша отличалась неразговорчивостью и на кухню выходила крайне редко. Было время, когда Вера Степановна чуть ли спала под ее дверью, стараясь унюхать запах готовящейся еды из комнаты и привлечь нахалку к ответу за пожарную небезопасность. Но, то ли модистка была крайне осторожна, то ли питалась не дома, но застать ее никак не удавалось.
А вот муж Веры Степановне питал к Танечке затаенную страть, о которой знала вся большая коммунальная квартира. Страсть к модистке у него была по счету второй после страсти к «горькой». На этой почве и погорел бесславно Сергей Владимирович Лудов.
Откуда взяла Таня этот манекен, никто так и не смог дознаться. Только однажды вся кухонная женская братия с удивлением увидела, как парочка крепких работяг затащила в коридор это чудо и установила рядом с Танюшиной дверью.
- Срамота-то какая,- тут же высказалась гражданка Лудова, помешивая ложкой жарящийся картофель.
Манекен был женского обличия и абсолютно гол. Таня вышла из своей комнаты и любовно огладила приобретение по деревянным плечам.
- Во-во,- громко продолжала Вера Степановна,- а у нас, между прочим, дети. Не то, что у некоторых – ни мужей, ни детей. И как мой Генка на такую срамоту смотреть будет?
Танюша бросила на соседку испуганный взгляд и спряталась за своей дверью. Лудова подбоченилась, сдула со лба непослушную челку и выкрикнула в закрывшуюся дверь:
- Дети у нас, между прочим.
Ирочка, чистившая лук, негромко поддакнула:
- Ох, и не говорите, Вера Степановна. Сплошной разврат.
Модистка появилась снова и накинула на злосчастный манекен бордовый халат. Завязала поясок, спрятав деревянную голытьбу, и хлопнула дверью, сбежав от соседок.
А вечером веселый и поддатый вернулся домой Сергей Владимирович Лудов. И первое, что он сделал – это столкнулся лицом к лицу с манекеном, одетым в Танечкин халат. С пьяных глаз ему показалось, что это коммунальная любовь вышла встретить его самолично. Он обнял манекен и разрыдался на деревянном плече, поливая того пьяными и счастливыми слезами. Горький пропойца опустился на колени, уткнулся носом в ненастоящий живот и наконец-то высказал вредной модистке всю свою несчастную страсть. В нетрезвом порыве начал он срывать халат, пытаясь добраться до вожделенного тела.
Но... то ли был Сергей Владимирович неосторожен, то ли даже манекену это показалось слишком грубым, но кукла пошатнулась, ударившись в Танечкину дверь. Произвела собою много шума и выглянувшие соседи увидели гражданина Лудова, лежащего пластом на почти полностью раздетом манекене и настойчиво обнимающего его за плечи.

***


- Да ты что?- фыркнул Величко, услышав это историю,- а что ж сама-то соседка? Не сгноила муженька после этого?
Они разговаривали шепотом, стараясь никого не разбудить. На кухонном столе, накрытые неизменным полотенцем, стояли нажаренные котлеты.
- Вера Степановна,- ответил Николай, едва сдерживая смех,- схватила мужа за шкирку и уволокла в свою комнату. А потом громко пообещала подсыпать модистке в суп медного купороса.
Самохин взял тяжелую тарелку, посоветовал начальнику держаться строго за ним, и направился в свою комнату. Уже открывая дверь, услышал, как щелкнул замок в Ирочкиной комнате. Глубоко вздохнул и закатил глаза. Соседка всегда встречала его после работы. В котором часу он не вернулся бы, она открывала свою дверь и смотрела, как он проходит к себе, неся в руках тяжелую тарелку с ужином. Но сегодня его спас Величко. Он уставился на заспанную Ирочку, закутавшуюся в цветастую шаль, и мягким голосом негромко сказал:
- Доброй ночи, мадам. Не хотите присоединиться к двум одиноким и усталым мужикам?
Девушка вспыхнула, потом побледнела, а затем пошла разводами в цвет шали. От неожиданного приглашения незнакомого мужчины у нее перехватило дыхание и она смогла только коротко кивнуть.
- Только переоденусь,- едва выдавила из себя и скрылась за дверью.
- Ты чего? - удивленно спросил Самохин.
- Чего – чего? – тут же отозвался начальник. – Ты мне на работе надоел до чертиков. А вокруг сплошные трупы да уголовники. Дай хоть с красивой женщиной пообщаться.
Красивой? Самохин решил, что Величко шутит. Но присмотрелся и понял, что нет: начальник следственно-оперативной группы и не думал шутить.
Красноармеец пожал плечами, подумал, что каждому свое и ногой открыл дверь в комнату.
Ирочка зашла к ним через полчаса. Разнаряженная в пух и прах, с подведенными глазами, она отчаянно смущалась и держала в руках початую бутыль с водкой. Величко, уидев гостью, вскочил со стула, галантно склонился в полупоклоне и взглянул в потемневшие от робости глаза:
- Спасительница наша,- заявил он ей,- бальзам на наши очерствевшие души. Проходите, пани, присаживайтесь.
Держа девушку под локоток, провел к столу. Цыкнул Самохину, чтобы тот принес стаканы, отодвинул тарелку с котлетами и усадил Ирочку рядом с собой.
Самохин почувствовал себя гостем в собственной квартире. Величко сыпал шутками без продыху, ухаживал за девушкой не хуже завзятого ловеласа и совершенно не обращал внимания на подчиненного.
Ирочкино смущение начало проходить и соседка уже подхохатывала на очередную хохму оперативника. А тот взял ее за руку и говорил, говорил и говорил, поглаживая большим пальцем девичью ладошку.
Через некоторое время Самохин махнул рукой и улегся, не раздеваясь, спать.
«Черт с вами, сумасшедшими»- подумал он и закрыл глаза.
Она пришла к нему из туманной дымки на горизонте. Она появилась внезапно сквозь пелену некрепкого сна и тихий рокот Диминого голоса. Она шла по желтой пустыне и подол белого платья разметывал небольшие барханчики.
Вера протягивала руки, улыбалась и что-то говорила, о чем-то просила, куда-то звала. Самохин побежал навстречу, но расстояние увеличивалось, пространство закручивалось спиралью, отдаляя его от нее.
Он бежал и бежал, хотя ноги провалились в песок, а соленый пот заливал глаза. Отчаявшись отирать со лба капли, он просто прибавил скорости навстречу протянутым рукам. Пот разъедал глаза, но Вера оказалась ближе. Все также улыбаясь, смотрела на него огромными глазами и звала за собой.
Самохин вздрогнул и проснулся. Свет был выключен, в комнате никого не была, а из Ирочкиной комнаты доносились глухие женские стоны.
«Спасибо, Дима» - искренне поблагодарил он начальника и опять провалился в пустой сон.

[Крапива]

- Значится, так,- наутро Величко объяснял операм план действий,- благодаря царским архивам, имеем следующее: Мот, он же – Александр Александрович Воздвиженский, он же – Евгений Георгиевич Собакин, он же – Семен Ефграфович Капустин. Уголовник со стажем, грабитель, вор в законе, уважаемая в определенных кругах личность.
Был Величко весел, бодр, свеж и вообще производил впечатление отменно отдохнувшего человека.
- Брать Мота надо с осторожностью и без спешки. Он вооружен, очень опасен и терять ему абсолютно нечего. Податься ему некуда, хазу Кролика мы накрыли, а больше «малин» в городе нет. Поэтому, грузимся и отправляемся в Тополиную рощу.
Оперативники загомонили и двинулись к выходу. Измотавшее всех дело о саботаже уверенно двигалось к концу. Осталось взять Мота, устроить всем троим очную ставку, получить признание и со спокойной совестью сдать дело в суд.
- Самохин,- окликнул его Величко,- задержись.
Николай обернулся уже на пороге. Что за дело такое, что нельзя было сказать при всех?
- Поблагодарить хочу,- ответил начальник на его немой вопрос.- За принципиальность и справедливость. Молодец, фронтовик. У тебя хорошие оперативные задатки, далеко пойдешь. Смотри, не загордись только.
Величко вышел прочь, оставив за спиной удивленного Самохина.
Дело Хребта они уже передали в суд. Грозило тому пятнадцать полновесных лет, но Самохин лично указал на сотрудничество со следствием и чистосердечное признание.
- Десятку получишь,- сказал он вору,- за дело получишь. А иначе, расстреляли бы тебя и с концом.
«А может и не зря расстреляли бы»,- подумал про себя, но вслух не сказал.
Он послал Вере записку через уличного мальчугана, где написал, что Андрей Сергеевич Крайник арестован за убийство и пообещал устроить невесте свидание, коли она того захочет. Не жалость к обвиняемому двигала им в тот момент, он просто хотел увидеть Веру, когда она придет за разрешением на свидание. Но девушка не пришла, ничего не ответила и Самохин сильно этому удивился.
«Что ж за невеста-то такая?, - подумал он тогда.- Что даже к жениху не пришла».
Думать об этом было недосуг и красноармеец выкинул Хребта из головы. Закрытое дело есть закрытое дело и забивать себе мысли по этому поводу было глупо. Глупо и неосторожно.
Поэтому, Самохин выпрямился и пошел за Величко на задержание последнего грабителя в деле о зерне.
Стоял июнь 1926-го года. Звенящий прозрачной жарой, наполненный уличными звуками и зеленеющий деревьями.
Страна понемногу выбиралась из разрухи Гражданской войны и потихоньку залечивала раны. Уже не маячил впереди призрак голода, уже не звучали на улицах выстрелы и никто не боялся того, что его случайно убьют во время перестрелки.

Феликс Эдмундович,- негромкий голос с кавказским акцентом заставил Дзержинского очнуться,- вы просили слова. У вас что-то важное?
Нарком встал, одернув гимнастерку, обвел гордым взглядом собравшихся и коротко, по-военному, кивнул.
Он говорил долго, выкладывая открывшиеся факты о саботаже с зерном и подготавливая партийных товарищей к самому главному. К обвинению.
- Таким образом,- закончил он свою речь,- мы имеем полнейшее доказательства участия Льва Давидовича в этом преступлении. Своим поведением, своей завистью он поставил город почти на грань голода. Могли остановиться заводы, мы понесли бы громадные потери. А все из-за чего, товарищи? Из-за пошатнувшегося партийного положения.
Со своего места напротив начал подниматься Троцкий. В свете полуденного солнца угрожающе блеснули стекла очков.
Дзержинский бросил вызов тому, кого боялись трогать все. Герой Гражданской войны, Лев Революции, пламенный соратник Ленина... Да многое говорили про него, и все это было правдой. Никто не рисковал связываться с Троцким в открытую. Даже Генсек.
- Вы обвиняете меня,- раздался спокойный голос,- в том, что это я украл зерно? Не слишком ли много вы на себя берете, Феликс Эдмундович?
Нарком глубоко вздохнул:
- Нет, не слишком. И да, я обвиняю вас в том, что это лично вы спланировали операцию и снабдили грабителей всем необходимым.
В комнате установилась пугающая тишина. Все затаили дыхание. Белобородов отер со лба предательский пот. Сокольников зажмурился. Вся группировка троцкистов встала со своих мест.
- Лев Давидович,- спокойно произнес Генсек,- не волнуйтесь вы так. Партия разберется, кто прав, кто виноват. Садитесь, пожалуйста.
Троцкий медленно опустился на стул.
- Садитесь и вы, Феликс Эдмундович.
Но Дзержинский перевел на Генсека взгляд, наполненный болью:
- Позвольте мне уйти, Иосиф Виссарионович,- почти прошептал он,- я очень плохо себя чувствую.
- Хорошо,- согласился тот,- выздоравливайте. Нам нужны такие люди, как вы.

К утру Дзержинский скончался от обширного инфаркта, а в отношении Троцкого было возбуждено партийное расследование.

***


В дверь Маркизы раздался настойчивый стук. Она подняла голову, прислушалась и негромко выругалась. Ее отвлекали, а Маркиза этого не любила. А отвлекали ее от важного дела: она уничтожала все следы связи с Белобородовым.
После скандальной речи Дзержинского на партийном собрании над головами троцкистов стали собираться тучи. Уже были арестованы несерьезные политические пешки, а сейчас медленно и неотвратимо подбирались к самому Льву Давидовичу.
Белобородов с Сокольниковым ожидали ареста со дня на день. И сейчас Маркиза с Верой спешно избавлялись от любых доказательств их связи.
Хозяйка квартиры бросила на себя взгляд в зеркало, поправила растрепанные волосы и постаралась успокоиться. В конце концов, стучать могли и по другому поводу.
- Кто? – спросила тех, что стояли за дверью.
- Откройте, гражданка Гриценко. У вас приказано произвести обыск.
Вышедшая из своей комнаты Вера, в страхе зажала рот ладонью. Ведь ждали же, ждали, а все равно неожиданно. Маркиза метнула в нее растерянный взгляд:
- Ну, вот и все, Верунчик.
Щелкнула замком и отошла к стене, пропуская внутрь троих в кожанках. Величко сразу обратился к Маркизе:
- Оружие, драгоценности... Если есть, советую сдать самим.
Хозяйка помотала головой и Величко ухмыльнулся:
- Приступайте,- махнул рукой оперативникам.
Веру пронзило чувство дежа-вю. На нее смотрел тот самый красноармеец, с которым ее уже дважды сталкивала судьба. Он не отводил от нее взгляда, а на остроскулом лице блуждала рассеянная улыбка.
- Самохин,- выкрикнул из комнаты Величко,- чего застыл? Принимайся за работу.
Николай подошел к Вере, взял ее за плечи и заставил отойти от двери. Все свое самообладание он пустил на это простое движение.

Маркиза так и стояла, прижавшись спиной к стене и закрыв глаза. В квартире хозяйничали ОГПУ-шники. Они рылись в шкафах, ворошили белье и рассматривали документы. Из каморки выволокли Кота и сейчас тот мычал, размахивая руками и стараясь ударить Величко. Оперативник, не долго думая, врезал циркачу в живот и тот согнулся пополам, теряя воздух.
- В машину,- коротко приказал он.
Кота увели. Проходя мимо своей хозяйки, он расплакался, как ребенок и попытался упасть перед ней на колени. За эти годы, что он прожил с ней под одной крышей, сильный и грубый мужчина привык к тому, что она всегда его защитит. Найдет ласковое слово, приголубит и пожалеет. Циркач не мог понять, за что и почему его уводят от той, которую он любил всей своей немой душой.
Оперативник, что шел сзади, подтолкнул Кота в спину и того вывели из квартиры. В уголках глаз Маркизы дрожали слезы.
Они не увидятся больше никогда. Через месяц бесплодных попыток добиться от него показаний, следствие по делу о заговоре против существующей власти решит отпустить немого циркача на все четыре стороны. Он выйдет из стен тюрьмы, взглянет на солнце в последний раз и нырнет на дно реки. Где навсегда найдет успокоение.
- Самохин,- в комнату Веры заглянул Величко,- что у тебя?
- Ничего,- ответил Николай, и это было правдой.
Кроме личных вещей Веры он ничего не смог найти. Задыхаясь от отвращения к самому себе, он перебирал дорогое нижнее белье, ощупывал каждую складку, каждый шов и чувствовал затылком горящий взгляд девушки.
- Ну, что ж, дамочки,- весело прогремел Величко,- как говорится, с вещами и на выход. Доигрались, голубушки, в заговорщиц. Будем отвечать по всей строгости закона.

***


Женщин посадили в машину. В самый угол «воронка» и Самохин сел к ним спиной. Полуобернувшись, бросил взгляд через плечо.
Маркиза сидела – прямая, как стрела. Сузив глаза и поджав губы до того, что они превратились в тонкую кроваво-красную полоску. Вера обхватила себя руками за плечи и уставилась пустым взглядом напротив. Жемчужно-серое шелковое платье и меховое манто смотрелись нелепо в обшарпанном «воронке», где возили убийц и грабителей.
«О чем она думает?»- заинтересовался Самохин.

Она думала о своей никчемной жизни. Что промелькнула так быстро, словно пленка синемы, которую снимал безумный режиссер.
- Что с нами будет? – тихо спросила Маркизу и та перевела на нее взгляд.
- Все, что угодно,- ответила сутенерша,- успокаивать не буду. Время сейчас такое... неспокойное. Кстати...
При этих словах она склонилась к самому Верочкиному уху и быстро зашептала, обдавая жарким дыханием:
- Присмотрись к блондину. Поверь мне, он запал на тебя. Авось, поможет.
Вера откинула голову, прислонилась затылком к борту машины и закрыла глаза. Маркизе можно было верить, но... Вера горько улыбнулась. Присмотрись к Сокольникову – он не женат. Присмотрись к блондину – он поможет.
«Как хорошо, - подумала Вера,- как хорошо, что батя не дожил».
Страха не было. Почему, она и сама не понимала, но не было. Может, потому, что не знала Вера никого, кто попал бы под метлу революционного террора. Вины за собой никакой не чувствовала, вот и не боялась. В отличие от Маркизы...
То, что дело их – «жвах», Маркиза сообразила сразу. И сейчас лихорадочно прокручивала в уме возможные варианты.
«Расстрелять вряд ли расстреляют. Не того полета мы птицы. Дадут лет двадцать пять с поселением. Ну, что ж... И там люди устраиваются».
Мысленно окинула сама себя взглядом, провела языком по губам. Вертухаи на зоне тоже мужики.

- Выходите, барышни,- объявил Величко и распахнул дверь машины.
Маркиза выплыла первой. Взмахнула густой занавесью ресниц, повела крутым бедром и метнула в опера заточенную стрелу взгляда. Тот вскинул брови в немой насмешке, улыбнулся понимающе и обрубил все надежды сутенерши, крикнув сотруднику:
- Горбунов, бери в разработку, и на допрос.
Как пламя, залитое дождем, потухли глаза Маркизы. И уже в спину услышала она смеющийся голос Величко:
- Только поаккуратней. Мадам-то, того... жженная. Я таких еще в двадцатом пачками брал.
Вера выходила после. Запнувшись о длинное платье, едва не упала на руки Самохина, который стоял рядом с начальником.
- Экая вы, барышня, неловкая,- тут же высказался Величко.- Ну, Самохин, видать судьба твоя тебе прямо в руки идет. Бери мамзель в разработку и тоже на допрос.
Николай вздрогнул, услышав эти слова. Фронтовая выдержка и железная воля не позволили ему залиться краской. Только придержал падающую Веру и повел в отделение.

- План такой,- вещал Величко сотрудникам,- дамочек потомить в камере несколько дней. Нехай проникнутся глубиной своего падения.

Веру с Маркизой отправили в камеру к уголовницам. Услышав, как за спиной тяжело ухнула стальная дверь, Вера вдруг поняла, что это все... Жизнь разделилась на «до» и «после». И границей стала именно эта дверь с решетчатым окошком, в которое заглянул охранник.

- Дима,- подал голос Самохин,- а почему не сразу на допрос?
- Сказал, пусть посидят, значит пусть посидят,- отрезал Величко.
А Николай надеялся на быстрый допрос. У него был план. Ни шаткий, ни валкий, но был. После двух раскрытых дел (убийство купца и ограбление с зерном) его репутация любителя справедливости установилась прочно. Он надеялся на свое доброе имя и слово фронтовика.
Горбунов, к кому приставили Маркизу, натянул на глаза клетчатую кепку и широко зевнул.
- А по мне так и лучше,- борясь с зевотой, сообщил он,- хоть выспаться можно.

Маркиза стояла посреди камеры прямо, как королева. Прикрыв глаза ресницами, внимательно оглядывала сокамерниц.
Вера держалась за ее спиной и чувствовала себя... так не к месту. В дурацком шелковом платье, в меховушке, накинутой на плечи. В этой тесной камере, пропахшей мочой из параши и женскими выделениями, отчего комок подкатывал к горлу.
Из темного угла поднялась массивная женская фигура. Бритая наголо женщина, одетая в грязную растянутую майку, медленно двигалась к новеньким. Огромные груди выпирали наружу, грозя порвать серую хламиду. И Вера уставилась на это страшное и завораживающее зрелище, не отводя взгляда. Очнулась только тогда, когда та хрипло выдохнула смердящим дыханием почти ей в лицо:
- Сымай прикид,- приказала отрывисто.
Маркиза не сделала ни одного движения. Поразительно, но она смотрелась здесь, как на своем месте.
- Завали хлебало, хабалка,- спокойно проговорила сутенерша.- Таким шмарам, как ты, место только у параши. Двигай пятками, пока я тебе их не переломала.
Зэчка разинула рот, набрала в легкие воздуха, готовясь завыть пароходной сиреной, как вдруг Маркиза продолжила:
- Мало я тебя в Самаре порола, Зинка-Гусыня. Охамела, смотрю, бояться перестала.
Зинка закрыла рот, поплямкала губами, как выброшенная на берег рыба, и уставилась на сутенершу. Маркиза прикрыла губы ладошкой, загораживаясь от вони, и заговорила снова:
- Во что превратилась? А ведь первой красавицей была.
Зэчка хватанула воздух. На миг потеряла контроль и поняла, что проиграла. Весь ее авторитет держался на силе, а тут...
- Маркиза, ты?- только и смогла пролепетать в ответ.
Два десятка женских глаз внимательно следили за их поединком. Маркиза чарующе улыбнулась, прикоснулась рукой к Зинкиной груди, провела ладонью по грязной майке. Внутри сморщилась от отвращения, но знала, что так надо.
- Я, Гусыня...
И прошла вперед, оставив позади ошарашенную женщину. Подошла к столу, оперлась кулаками о дощатую вызубренную поверхность и обвела глазами арестанток.
- Значит, так, голубушки. Девочку мою не трогать. Даст Бог, она нам билет на свободу добудет. Есть кой-какие мыслишки по этому поводу. Но надо, чтобы девочка была в поряде. Усекли, проказницы?
Маркиза блефовала. Ей надо было выиграть время любой ценой. Этим дешевым спектаклем она давала им с Верой хорошую фору.

***


А Самохин лежал на кровать своей коммунальной комнаты и пускал в потолок клубы дыма.
Вера, Вера, Вера... Грустная, холодная, обиженная и испуганная. Чужая невеста, чужая женщина. Запала в душу хрустальными льдинками слез. Вывернула наизнанку королевским видом и скрутила в клубок своим испугом.
Надеялся на допрос сразу. Хоть и дрожали пальцы, но думал, что сумеет взять себя в руки и заполнить протокол.
Ну, ничего...Она уже никуда не денется.
Самохин еще поворочался с боку на бок. Попереваливался от стенки к выходу. Глубоко вздохнул, затушил папиросу, закрыл глаза и забылся беспокойным сном.

На работу пришел раньше всех. Глотнул дома холодного чая, оставшегося с вечера, и отпер кабинет, чувствуя, как в желудке закручиваются спирали голода. До зарплаты и выдачи пайка было три дня, и вечерами Самохин вспоминал Ирочкины котлеты, которые сейчас ел Величко.
Перекладывая бумаги с места на место, подумал.
«В конце концов, мне поручена разработка. И только я решаю, когда и как допрашивать арестованного».
Нажал кнопку вызова охраны, отрывисто отдал приказание и сел за стол. Приготовил чистый лист бумаги и принялся бездумно вертеть в пальцах карандаш, ожидая, когда приведут Веру.
За грязным стеклом отделения зеленел июль.
- Ннн-о, доходяга,- крикнул какой-то извозчик и Самохин услышал щелкающий звук кнута.
И хотя в городе уже ходили трамваи, пугающие горожан непривычным видом, старая добрая конка не сдавала позиций.
- Арестованная Завальная,- услышал Самохин голос конвоира.
Вздрогнул от неожиданности. Руки сами по себе начали перебирать листы бумаг на столе.
- Веди,- ответил опер и сломал карандаш.
Деревянные обломки упали у него перед глазами. Несколько секунд он смотрел на них ничего не понимая. Острые края уставились ему в раненую грудь. Сердце замедлило ход, отсчитывая удары. Один... Два...Три...
Самохин взял себя в руки. Аккуратно сгреб со стола обломки карандаша, достал из ящика новый и приготовился к появлению Веры.
Она вошла, щурясь от яркого света и держа руки за спиной. Меховой накидки на плечах не было, и острые ключицы выпирали белой беззащитностью в вырезе платья.
Самохин на миг прикрыл глаза. Подавить желание, рвущееся подставить ей стул; заморозить то, что хочет подхватить ее под локоть и проводить к столу, как дорогую гостью.
Он махнул рукой, отпуская охрану. Мотнул головой, показывая: садись. И показалось Самохину, что под сердцем у него тихо тренькнул осколок.
- Фамилия, имя, отчество? -привычно начал он допрос, когда Вера села, сложив руки на коленках.
- Завальная Вера Николаевна.
Стандартные анкетные данные, стандартные вопросы и такие же ответы на них. Он старался не поднимать на нее взгляда, не смотреть в ее отстраненное лицо.
- Кем вам приходится Гриценко Светлана Сергеевна?
Уткнувшись в лист с протоколом, вдруг понял, что молчание затянулось. Поднял на Веру удивленный взгляд и увидела, как она покраснела. До этого бледные щеки залил рваный румянец. Заблестели серые глаза. То ли слезами, то ли испугом, то ли враньем.
- Она моя тетя,- пролепетала Вера.- По матушке. Одна я осталась. Все от голода погибли. Только вот... тетя Света приютила.
Самохин осторожно втянул воздух. Потер переносицу, отложил карандаш. И уставился ледяным взглядом в арестованную. Под немигающей голубизной она заерзала, опустила голову и, кажется, даже всхлипнула.
- Вы узнаете меня, Вера Николаевна?- неожиданно спросил он.
- Вы тот, кто приходил к Ма...к товарищу Гриценко,- выдавила она из себя.- А до этого вы проверяли у меня документы. На улице, зимой.
Самохин покачал головой.
- Да, это был я. Вот как меняется жизнь, гражданка Завальная. Я знаю, что вы никакая не племянница. У Маркизы нет родственников, она – полная сирота. Но пока что об этом знаю только я.

И тут Вера разрыдалась. Прикрыла глаза ладонями и заплакала вволю. Под тонкими бретельками платья ходуном ходили плечи, а Николай растерялся.
«Черт возьми,- думал он, пытаясь отыскать платок в карманах гимнастерки,- только истерики мне не хватало».
Нашел платок, придирчиво осмотрел застиранную, но чистую тряпицу, на свет и протянул его девушке. Налил из графина воды и тоже дал ей.
Она схватилась двумя руками за стакан, выпила все и, успокоившись кое-как, подняла взгляд на следователя:
- Меня расстреляют?- тихо спросила его.

***


Минуты тишины. Иногда их так не хватает в сумасшедшей гонке жизни. Их надо всего лишь несколько, чтобы найти правильный ответ на неправильный вопрос.
Самохин задержал дыхание.
- Скорее всего,- осторожно ответил он.- Скорее всего расстреляют. Если...,- чуть замялся и продолжил дальше,- если я не помогу.
Надо было торопиться. На работу вот-вот придет Величко. Увидев Веру в кабинете, он психанет, и тогда все пойдет насмарку. Но то, что последовало после его слов, ошарашило его до такой степени, что Николай забыл даже о Величко.
Вера вдруг улыбнулась томной загадочной улыбкой. Потянулась на стуле, как сытая кошка и спустила с плеч жемчужные бретельки. Они упали почти до локтей, обнажив манящие полукружия. Стоит ей только вздохнуть поглубже и темно-вишневые точки дразняще выпрыгнут наружу.
Самохин мотнул головой:
- Вы что, Вера Николаевна? Совсем ошалели?
Та в испуге скрестила руки на груди, прикрываясь от его обалдевшего взгляда. Быстро поправила платье и прошептала:
- Вы же сами сказали: если не поможете. Вот, я и подумала...
Самохин вскочил из-за стола. Прошел к окну, мгновение смотрел на улицу. Развернулся и присел на подоконник.
- Я имел в виду другое, гражданка Завальная. Дело Маркизы у меня дома. Никто не знает, кто она и откуда. Для всех она – вдова красного командира. А связь с Белобородовым... Ничего страшного у вас не нашли.
Вера расширила глаза и молча смотрела на этого странного мужчину, что постоянно встречался в ее жизни. Увидев, что она хочет что-то сказать, Самохин продолжил. Ему надо было высказаться до всех ее вопросов.
- Я подтвержу, что вы ее племянница. Скажу, что знаю вас лично и давно. Скажу, что в город вы приехали для того...
Самохин сделал паузу. Слова неожиданно застряли в горле, хотя он репетировал их все утро. Сердце звякнуло осколком. Красноармеец набрал воздуха и продолжил медленно, разделяя слова:

- Что вы приехали в город для того, чтобы выйти за меня замуж.
Видя, как округлились ее глаза, Николай заговорил быстрее:
- Мне поверят, не беспокойтесь. Даже если вашу "тетю" арестуют, то вы здесь абсолютно не при чем. Приехали, остановились, ждали меня. Только так я смогу освободить вас от клейма «врага народа».
И отвернулся к окну, стараясь не видеть ее растерянного лица. Напряженной спиной услышал тихий ответ:
- Я согласна. Мне надо что-то подписать?

© Ятаган

Это сообщение отредактировал ZM87 - 10.11.2017 - 02:00


--------------------
Если вас не насиловали в Парижском метро, это вовсе не означает, что метро в Париже нет.
UQ:
21333
[ профиль ] [ ПМ ] [ e-mail ]
[^]
Ятаган
8.11.2017 - 11:37 [ цитировать ]
7
Статус: Online


Ярила

Регистрация: 3.01.16
Сообщений: 3886
Предупреждения: 0%
Самохин сидел в кабинете и тупым взглядом смотрел в стену напротив. Только что ушел Величко. Ушел, осторожно прикрыв за собою дверь и оставив в душе красноармейца тяжелый осадок.
Ох, и тяжкий разговор произошел между ними. Постаревший и погрузневший Величко сидел прямо, как на допросе, и тихо вещал, глядя пустыми глазами в пол меж раздвинутых колен:
- Пойми, Коля, сделать ничего нельзя. Ты первый пошел на обман десять лет назад, скрыв данные. Ты первый обманул товарищей, представив ее племянницей. Ты, а не мы...
За окнами отделения ОГПУ стояла серая-серая осень 1937-го года. В бездонную, ненасытную пасть борьбы с врагами народа летели судьбы людей.
Самохин стиснул зубы и слушал, слушал того, кто когда-то научил его всему. А сейчас они были равны. Николай возглавлял судебную тройку, а Величко стал начальником ОББ.
Прошло больше десяти лет с того дня, как в этом самом кабинете Самохин сделал предложение той, что должны была сгнить в тюрьме. Многое случилось за это время...
Он знал, что Вера не любит его, но благодарна. Она умела быть благодарной. Небольшую квартиру, что дали им после первого повышения Самохина, девушка обставила со старанием. А он возвращался домой, зная, что его ждут.
И этот тихий, где-то даже мещанский, уют они ценили оба. Без слов договорились сразу не поминать прошлое.
Он не напоминал ей о работе у Маркизы, а она опять же была ему за это благодарна.
Лишь иногда, лежа без сна и слушая мерное ее дыхание, Самохин думал о том, что...
Что как-то странно повернулось все у него. Что вот влюбился он в эту девушку, взял ее замуж. И десять лет она рядом с ним. Со службы встречает улыбкой. На службу провожает поцелуем. А как будто далека, словно отражение луны в луже, что и хочется схватить, да не получается.
Он рассказал ей однажды об одном своем рабочем дне. Когда арестовывали бригадира, что не выполнил дневную норму. Мерзавец оправдывался тем, что сломался станок, и смена не смогла выдать план. А глазки-то бегали... Бегали у него глазки-то.
- Во сколько сломался станок?- спокойно спросил его Самохин.
- С утра и сломался,- ответил обвиняемый.
- А почему завцеху доложил только после обеда?
- Брюхо у меня скрутило так, что невмоготу совсем стало,- и здесь саботажник нашел ответ.- В уборной просидел почитай до обеда.

Самохин вздохнул, переложил бумаги на столе и ровным голосом зачитал протокол допроса рабочего Шемякина:
«А Петров в туалет сразу побежал. Мол, живот подвело от несвежего борща. Однако ж я сам до ветру бегал через час, так не было его там. И рядом не было. И совсем в цеху не было. А где был – не скажу. Чего не знаю, начальник, того не знаю».
Скрипнул на это зубами подсудимый Петров и замолчал надолго. Самохин переглянулся с товарищами. Справа от него сидел Савельев Егор и писал протокол. Слева мрачно зыркал на очередного врага народа Петька Митрофанов.
- Вы обвиняетесь в причастности к троцкистской диверсионной группе,- объявил Самохин.- Об этом свидетельствуют показания рабочих Шемякина, Бездумных и завцеха Игнатьева. Я, как корвоенюрист, обязан задать вам вопрос: вы согласны с обвинением?
Петров упрямо мотнул головой.
- Ну, это не важно,- продолжал Николай,- против вас свидетельствуют три человека. У вас есть что сказать в свое оправдание?
Петров набычился, пятерней взлохматил волосы и метнул в Самохина злобный взгляд. Митрофанов начал медленно приподниматься из-за стола, но Самохин остановил его движением руки. Его ледяной взгляд уперся в мрачные темные глаза бригадира.
- Живот у меня скрутило, начальник,- настойчиво повторил Петров.- Вот и не смог к завцеху сбегать.
- Да-да, я понимаю,- спокойно ответил Самохин.
Поднялся из-за стола. Следом поднялись члены тройки. Последним встал подсудимый.
Николай одернул гимнастерку, пригладил волосы на висках и, глядя прямо в глаза напротив, стандартно вынес приговор:
- Именем Союза Советских Социалистических Республик вы приговариваетесь к десяти годам колонии без права переписки.
Не меняя выражения лица, он увидел, как облегченно выдохнул Петров. Как вытер выступивший на лбу пот и даже слегка улыбнулся. Самохин знал, о чем сейчас думал этот человек. Он думал о том, что тридцать ему исполнилось всего лишь два месяца назад, а значит из колонии он вернется еще не стариком.
И только они трое знали, что в дело с грифом «Совершенно секретно. Хранить вечно» подошьют совсем другую формулировку.
«58-11. На основании изложенного и руководствуясь ст. ст. 319 и 320 УГК РСФСР, Военная коллегия Верховного суда Союза ССР приговорила: Петрова Виктора Михайловича к высшей мере наказания - расстрелу с конфискацией лично принадлежащего ему имущества. Приговор окончательный, обжалованию не подлежит и на основании постановления ЦИК СССР от декабря 1934 г. подлежит немедленному исполнению».

Рассказывая это Вере, Самохин надеялся, что она поймет. Хотя бы оценит его работу. Пусть молча, но она умела так молчать…Что казалось будто вокруг замирали все звуки и слышался только стук ее сердца.
Но Вера метнула в мужа странный взгляд и скрылась в своей спальне. Николай доел ужин в одиночестве и тоже отправился к себе. Ворочаясь с боку на бок, потирая шрам под сердцем, он вдруг вспомнил утренний разговор с Величко.
Нехороший был разговор. Ох, нехороший. Дурно пахло от намеков товарища. Пятьдесят восьмой пахло. Той самой, которой так лихо распоряжался сам Самохин.

***


- Хребет, атас!- прохрипел Фингал.- Мусора!
Хребет резко обернулся и ощерился. Собрался пугающей складкой шрам на щеке, прищурились глаза.
Вор вышел из тюрьмы два года назад. Обернулся назад, прочел внушающую надежду надпись над воротами :»На свободу с чистой совестью», ухмыльнулся и отправился пешком по дороге в город.
Веселый водила «Зил 105»-го предложил подбросить идущего. Хребет рассмеялся, перебросил котомку в грузовик и забрался сам. А пока ехал, щурился на яркое весеннее солнце и думал, что…
Что вот он вышел – вор в законе по кличке Хребет. Никого никогда не предавал, никому никогда не переходил дорогу. Чужого на себя не брал, но и других не сдавал. И за это умирающий от чахотки Штырь сказал ему в камере:
- Я передал по своим, тебя найдут.
Его нашли. И взяли в банду.
- Мусора!- повторил, подбегая, Фингал.
Хребет распрямился над распростертым телом. Нэпманы растворились, как дым, пока он сидел. Им на смену пришли инженеры с кожаными чемоданчиками. Они не носили мехов и золота, но деньжата у них водились. А все остальное осталось то же, что и раньше. Глухая темная подворотня. Булыжная мостовая. Только извозчиков не было. Их заменил таксомотор.
- Валим!- выдохнул вор.
Повернулся, чтобы бежать, и провалился в темноту, когда напарник ударил его сзади.
- Вот так,- протянул Фингал.- Ты, Хребет, извини, но своя шкура дороже.

Взяли-то его самого по мелочи месяца три назад. По пьяной воровской глупости. В кабаке, при проверке документов, которых у Фингала не оказалось.
Величко посмотрел на трясущегося «шестерку» исподлобья, закурил «Беломорину» и сказал:
- Поможешь сдать банду, сниму все твои статьи.
- Как?!- заорал Фингал.- Как я сдам тебе банду?
- Не мое дело,- спокойно ответил Величко.- На тебе статей, что мух на куче дерьма. Выбирай.
Фингал рванул тогда на груди тельняшку. Ногтями пробороздил кровавые полосы на щеках и попытался удариться в падучую. Величко насмешливо наблюдал за ним сквозь струйку дыма.
Через пару минут Фингал поднялся и сказал:
- Я согласен.
Хребет стал первым, кого решил сдать этот пес. Не повезло вору в законе. Всю жизнь фартило, а здесь…

Патруль подошел, когда Фингал вжался в камень подворотни.
- Куда?- спросил старшина.
Фингал задрал грязную тельняшку, оттянул кожу на пузе и зажмурил глаза. Старшина достал наган, взвел курок и окрестные улицы огласил выстрел. Воришка взвыл, зажимая рот руками. Рухнул на камни и забился головой о мостовую, разбивая собственное лицо.
Патрульные забрали Хребта, а Фингал все еще лежал, отмеряно теряя кровь. Ему надо было доползти до хазы. И объяснить вожаку, почему он вернулся, а напарника взяли.

***


- Падлой буду!- орал Фингал, раздирая на груди тельняшку.
Разбитое его лицо стянула кровавая короста. Простреленный живот болел сильно, но пуля прошла навылет. Разорвала ткани и сплющилась о камень подворотни.
Главарь Дуб просто жевал, глядя, как по полу хазы катается Фингал. Ломился стол от закуски, что добыли воры в последний свой налет. Рядом с Дубом сидела его жена – Анфиса. Была она высока и статна. И любила своего вора так, как только умеет любить женщина.
Фингал встал на колени, сложил руки на груди и, глядя жалким взглядом на Анфису, завыл:
- Не виноват я, Анфисушка! Поверь хоть ты. Я в отключке лежал, когда легавые Хребта взяли. Ранили меня. Кабы не это, так ушли бы оба, Богом клянусь.
«Шестерка» перекрестился и треснулся лбом о доски пола.
Анфиса встала лениво, как огромная кошка. Подошла к Фингалу и пнула несильно острым носком туфельки.
- Вставай, хватит валяться,- сказала глубоким голосом.- Поверим на первый раз. Твое счастье, что брюхо прострелили.
Вор схватил ее за лодыжку, попытался поцеловать туфлю, но женщина брезгливо отпихнула его ногой.
- Иди спать,- прогудел Дуб.- Пузо залечивай.
Фингал вскочил и шустро бросился на чердак, где было его лежбище. Там зарылся под старое одеяло и затрясся от страха и счастья, что поверили. Что оставили в банде и не будут полосовать его тело острыми ножами.

Хребта вели по коридору, когда из кабинета выглянул Самохин. Ткнулся взглядом в поседевшего вора и оба застыли, глядя друг на друга.
- Недолго же ты на свободе погулял,- сказал Николай.
- Судьба у меня такая, начальник,- ухмыльнулся Хребет.- В законе судьбинушка. Видать, под расстрел иду.
Патрульный ткнул его в спину, и вор отправился дальше по коридору. Самохин проводил глазами сутулую спину и решил, что не будет рассказывать жене об этой встрече.
Из соседнего кабинета выглянул Величко и кивнул, приглашая коллегу к себе. Самохину предстоял тяжелый разговор.
- Ты пойми,- говорил уже в кабинете бывший начальник.- Белобородов арестован. Сокольников тоже. По их делу еще тогда проходила Попова-Гриценко, чья «племянница» и стала твоей женой.
Николай сидел молча, уткнув взгляд в потрескавшийся стол. То, чем он сам занимался уже не первый год, нависло над ним грозовой тучей. Маркизу не расстреляли, дали двадцать лет и сослали в Соловки. Где сейчас обитала напористая держательница борделя, не знал никто. Самохин надеялся, что она умерла.
- Твоя Вера была любовницей Сокольникова. И о чем они разговаривали долгими ночами, неизвестно. А говорить могли о многом. Связи с троцкистами бесследно не проходят. Ты сам должен это понимать.
Каждое слово падало камнем в пустую голову Николая. Ухало молотом по больному сердцу и несло угрозу. Всему, что он так долго создавал все эти годы.
Самохин поднял тяжелый взгляд:
- Что мне делать, Дима?
- Ты знаешь что.
Пододвинул к Самохину чистый лист бумаги и чернильницу. Похлопал друга по плечу и оставил одного в нарушение Устава.
Николай уставился немигающим взглядом в белый прямоугольник. Напрягая глаза, смотрел долго. До тех пор, пока вся поверхность стола не превратилась в один большой лист бумаги. А потом взял перо и твердым почерком в правом верхнем углу вывел:
«Народному комиссару Внутренних Дел Союза Советских Социалистических Республик товарищу Ежову от председателя Военной Коллегии Верховного Суда Союза ССР Самохина Николая Степановича заявление…»
Корвоенюрист вышел из кабинета. Запер за собой дверь и отправился домой. В жизни, что складывалась так удачно, поставили точку. В судьбу, которую тот вор прозвал «законной», пришла тьма. Опустилась покрывалом и заслонила небо. Борьба всех и со всеми. Война каждого с каждым. Смерть за любым углом и просто на пороге.
Самохин зашел в квартиру. Отвел взгляд, когда Вера удивленно спросила:
- Почему так рано?
Прошел в комнату не разуваясь и встал к окну лицом, заложив руки за спину.
- Что-то случилось?- услышал за спиной встревоженный голос.
За стеклами квартиры жил октябрь. Он засыпал улицы разноцветными листьями и прохладным ветром поднимал женские юбки.
За стеклами квартиры на другой стороне улицы стоял черный автомобиль. Скучающий водитель внутри лениво просматривал газету и бросал редкие взгляды на дом, в котором жили корвоенюрист и бывшая любовница врага народа.
Самохин вздохнул, развернулся к жене и сухо бросил:
- Собирайся.
Вера непонимающе уставилась на мужа. Пыталась понять, что происходит, и куда ей следует собираться, но ледяные глаза упорно смотрели в сторону.
- Куда? – прошептала она.
- Возьми теплые вещи и все деньги из дома. Деньги зашей в подкладку. Может, при обыске не найдут.
Самохин говорил так, будто сам пришел к ней с обыском, как приходил когда-то, когда она была «чужой невестой». Он не смотрел ей в глаза, потому что это были глаза чужой ему женщины.
Вера ахнула и прижала руку к груди. Понимание грохнуло по голове и опустошило мысли.
- За что, Коля?
- За все,- отрывисто бросил муж и двинулся мимо нее в коридор.
Она пыталась схватить его за руку, но он выдернул ладонь. Она пыталась загородить ему дорогу, но он отодвинул ее за плечи. Она хотела узнать, понять и спросить, как жить дальше. Но муж уже вышел и скрылся в спальне, закрыв за собою дверь.
Слезы хлынули сами. Они рисовали на щеках черные дорожки от туши и оставались на губах соленой водой. Вера слизывала их, стараясь не зарыдать в голос. Лихорадочно собирала все теплые вещи; выгребала деньги из тумбочки возле фикуса; трясущимися руками распарывала подкладку старой, но очень теплой кофты и плакала. Плакала, не останавливаясь.
- Возьми золото,- услышала от дверей спокойный голос мужа,- тоже спрячь. Расходуй экономно, хватит на дольше.
Вера подняла голову. От слез все расплывалось. Пришлось протереть глаза, отчего лицо ее измазалось еще больше. Самохин стоял, прислонившись к косяку. Осколки льда твердо смотрели на жену. Как будто те несколько минут, что он провел в спальне, сделали его другим человеком.
- Я же твоя жена,- почти выкрикнула Вера.
Последняя надежда. Последняя ставка. Попытка не попасть под молот. «Нет ничего надежнее мужской любви»,- сказала ей однажды Маркиза. Когда-то, двенадцать лет назад, Вере пришлось в этом убедиться.
- Я аннулировал брак,- без всяких эмоций поставил он ее в известность.
- За что?!
Она не могла поверить. В это нельзя было поверить. Тот, кто много лет назад рисковал своим положением ради нее, сейчас спокойно отказался от прошлого.
От своей любви, «надежнее которой не бывает», от десяти лет жизни и от нее – Веры.
- Мы не муж и жена и никогда ими не были,- пояснил Самохин.
- Ты же знаешь, что я ни в чем не виновата.
- Ты была любовницей Сокольникова, - механически ответил Николай, - Величко прав, неизвестно о чем вы с ним разговаривали.

В дверь постучали, и Вера мелко задрожала.
- У тебя не больше пятнадцати минут, я задержу их. Меня послушают.
С этими словами Николай отправился открывать. А Вера схватила золотые украшения (обручальное кольцо, серьги с изумрудом и небольшой кулон), запихала под распоротую подкладку рядом с деньгами и в несколько широких стежков спрятала внутрь свое «богатство». В большую и крепкую сумку, с которой всегда ходила на рынок, бросила свитер и теплые носки. Пару зимних кофт и серую пуховую шаль.
А в прихожей уже слышались голоса. Тех, кто частенько приходил к ним на праздники.
- Готова?- услышала она голос Величко.
Что-то неразборчиво ответил муж. Хотя нет, уже не муж. Распахнулась дверь и обычно шальные глаза Величко взглянули на нее по-новому.
- Собирайтесь, Вера Николаевна,- произнес он.
За спиной у него стоял тот, кто больше десяти лет назад стал ее спасением, а сейчас опять старательно отводил взгляд. В мятущейся Верочкиной душе неожиданно подняла голову забытая секретарша. Та самая, что давным-давно в теплой и уютной кухне Маркизы сказала роковые для себя слова:
- Кто он?

Вера гордо вскинула подбородок, взяла сумку и прошла между мужчинами. Бросила последний взгляд на Самохина и двинулась к патрулю.
Николай взглянул в уходящую спину и понял… Впервые в жизни он предал. Но слова Димы, когда тот утром выходил из кабинета, засели у него в голове ржавым гвоздем.
- Я не смогу тебе помочь, Коля. Если не она, то завтра ты займешь место напротив меня. И будешь отвечать по закону, как положено. И даже строже.
Захлопнулась дверь. Он сполз спиной по косяку, обхватил голову руками и стал молча слушать, как колотится и пытается выпрыгнуть из груди простреленное сердце.
А Вера залезла в воронок, откинулась затылком к решетке и прикрыла глаза. Она не знала, что ждет ее дальше. Сейчас с ней не было Маркизы, которая могла бы ее защитить. Сейчас была только она сама, ее странная судьба и неизвестность. В которую молчаливый водитель уверенно гнал машину.

***


- Ну что ж, Вера Николаевна…
Величко прикурил папиросу и уставился на Веру, прищурив правый глаз.
- Я советую,- продолжал он,- рассказать добровольно о своей связи с троцкисткой организацией.
- Не понимаю, о чем вы,- ответила Вера.
Величко широко усмехнулся. Блеснули крепкие белые зубы, а возле глаз собрались морщинки.
- Вам о чем-нибудь говорит имя Григорий Сокольников?
- Нет,- ответила женщина.- Но у тети бывало много народа, могла и не запомнить.
Следователь удовлетворенно кивнул.
- Хороший ход, гражданка Завальная. Когда-то наш товарищ, очарованный вами, совершил ошибку, соврав нам про вас. Но правда…
Он сделал многозначительную паузу. Поднял вверх указательный палец и продолжил:
- Правда всегда восторжествует. Как и закон. Товарищ Самохин раскаялся, и мы простили его за верность делу Партии и Ленина. Но вам придется ответить за все.
А внутри у Веры кипел страх. Он плавил нервы и скручивал внутренности в тугие узлы. Он полыхал огнем и превращал сердце в пепел.
Она спрятала предательски дрожащие пальцы под стол и попыталась взять себя в руки.
- Я все равно не понимаю, в чем меня обвиняют.
- Вас обвиняют в участии в заговоре с целью свержения коммунизма. Вы задумали это давно. Очень давно.
Величко говорил долго и пространно. По всему выходило, что Верочке была уготована чуть ли не решающая роль в заговоре. На квартире у Маркизы в далеком 1925-м году была организована явка.
- Прекрасное прикрытие,- хохотнул Величко.- Никому бы и в голову не пришло заподозрить вдову красного командира.
Яростное лицо приблизилось к Вере. Он обдал ее папиросным дымом и прошипел:
- Правду нельзя скрыть, дорогая моя.
Вера должна была спать с теми, на кого укажут заговорщики.
- У тебя ведь это всегда неплохо получалось?- издевательски спросил Величко.По мнению следователя, она должна была добывать информацию Передавать ее троцкистам, а они уже распоряжались бы ею по своему усмотрению. Какую информацию?
- Да разную,- задорно ответил Величко.- Разве же может мужчина устоять перед такой красоткой.
Не спрашивая ничего, облапил Веру за грудь и стиснул до того, что женщина невольно вскрикнула.
- Не нравится?- искренне удивился он.- Да ладно, не ломайся.
Это казалось бредом. Больным кошмаром, из которого невозможно было вырваться. Сном сумасшедшего, который никак не может проснуться. Ей хотелось прикрыть глаза и умереть. В один миг остановить дыхание и свалиться головой на стол, заваленный бумагами. И пусть этот, громко смеющийся, продолжает смеяться дальше. Только уже над мертвым ее телом.
Внезапно ее оставили в покое. Повисла оглушающая тишина и Вера открыла удивленные глаза. Он сидел напротив нее с очередной папиросой в зубах и уже не улыбался. Постукивал карандашом по столу и внимательно наблюдал за арестованной.
- А казалась такой хрупкой,- уважительно произнес Величко.- Думал, сломаю в первые же минуты. Но ты не знаешь, что тебя ждет на зоне, девочка.
Поднялся из стола одним резким движением. Поправил широкий кожаный ремень и торжественно сказал:
- Вы обвиняетесь в участии в заговоре. Вы обвиняетесь в подготовке покушения на товарища Сталина. Вы обвиняетесь в причастности к троцкисткой группировке. Вы обвиняетесь в связи с врагами Союза Советских Социалистических Республик. Вы обвиняетесь в шпионаже в пользу Германии. Вы признаете свою вину, гражданка Завальная?
Увидел, как Вера отрицательно мотнула головой и опять ухмыльнулся:
- Впрочем, это неважно. Против вас свидетельствуют остальные члены группировки. Они подтверждают то, что на квартире гражданки Поповой-Гриценко проходили систематические встречи заговорщиков. Подпишите протокол.
Ну, вот и все. Неизвестность кончилась и превратилась в пугающую реальность. Вера стала «политической».
- Сделаю тебе последний подарок,- неожиданно сказал Величко.- Как бывшей жене нашего товарища.
Он уже нажал кнопку вызова охранника и у них оставались последние секунды. Когда они пройдут, за Верой захлопнутся все двери. Свободы, счастья и надежды.
- В одиночку ее,- приказал следователь.
Это был его подарок: избавить ее от соседства уголовниц. Веру вывели из кабинета, и в узком коридоре отделения она натолкнулась взглядом на своего «жениха». Он ссутулился еще больше, поседел сверх меры, осунулось лицо, и пугающий шрам стал еще глубже.
Хребет раскрыл рот, глядя на Веру, как на призрак. Помотал головой, отгоняя видение и едва не споткнулся, когда охранник ткнул его в спину.
- Поднаторела то, а?
По мнению следователя, она должна была добывать информацию Передавать ее троцкистам, а они уже распоряжались бы ею по своему усмотрению. Какую информацию?
- Да разную,- задорно ответил Величко.- Разве же может мужчина устоять перед такой красоткой.
Не спрашивая ничего, облапил Веру за грудь и стиснул до того, что женщина невольно вскрикнула.
- Не нравится?- искренне удивился он.- Да ладно, не ломайся.
Это казалось бредом. Больным кошмаром, из которого невозможно было вырваться. Сном сумасшедшего, который никак не может проснуться. Ей хотелось прикрыть глаза и умереть. В один миг остановить дыхание и свалиться головой на стол, заваленный бумагами. И пусть этот, громко смеющийся, продолжает смеяться дальше. Только уже над мертвым ее телом.
Внезапно ее оставили в покое. Повисла оглушающая тишина и Вера открыла удивленные глаза. Он сидел напротив нее с очередной папиросой в зубах и уже не улыбался. Постукивал карандашом по столу и внимательно наблюдал за арестованной.
- А казалась такой хрупкой,- уважительно произнес Величко.- Думал, сломаю в первые же минуты. Но ты не знаешь, что тебя ждет на зоне, девочка.
Поднялся из стола одним резким движением. Поправил широкий кожаный ремень и торжественно сказал:
- Вы обвиняетесь в участии в заговоре. Вы обвиняетесь в подготовке покушения на товарища Сталина. Вы обвиняетесь в причастности к троцкисткой группировке. Вы обвиняетесь в связи с врагами Союза Советских Социалистических Республик. Вы обвиняетесь в шпионаже в пользу Германии. Вы признаете свою вину, гражданка Завальная?
Увидел, как Вера отрицательно мотнула головой и опять ухмыльнулся:
- Впрочем, это неважно. Против вас свидетельствуют остальные члены группировки. Они подтверждают то, что на квартире гражданки Поповой-Гриценко проходили систематические встречи заговорщиков. Подпишите протокол.
Ну, вот и все. Неизвестность кончилась и превратилась в пугающую реальность. Вера стала «политической».
- Сделаю тебе последний подарок,- неожиданно сказал Величко.- Как бывшей жене нашего товарища.
Он уже нажал кнопку вызова охранника и у них оставались последние секунды. Когда они пройдут, за Верой захлопнутся все двери. Свободы, счастья и надежды.
- В одиночку ее,- приказал следователь.
Это был его подарок: избавить ее от соседства уголовниц. Веру вывели из кабинета, и в узком коридоре отделения она натолкнулась взглядом на своего «жениха». Он ссутулился еще больше, поседел сверх меры, осунулось лицо, и пугающий шрам стал еще глубже.
Хребет раскрыл рот, глядя на Веру, как на призрак. Помотал головой, отгоняя видение и едва не споткнулся, когда охранник ткнул его в спину.

[Крапива]

Часть II "Тяжелый запах войны"

Тонкие женские руки невесомыми мотыльками легли ему на плечи и под звуки «Венского вальса» младший лейтенант Весенин повел партнершу.
- Скажите, товарищ младший лейтенант,- девушка кокетливо склонила голову, отчего темные волосы, стянутые в «хвостики» белыми бантами, оказались тоже на лейтенантском плече,- а вы метко стреляете?
- Так точно,- по-военному отозвался лейтенант и неожиданно смутился.- Я хотел сказать, что очень метко.
- Меня зовут Настя,- доверчиво сообщила партнерша.
Чуть покачала головой, и темные прядки задели мужскую щеку.
- Дмитрий,- представился он.
Дмитрий. Дмитрий Андреевич Весенин. Его так звали уже пятнадцать лет. С тех пор, как он попал в детский дом, куда отправился прямиком из отделения милиции. Фамилию дали от времени года, в которое приняли, а отчество он взял сам. Памятуя своего друга и воровского наставника. Жигана и убийцу – Хребта. Андрея Сергеевича Крайника. Вспоминал его часто: с теплотой и любовью. По первости в детдоме душил слезы подушкой и даже однажды назвал того «батей».
А сейчас выпускник военного училища выпуска июня 1941-го года готовился отправиться на свое первое место службы -13-ю погранзаставу по Львовской области.
Оставив за спиной голодное детство и уголовное отрочество, парнишка дал сам себе слово – пробиться любыми путями. Стрелял он, действительно, метко. Учился отменно, служил отлично.
- Как вы думаете, Дима, война будет?
Настя смотрела на него серьезными глазами. Лейтенант вздохнул. Кабы он сам знал ответ на этот вопрос. Но кому ж задавать его еще, если не им, военным.
- Не знаю, Настя.
Широко улыбнулся и все перевел в шутку:
- Если и будет, то я обещаю вам, что сам лично прогоню всех фашистов прочь. Лишь бы только вы улыбались.
И девушка улыбнулась, отчего на щеках у нее появились милейшие ямочки. А младшему лейтенанту пронзительно захотелось их поцеловать.
- А куда вы уезжаете? – продолжала Настя расспросы.
- На украинскую заставу. Отслужу несколько месяцев и переведусь поближе к вам. Обещайте, что обязательно дождетесь.
- Обещаю,- тихий ответ как будто взлетел под высокий потолок актового зала военного училища.
По темному паркету кружили пары. Молодые военные обнимали партнерш и просили только об одном: ждать их. Девушки обещали ждать, помнить и любить.
Наутро они все – младшие лейтенанты – разлетятся кто куда. В жаркий, пахнущий войной, июнь 1941-го года.
А на другой стороне границы уже собирались грозовые тучи, готовя самую страшную в человеческой истории битву.

***


- Весенин, к комбату.
Он прибыл на заставу только сегодня к вечеру. Едва успел распаковать нехитрый свой скарб, как посыльный уже сообщил, что его ждет майор Соловьев.
- Младший лейтенант Весенин по вашему приказанию явился.
Мотька привычно отдал честь и вытянулся в струнку перед суровым майорским взором.
- Вольно, лейтенант.
Дождавшись ответа, расслабился и осмотрел кабинет, где на стене прямо над майорской головой висел портрет Сталина.
- Ну, Весенин, готов к службе на границе?
- Так точно, товарищ майор,- опять приложил ладонь к фуражке лейтенант.
- Вольно,- майор слегка поморщился и поднялся из-за стола.
Помолчал несколько секунд, глядя на молодого офицера, будто оценивая.
- Я читал твое личное дело, Весенин. Да, заковыристая у тебя судьба, ничего не скажешь.
Мотька слегка смутился. Уголовное прошлое нет-нет, да и давало о себе знать. С год назад его однажды пригласил на задушевную беседу некто без петлиц и все расспрашивал и расспрашивал о Хребте, Самохине и прошлой жизни.
А скрывать Мотьке было нечего. Да, стоял на шухере, помогал вору обделывать свои делишки. А кто в то непонятное время не стоял на шухере? Да, таких, как он – Мотька – каждый второй в детдомах были.
Особист важно кивал, потягивая чай, и что-то записывал в блокнот. Что ему было нужно, удивленный курсант так и не понял. Но больше его никто не трогал и ни о чем не расспрашивал.
- Это в прошлом, товарищ майор,- сказал, твердо глядя в глаза Соловьеву.
- Понимаю, как не понять. На благонадежность тебя проверяли, в деле отметка об этом есть. Но вызвал я тебя не для этого.
Весенин обратился в слух. Уж слишком серьезен был майор. Суров, серьезен и как-то...собран. Будто сообщили ему, что завтра война, и он уже прокручивает в уме диспозиции вверенных частей.
- О сложной политической обстановке не мне тебе объяснять,- продолжал Соловьев,- на политинформациях, небось, все рассказали. Хочу только, чтобы ты понял одно: мы тут, на границе, если что, окажемся первые. Но на провокации не поддаваться ни в коем случае.
- Есть, товарищ майор,- также серьезно ответил лейтенант,- на провокации не поддаваться.
Военный внимательно оглядел молодого офицера. Да, им всем говорили, что войны не будет. Что пакт о ненападении подписан и до сих пор гитлеровская Германия соблюдала его неукоснительно. Но... что-то ныло в майорской груди. Может опыт гражданской давал о себе знать и что-то подсказывал опытному вояке. А может, витало в воздухе то, о чем все боялись говорить вслух.
- Пойдешь завтра в первый дозор. Могут быть...,- Соловьев замялся, подыскивая слова,- всякие происшествия. Прошу, лейтенант, об одном: думай холодной головой, прежде чем сделать какую-нибудь глупость. Мы не должны давать немцам ни одного шанса обвинить нас в несоблюдении пакта.
- Есть, товарищ майор, думать холодной головой.
- Ну, иди, лейтенант. Сегодня отдыхай. Командование погранотрядом примешь завтра.
И Весенин ушел, отдав честь. В казарме окончательно разложил вещи и присел на заправленную постель. Завтра он станет командиром, поведет пограничников в дозор. Дослужится до капитана, женится на Насте, а потом станет генералом.
Однажды в детдоме, после попытки неудачного побега, когда он хотел вернуться к Хребту, его вызвал к себе директор и разговаривал долго. Как со взрослым, чем и подкупил неожиданно упрямого заплаканного мальчишку.
Совсем седой, хоть и нестарый, мужчина показывал ему фотографии своих воспитанников. И рассказывал про каждого так, будто были они ему собственными детьми. С неприкрытой гордостью, грустью и любовью, он рассказал о мальчике, которого привели к нему также, как когда-то привели Мотьку. Вредный пацан сбегал три раза. Его ловили и возвращали обратно.
А сейчас он стоял на палубе громадного военного корабля и слал оттуда привет тому, кто когда-то не позволил пойти ему по кривой дорожке.
- Сергей погиб на службе,- закончил директор свой рассказ. – Его наградили посмертно. А ведь он тоже воровал, грабил и убивал также, как и ты.У тебя тоже есть выбор: умереть в подворотне, как шелудивый пес, а то и в тюремной камере. Или стать Человеком.
Как перевернулось что-то в Мотькиной душе после того разговора. Как будто горячий конь, что нес его на себе, грозя сбросить со спины, вдруг остановился перед преградой. А он, что трясся в седле, едва не кувыркнулся через лошадиную голову, разбившись насмерть.
Парнишка взялся за учебу. Будущее свое он увидел ясно, как в синематографе. Только военная служба. И помочь ему в этом должен был тот, кто улыбался открытой белозубой улыбкой с палубы военного корабля.
На тумбочку, где у других лейтенантов стояли фотокарточки невест и матерей, Весенин поставил фото моряка, награжденного посмертно. Он выпросил карточку у директора, когда выпускался во взрослую жизнь. Постаревший педагог понятливо улыбнулся и отдал ему твердый, слегка пожелтевший прямоугольник.
Лейтенант расправил казенную постель, опустил голову на подушку и закрыл глаза. Это была его первая военная ночь. Это была последняя мирная ночь.

В два часа ночи его подняли по не учебной тревоге. В казарму влетел взъерошенный Соловьев и гаркнул:
- Товарищи пограничники! Занимаем оборонительные рубежи. Немцы готовятся к переходу границы.
А издали, от немецкой границы уже слышался пугающий вой «Мессершмидтов».
Молодые необстрелянные офицеры вскакивали с кроватей и одевались в темноте. Весенин застегнул портупею, приладил табельный к ремню и первый выбежал во двор заставы.
Жены пограничников стояли кругом, прижимая к себе испуганных детей. Никто не плакал. Стояла пугающая тишина, разрываемая только воем самолетов.
Грохот немецкой артиллерии заставил Весенина вздрогнуть. Он машинально пригнулся, краем глаза увидел, что женщины схватили детей, закрывая их от обстрела. Земля далеко позади казарм вспучилась, закрутилась смерчем из камней и осколков смертоносного железа, и расцвела черным цветком воронки.
- В убежище!- закричал Мотька женщинам.- Ну. Все в убежище!
Они не двинулись с места, будто не услышали его. Как оцепенели враз, только крепче прижимали к себе ребятишек.
- А ну, бабоньки,- раздался из толпы зычный женский голос,- хватит стоять. В подвал шагом марш!
Выскочивший за Весениным лейтенант открыл тяжелую деревянную дверь убежища, вырытого прямо в земле. Женщины уже побежали к укрытию, когда воздух разорвал свист очередного снаряда. Пристрелявшиеся немецкие артиллеристы били прямой наводкой по казармам. Грохнул взрыв. Он грохнул ближе прошлого. У Весенина заложило уши, а из женских рядов послышался пронзительный девичий вскрик.
- Вот черт,- выругался лейтенант Томилин.- Зацепило все-таки.
Женщины подхватили раненую и увели за собой. Лейтенант опустил дверь, поправил на ней маскировку и подбежал к Мотьке.
Соловьев носился по двору, отдавая отрывистые приказания. До официального объявления войны оставался час.
Начальник заставы подошел к ним. Снял фуражку, отер потный лоб.
- В штаб ушло донесение о начале военных действий,- сказал он вчерашним курсантам.- Вот-вот должны прислать самолеты. Эвакуируем женщин и детей. Приказа отступать не было, поэтому… Томилин, блокируй мост. Весенин, в штаб отряда за подкреплением.
Офицеры коротко кивнули и отправились выполнять приказ. Каждый свой.
Мотька вскочил в машину, выжал сцепление и устремился через перелесок в штаб. «Эмка» подпрыгивала на ухабах, но упрямо двигалась вперед.
Над головой, на низкой высоте, летели немецкие штурмовики. Они рвались на Восток за жизненным пространством.
Мотька зло выругался, глядя на их полет и выжал максимальную скорость из машины. Последний из самолетов заложил неожиданный вираж на правое крыло и сделал круг над одиноким автомобилем. Словно пилот услышал проклятия в свой адрес и решил поиграть с назойливым человечком на Земле. Пулеметные очереди взрыли землю перед носом «Эмки». Машина хрюкнула и встала. Пуля пробила бензобак и превратила автомобиль в бесполезную груду железа.
Весенин выскочил, петляя побежал к лесу. А за ним на бреющей высоте летел пилот штурмовика. Он игрался с бегущим, как кошка с мышью. Обстреливал по бокам, спереди и сзади, поднимая вокруг фонтанчики земли.
Мотька влетел под защиту деревьев и только тогда немец прекратил обстрел. Лейтенант отдышался и двинулся в путь. Надо было дойти до штаба отряда. Надо было привести подкрепление. Надо было сказать, что война уже началась.
Молодой офицер не знал, что немцы, так и не сумевшие переправиться по мосту, который защищал Томилин с четырнадцатью бойцами, переправились вплавь. Окружили отряд пограничников с тыла и спокойно забросали их гранатами.
Весенин шел и не знал, что к тому времни, как он выйдет из леса, штаба отряда уже не будет существовать. 13-я застава окажется в плотном кольце врагов и некому будет отдавать приказ об отступлении. И некуда будет слать самолеты для эвакуации женщин и детей.
Солнце вставало над лесом, освещая верхушки деревьев, среди которых шел Мотька. Мотька шел и не знал, что фашисты уже давно на его земле. Что Брестская крепость тоже не получила приказа об отступлении, и ее защитники уже скрылись в катакомбах.
Бывший голец не знал о том, что война уже объявлена и «Люфтваффе» вовсю бомбят советские аэродромы.
Он вышел из леса на опушку и сразу пригнулся, прячась в высокой траве. До чуткого слуха того, кто когда-то стоял на шухере, донеслась лающая немецкая речь. Прямо пред его глазами расхаживали автоматчики в круглых касках. Подтянутый офицер в безупречной форме спокойно улыбался и изредка отдавал приказы.
Цепкий взгляд офицера заметил несколько мотоциклов и крытый фургон. Пробраться незамеченным не было никакой возможности.
Весенин отшатнулся обратно под защиту деревьев и нахмурился. Прямая дорога к штабу была перекрыта. Оставалась окольная, по краю приграничной деревеньки. Мотька двинулся вправо, стараясь держаться в тени.
Цепляясь за ветки, не издавая лишнего шума, он пробирался к околице, надеясь на то, что немцы оккупировали не все дороги. И хоть по одной из них он сможет добраться до штаба.
Надежда его растаяла, едва он вышел на опушку. Уже садилось солнце, но и его заходящего света хватило лейтенанту, чтобы понять: они в окружении.
Фашисты расхаживали по деревенской улице, как по собственной земле. Красный флаг на крыше сельсовета сменился штандартом со свастикой. Играла губная гармошка и слышался смех.
Мотька сплюнул в сердцах и отправился обратно.

Лейтенант возвращался назад. Он не выполнил приказ и сейчас шел в расположение своей части, потому что приказа отступать не было.
В лесу было тихо. Лишь куковали кукушки, да приминалась трава под ногами. Лес не знал, что пришли чужие, и жил своей собственной жизнью.
Мотька не злился. Он лишь закусил губы и упрямо двигался вперед, отирая со лба соленый пот. И не было у молодого офицера военного опыта, потому и не услышал он, как хрустнула ветка под чьим-то тяжелым сапогом. Только вздрогнул, когда сзади резко окликнули по-немецки:
- Стоять!
Мотька вздрогнул. Застыл на месте, подняв руки. Не оборачивался до тех пор, пока в спину не ткнулся ствол автомата. Немец достал из его кобуры пистолет, обошел пограничника кругом и встал напротив, покачивая «Шмайсером». Был фашист высок, рыж, конопат и весел.
- Иди,- приказал он Мотьке.
И тут пограничника накрыло. Звериная ярость хлестнула в голову, красным туманом заволокло взгляд. Парень качнулся к немцу, тот отступил назад, удивленно пялясь на безоружного русского. Запнулся о незаметную корягу и рухнул на спину, дав шальную короткую очередь из автомата.
Как крапивой ожгло Мотьке плечо и он прыгнул вперед не размышляя. Откуда взялись силы, даже думал, только одним ловким движением свернул немецкую шею и поднялся уже над трупом. И лишь поднявшись, увидел, что пуля его зацепила.
- Черт!- выругался сквозь зубы.
Кровь текла, гимнастерка стремительно намокала. Времени не было ни на перевязку, ни на отдых. Сколько их пришло в лес по грибы-ягоды? Мотька не знал. Вот-вот и из ближайших кустов могли появиться другие. Такие же рыжие и веселые. Покачивающие «Шмайсерами» и довольно улыбающиеся.
Озираясь по сторонам, пограничник быстро обыскал труп. Вытащил обойму, сдернул с чужого плеча автомат, подобрал свой пистолет. Оперся о ствол дерева, чуть перевел дух и пошел. Обратно, на заставу.

Майор Соловьев встретил его пустым взглядом.
- Связи со штабом нет,- сказал сразу, не дождавшись доклада.- Не пробрался?
Покачал головой, услышав ответ.
- Хана нам, похоже, Весенин. Полная хана. Но приказа не было, поэтому держим оборону.
Командир говорил больше сам с собой.
- Группа Томилина, видимо, уничтожена. Мы пока держимся, но это ненадолго. О, да ты, никак, ранен?
Мотька едва держался на ногах, теряя кровь. В глазах плавали разноцветные круги, а голос майора доносился как сквозь ватное одеяло. А вокруг грохотала война. Основные силы гитлеровцев уже обошли заставу и весело гнали перед собой Красную Армию. Добивать упрямых пограничников осталось всего несколько десятков фашистов.
Солдаты заняли круговую оборону и пока держали ее. Из последних сил, или до последнего патрона.
- В подвал,- приказал командир,- к бабам. Там перевяжут.
Увидев, как лейтенант отрицательно замотал головой, нахмурился.
- Возражения не принимаются.
Покачиваясь от слабости и потери крови, Мотька пошел в подвал. Только и успел открыть деревянную дверь. Как упал вниз, теряя сознание.
Кто-то подхватил его падающее тело. Уплывающим сознанием он услышал, как крякнула от напряжения какая-то женщина, как засуетились оставшиеся, и его осторожно уложили на земляной пол.
Очнулся от того, что чья-то прохладная ладонь стирала со лба пот.
- А ну, бабоньки,- услышал шепот,- у кого что есть для перевязки? Давайте сюда. Совсем парнишке плохо.
- Из пополнения это,- зашептала другая.- Выпускник. Совсем молоденький.
Из толпы протянули кусок ночной сорочки. Та, что стирала пот и на чьих коленях он лежал головой, чуть приподняла его, чтобы перевязать. Мотька застонал от боли.
- Потерпи,- прошелестел сверху голос.- Немножко потерпи.
- Пулю бы вынуть,- посоветовали из темноты.
- Навылет пробило,- ответила ухаживающая.- Оттого и крови много потерял.
- Хватит болтать,- прикрикнули справа.- Рахиль, перевязывай его, а то совсем кровищей истечет.
Четыре руки подхватили его за подмышки, приподняли немного, и та, кого назвали Рахилью, шустро оторвала рукав гимнастерки. Быстрыми, умелыми пальцами перетянула рану. Из рукава сорочки соорудила перевязь, и сейчас рука Мотьки болталась на груди.
- Воды дайте,- распорядилась девушка.
Как ниоткуда протянулась чья-то рука, и в губы Мотьке ткнулся край алюминиевой кружки.
- Пей,- сказала Рахиль,- тебе надо много пить. Восстанавливать силы.
Он пил жадно. Захлебываясь и расплескивая воду. Кто-то передал сухарь, Рахиль смочила его водой и засунула Мотьке в рот.
- Поешь, лейтенант.
Он смог оглядеться. Света в подвале не было, но пограничник почувствовал, как напряжены женщины и дети. Они все ждали от него ответа.
- Как там, наверху?- наконец, не выдержал кто-то слева.
Что он мог им ответить? Только правду.
- Плохо. Застава окружена.
- И что теперь будет?
Мотька не знал. Никто не знал, что будет теперь, или потом, или завтра.
- Ты не молчи, лейтенант,- строго заговорила та, которая приказала делать перевязку.- Ты нам ответь: как теперь быть?
Его спасла Рахиль. Она опять уложила себе на колени лейтенантскую голову и укоризненно приструнила любопытную. Пограничник закрыл глаза и задремал, чувствуя, как девичья ладошка мягкими движениями отводит со лба промокшие от пота волосы. Ладошка была нежной и прохладной. Она будто высасывала боль и усталость. Мотьке хотелось уснуть и никогда не просыпаться.
Но он проснулся от того, что в углу хныкала маленькая девочка. Она негромко плакала, просила кушать и в туалет.
- Тише,- шикнула на нее мать.- Не до тебя.
Девочка послушно замолчала, и молчание ее было страшнее плача. Лейтенант попытался приподняться, Рахиль помогала ему, оберегая раненую руку. В голове у него было пусто. От потери крови звенели мозги и мысли разбегались, как зайцы от выстрела. Каждое движение давалось громадным трудом, плечо зверски болело, перевязка намокла и прилипла к коже намертво, остановив кровотечение.
- Вроде стихло наверху,- прошептала девушка.
- Надо глянуть, бабоньки,- опять засуетилась самая энергичная.
В толпе началось движение. Кто-то пробрался мимо Мотьки, едва не наступив ему на живот. Женщина негромко чертыхнулась и по ступенькам полезла наверх. Осторожно приоткрыла дверь изнутри. На еле видимую щелочку. Зыркнула по сторонам и спустилась обратно.
- Пусто,- доложилась внизу.- Никого. Ушли все.
Женщины негромко загомонили, засобирались, подгоняя сонных детишек. Мотька помотал головой, стараясь собрать мысли в кучу.
- Куда?!- громким шепотом рявкнул он на них.
Застыли, замолчали. Они были женами военных и привыкли подчиняться приказам. Помогли ему подняться, поддерживая за руки и спину. Кто-то подставил плечо, чтобы он не упал, кто-то подпер сзади, чтобы Мотька удержался на ногах. Рахиль вскочила и встала рядом, обняв за пояс и удерживая его.
- Первый пойду,- объяснил он им.
Никто и не возражал. Кому, как не ему, офицеру, идти впереди.
Лейтенант повторил путь смелой женщины, приоткрыв дверь подвала. Выглянул наружу. Там светало. Восходящее солнце только бросало первые лучи на разгромленную в дым заставу. Но и его скудного света хватило Мотьке, чтобы понять: никто никуда не ушел. Все остались лежать там, где их застала смерть. А вот фашистов видно не было. Они сделали свое дело и пошли дальше: топтать подкованными сапогами чужую землю, обильно политую кровью.
- Ну?- нетерпеливо спросили сзади.- Видно что? Как там наши мужики?
Мотька распахнул дверь полностью, вылез наружу сам, а уже за ним пошли женщины. И начался плач. Женский, вперемешку с детским. Он взлетал в облака, распугивая проснувшихся птиц. Он встал над землей скорбной пеленой. Бабы искали своих мужиков. А найдя, садились рядом и плакали, размазывая по щекам грязные слезы.
- Юра, Юра…,- слышался чей-то надрывный крик.- Юрочка, где ты? Ты жив?
Это была жена Томилина, чья группа погибла полностью у моста. Мотька бессильно опустился прямо на землю. Рядом с ним присела Рахиль, и он смог ее рассмотреть. Она была невысокого роста, черноволосой и большеглазой.
- А твой где?- спросил он ее.
Девушка пожала плечами:
- Нет у меня никого. Сирота я. Работала здесь медсестрой.
- Надо похоронить погибших,- сказал лейтенант.
Рахиль кивнула и пошла к женщинам. Подходила к каждой, клала руку той на плечо и что-то шептала. И вдова вставала от тела покойного, шла за маленькой хрупкой фигуркой к следующей плачущей. Мотька не вмешивался. Женщины все делали сами. Нашли саперные лопатки. Упрямо закусив губы, долбили по очереди острыми лезвиями землю, отчаянно врываясь в нее чуть ли не до самой магмы. По двое-трое стаскивали тела пограничников к общей могиле, укладывая их аккуратно, будто те могли чувствовать боль. Гладили, прощаясь, по мертвым лицам своих мужей, закрывали их ничего не видящие глаза. Дети застыли маленькими столбиками, глядя на происходящее пустыми взглядами.
Когда закончились похороны, день близился к полдню. Уставшие женщины собрались вместе, и Мотька смог их пересчитать. Их было шестеро, включая Рахиль. И двое детишек – маленькая девочка и мальчик постарше. Это было его первое подразделение, над которым предстояло взять командование. Здоровой рукой лейтенант поправил ремень гимнастерки.
- Слушать мою команду,- строгим голосом начал он.
Женщины встрепенулись, обратились в слух и двенадцать глаз уставились на молодого офицера.
- Сейчас по казармам,- продолжил Мотька,- кормим детей. Едим сами и ищем любые припасы. Набиваем рюкзаки едой и питьем. Надо уходить.
- Куда, товарищ лейтенант?- спросили из толпы.
- К своим,- отрезал пограничник.
- А где они? Свои-то?- последовал следующий вопрос.
- Где надо,- ответил Мотька не терпящим возражений тоном.
Рахиль смотрела на него лучистыми черными глазами. И следующую фразу он произнес для нее:
- Не убили же всех. Есть свои. Проберемся.
Женщины рассыпались, исполняя приказ. Им предстояло выходить из окружения.

А Мотька подошел к развалинам своей казармы. Присел на колени, протянул руку и погрузил ладонь в жирную землю вперемешку с кровью. Не было никогда у него дома, не стало и сейчас. Под обгорелыми бревнами пропала даже фотография веселого моряка и весь нехитрый скарб бывшего гольца.
- Поешь, лейтенант,- услышал он за спиной голос Рахиль.- Тебе силы нужны.
Обернулся, вытер испачканную ладонь и принял из ее рук открытую банку тушенки с куском хлеба.
- Столовая уцелела,- пояснила евреечка.- Прямо чудо какое-то.
Он неловко схватился одной рукой, и еда чуть не упала им под ноги. Рахиль поймала банку, легко улыбнулась и зажала тушенку в тонких пальцах, прямо у него перед лицом
Весенин ел с ножа, который забрал у фрица. Неожиданно почувствовал, что голоден, как дикий зверь. Шок последних суток отступал.
Бабы выходили из уцелевших домов и тащили с собой вещмешки, набитые припасами.
- Оружие собирайте,- крикнул он им,- и патроны.
Он не умел командовать. Не успел научиться. А уж командовать женщинами его и вовсе не готовили. Но сейчас женское подразделение молча и собранно исполняло приказы молодого офицера.
Весенин едва вздрогнул, когда кто-то крикнул:
- Надюха, тащи топор. Я этому немчуре сейчас лапу отрублю.
Мертвый фриц смотрел в летнее голубое небо слепыми глазами и накрепко сжимал «Шмайсер» задубевшими руками.
- Не отдает, гад,- пыхтела женщина, пытаясь разжать пальцы.
Лейтенант уже хотел отдать приказ:
- Отставить!
Но оружие было необходимо. Без него никуда, без него никак. Поэтому Мотька приказал «Отставить!», но сам себе. Отставить сантименты, лейтенант Весенин. Это – война. И коли сложилось так, что командовать тебе не погранотрядом, а женскими жизнями, значит так тому и быть.
Он кивком поблагодарил Рахиль, показав, что наелся. Здоровой рукой поправил портупею и пригладил волосы на висках. Та, которую назвали Надюхой, и чья фамилия была Соловьева, поднесла ему фуражку.
- Петеньки моего,- прошептала, сдерживая слезы,- возле тела нашла.
Стряхнула пыль, кончиком косынки, что укрывала ей плечи, протерла красную звездочку. Посмотрела задумчиво и все-таки капнула слезой на зеленое донышко фуражки.
- Не по рангу пока: майорская. Да без головного убора нельзя никак. Носи, лейтенант.
Мотька наклонил коротко стриженную голову, и жена майора надела на него фуражку погибшего мужа.
- Взвод, построиться!- зычным голосом выкрикнул он.
Бабы негромко загомонили и неумело построились перед его глазами. Мотька обвел взглядом нестройный ряд. Они стояли не по росту, и не по стойке «Смирно». Они стояли кое-как, переминаясь с ноги на ногу и поправляя одежду. Но у некоторых в руках были автоматы, а за плечами вещмешки. Даже дети смотрели на молодого командира серьезными глазами.
- Товарищи бойцы…,- начал лейтенант.
Вверенный ему взвод замолчал и уставился на него.
- Враг пришел на нашу землю,- продолжил Мотька.- Злобный враг. Он напал на нас ночью, без объявления войны. Топчет нашу землю, поливая ее кровью. Наша с вами задача – пробраться в расположение Красной Армии. Идти будем по ночам, днем отсыпаться, оставляя часовых. Направление строго на восток. Любое неподчинение моему приказу будет караться согласно законам военного времени. Вопросы есть?
- Никак нет, товарищ лейтенант,- выкрикнула Соловьева.
- Вот и хорошо,- кивнул Весенин.- Значит, в путь.

***


Весенин вел женщин через лес, помня о том, что приграничная деревня занята немцами. Бабы шли на удивление тихо, даже дети не плакали. А кудрявая Рахиль шла рядом, поддерживая лейтенанта, когда ноги его подкашивались от усталости. С беспокойством заглядывая в глаза, поглаживала по рукаву гимнастерки.
На привалах костров не разжигали, ели всухомятку, без чая. Укладывали детей, выставляли дозорных и негромко переговаривались между собой.
Шел третий день их похода, когда к дежурившему Весенину подошла жена майора.
- Давай я посижу, - сказала она тихо, но лейтенант вздрогнул от неожиданности.
- Моя очередь,- возразил он ей.
- Пацан ты еще,- ухмыльнулась женщина,- ты же командир. А случись что с тобой, кто нас поведет? Ты права не имеешь уставать и болеть. Иди спать, лейтенант, я подежурю.
- И правда, Дмитрий Андреевич,- поддержала невесть откуда взявшаяся Рахиль,- от вас толку мало будет, если не выспитесь.
Он согласился. Зверски болело раненое плечо, в висках тупо стучал молот. Рахиль подвела его к тому месту, где спала сама, и он просто рухнул на ковер из листьев и травы, который медсестра постелила вместо матраса. Закрыл глаза и уплыл в свое бандитское прошлое, а тонкая девичья рука с материнской нежностью перебирала волосы у него на лбу.

- Вставай, лейтенант,- затормошили его, вытаскивая из сна,- просыпайся. Похоже, фрицы рядом.
От последних слов Мотька встрепенулся, выскакивая из сна, как чертик из табакерки. Майорша сидела рядом на корточках и лицо ее было испуганным.
- Откуда такие сведения? – спросил Весенин.
- За водой утром пошла,- торопливо докладывала Надежда,- только-только в котелок зачерпнула, как их речь проклятую услышала. Не разобрала, двое их там, или больше. Смеются, гады.
Женщина погрозила кулаком в ту сторону, где слышала немцев. Все остальные уже проснулись и сейчас встревожено смотрели на единственного военного среди них. Дети жались к матерям, Рахиль деловито собирала припасы.
- Отставить,- шепотом приказал он ей, и евреечка послушно бросила вещмешок,- поздно.
Отменный слух бывшего гольца, когда-то стоявшего на шухере, дал Мотьке понять – пора рвать когти. Голоса приближались. Они громко смеялись, и это было страшнее всего. Послышался собачий лай, Рахиль побледнела.
- Овчарки,- прошептала она,- от них не уйти.
- Отставить панику, товарищ медсестра,- прошипел Мотька.
- Есть, отставить панику, товарищ лейтенант.
- Взвод, слушай мою команду,- обратился лейтенант к женщинам,- уходим тихо, но быстро. Детей берем на руки и несем по очереди, чтобы они не задерживали движение. Ни слова, ни звука, ни хруста чтобы я не слышал. Все поняли?
Жена майора коротко кивнула и, повернувшись к остальным, стала молча, жестами отдавать распоряжения. Рахиль подошла к Весенину вплотную и, поднявшись на цыпочки, прошептала прямо в ухо:
- А куда уходим?
От теплого ее дыхания, лейтенанта враз бросило в жар. Вспотели подмышки, а мурашки щекоткой пробежались по спине. Попытавшись взять себя в руки, он прикрыл глаза и вспомнил карту местности на стене майорского кабинета.
- Справа, в нескольких километрах, - болото,- также шепотом ответил он Рахиль,- укроемся там.
И они пошли за ним – бывшим уголовником. Молча, слаженно и тихо. Ни на что не жалуясь, и ничего не прося. Налегке, чтобы не нести лишнего. Детей передавали друг другу на руки. Они шли, а за ними неотступно следовал веселый смех и собачий лай. Они не знали, обнаружили ли немцы их стоянку, и как скоро их нагонит тренированный злобный пес. Они просто шли, потому, что ничего другого не оставалось.
- Ой,- негромко послышалось сзади, и Весенин чертыхнулся,- ногу, кажись, сломала.
Лейтенант обернулся и увидел, что Рахиль уже метнулась к лежащей на земле женщине.
- Перелом,- шепотом доложила медсестра,- идти дальше не сможет.
- Этого только не хватало,- с досадой проговорил Мотька,- немцы вот-вот догонят.
Майорша молча подняла раненую с земли, подставила ей плечо и, закусив губы, упрямо пошла вперед. А Мотька смотрел ей вслед и думал о том, что… случись что, эту обузу придется бросить сразу.
Первые пристрелочные очереди раздались над их головами, когда они уже вступили на болотистую землю. Все пригнулись, испугавшаяся девочка захныкала, когда державшая ее женщина, неловко придавила детскую ручку. Но сейчас это было уже не важно, их обнаружили.
- На землю,- крикнул Мотька, и взвод послушно упал на землю.
Та, которая сломала ногу, упала неловко и громко застонала от боли. Майорская жена пыталась помочь ей, но лейтенант приказал:
- Отставить.
Соловьева вскинула голову, чтобы огрызнуться, но наткнулась на холодный взгляд командира. Он не имел права рисковать жизнями вверенных ему людей, спасая одного человека.
- По-пластунски, к болоту,- Мотькин тон не терпел возражений,- все!
Рахиль, подавая пример, шустро поползла вперед, прижимаясь к земле, когда пули взрывали фонтанчики земли возле ее головы. Остальные двинулись за ней, торопясь успеть до спасительной трясины, пока их не расстреляли, как зайцев. Соловьева еще медлила, прожигая гневным взглядом дыру в лейтенантской гимнастерке. Но Мотька достал пистолет, молча взвел курок и спокойно сказал:
- Убью обеих. За неподчинение приказу, по закону военного времени.
Майорша сдалась, пожала подруге на прощание руку и поползла за остальными.
Мотька остался с раненой. Фрицы играли с ними, как кошка с мышью. Веселились от души, постреливая изредка. Собаку с поводка не спускали, и сейчас лес наполнял ее злобный лай.
А из всего оружия, что они захватили на заставе, остался только его пистолет. Женщина смотрела на лейтенанта огромными испуганными глазами. Времени на раздумье не было. Доли секунды решали все. Весенин приставил ствол к ее виску, где тонко билась жилка, прошептал:
- Прости,
И нажал на курок.
А потом сам пополз к болоту, морщась от боли в раненой руке.
- В воду,- приказал он женщинам, когда увидел их, залегших на берегу в густых зарослях травы.
Они без слов полезли в воду, прячась там от выстрелов. Сам Мотька остался на берегу, укрывшись в осоке. Он видел их – своих преследователей. Их было трое – в гимнастерках с закатанными рукавами и нелепых касках, надвинутых на самые брови. Правый едва сдерживал рвущуюся вперед овчарку. Пес хрипел, натягивая поводок, и из пасти на землю капала слюна.
Немцы, видя, что добыча, казавшаяся поначалу легкой, ускользает, перестали смеяться. Один из них, махнул рукой, давая знак поводырю собаки, и тот спустил овчарку с поводка. Собака рванула вперед прямо к Мотьке, роняя брызги из пасти и хрипя от возбуждения. Но… неожиданно в голове лейтенанта опустело. Все происходящее вокруг показалось ему фильмом, все будто происходило не с ним. Так было тогда, когда он встретил своего первого немца в лесу. Мозг отказался работать, вместо него вступили инстинкты. И когда перед Мотькиными глазами показалась оскаленная собачья морда, он, не раздумывая, сунул ей в пасть перевязанную раненую руку. Пес прокусил перевязку, впиваясь белоснежными клыками в напряженные мышцы. Мотька взвыл от боли, едва не теряя сознание, но здоровой рукой нащупал камень и из всех оставшихся сил шарахнул им по крутому собачьему лбу, пробивая кости черепа.
Фашисты на несколько секунд застыли от изумления, но этого хватило лейтенанту, чтобы скатиться в воду и нырнуть с головой, прячась там от выстрелов. Вода немного успокоила боль, охладила горящую голову и привела в порядок мысли.
Отфыркиваясь, Мотька вынырнул из воды и обеспокоенно огляделся вокруг. Они все были рядом – его взвод, его женщины. Над водой торчали только их головы. Выстрелы смолкли, фрицы ушли, махнув рукой на русских, которым все равно некуда деваться.
Рахиль подобралась к Мотьке поближе и негромко доложила:
- Все живы. Мы все ныряли, когда начинали стрелять. Я знаю, как отсюда выбраться на другой берег.
- Тогда веди,- сказал лейтенант, с трудом улыбнувшись
Сказал и потерял сознание прямо в воде. Последнее, что он слышал- это вскрик медсестры и голос Соловьевой:
- А ну, бабоньки, подхватили лейтенантика и поплыли, родимые.

[Крапива]

Ч.II, гл. 2. "Мотька"

Соловьева подставила Мотьке плечо, безвольную его руку перекинула себе через шею, а Томилина устроилась слева и они втроем поплыли за шустрой Рахилью. Та плыла быстро, но осторожно. Нет-нет, да оглядывалась по сторонам, опасаясь появления гитлеровцев. Но, казалось, сама природа встала на их сторону. И болото, и лес вокруг молчали мирной тишиной.
Две оставшиеся женщины – вдовы капитана Емельянова и старшего лейтенанта Белокобыльского – держали на руках ребятишек. Девочка вцепилась в мать, как обезьянка, и только молчала, глядя вперед серьезным сосредоточенным взглядом. А мальчишка сопел, устроившись на спине Белокобыльской и спрятав в волосах матери испуганное лицо.

Мотька безвольно болтался между женщинами, опустив голову. Майорскую фуражку он потерял еще во время драки с собакой, гимнастерка порвалась окончательно, а нательная рубаха вся пропиталась кровью.
Рахиль обеспокоенно оглянулась назад. Она думала о том, что если в самом скором времени они не смогут найти помощь, лейтенант умрет от потери крови и воспаления в раненой руке. А маленькой евреечке, на глазах которой убили ее собственного деда, очень не хотелось, чтобы молодой лейтенант умирал. И страх за свою судьбу в этом ее нехотении был не самым главным.
На берег она выбралась первой. Молча, одним жестом показала остальным, чтобы сидели пока тихо. Она, мол, сейчас оглядится, нет ли кого в округе. На короткий миг Мотька очнулся. Поднял тяжелую голову и сиплым голосом спросил:
- Где мы?
- Ш-ш-ш-, зашикала на него Соловьева, - молчи пока, лейтенант. Приплыли, похоже. Сейчас на берег будем выбираться.
- Нет никого, - громким шепотом доложила Рахиль с берега, - давайте его сюда. Да поаккуратнее.
Женщины начали вытаскивать Мотьку из воды. Как могли берегли раненную и порванную овчаркой руку, но бывший уголовник все равно глухо застонал, когда они кое-как устроили его под развесистым деревом.
- Ну, как он?- обеспокоенно спросила Емельянова медсестру.
Они боялись за него. Оставшись без мужчин, вдовы даже не представляли, что им делать дальше. А молодой офицер хоть и был неопытным да необстрелянным, но все-таки военным.
- Плохо, - не стала успокаивать ее Рахиль, - нужна срочная помощь, иначе к утру он может совсем умереть.
Соловьева, чей муж был начальником заставы, разом приняла на себя командование. Оставшиеся не возражали, признавая за майорской женой несомненное лидерство.
- Значит, так, Галя, - приказала она Емельяновой, - сымай с него все до подштанников. Надобно мокрую одежу его просушить, не ровен час простуду схватит. В его состоянии – чистая смерть.
Капитанша шустро бросилась к Мотьке и начала стягивать с него через голову гимнастерку.
- Рахиль, - продолжала Надежда, - дуй в деревню. Аккуратно там оглядись – что к чему. Если фрицев не увидишь, мотай обратно, мы тогда туда и двинемся.
Еврейка кивнула мокрой кудрявой головой и помчалась по тропинке к ближайшей деревеньке.
- Бабы, - продолжила распоряжаться Соловьева, - одежку мокрую тоже снимайте, на ветках пока развесим. Детей к себе прижмите, чтобы не померзли пока. И тихо всем! Не гомонить лишний раз!

Рахиль добралась до ближайшего к лесу дома. Тихо, словно мышь-полевка, проскользнула в ворота и встала, как вкопанная, когда из будки, глухо рыча, показалась громадная ушастая голова дворового пса.
Собака смотрела на незваную гостью тяжелым звериным взглядом. Прижав уши, охранник начал выползать из будки. Еще немного, и он доберется до мокрых девичьих ног. Разомкнет пасть и сожмет крепкие клыки на человеческой лодыжке. Собак Рахиль боялась с детства. А уж таких огромных и лохматых – и подавно.
Но из дома вышла крепкая высокая женщина и приказным тоном несомненной хозяйки прикрикнула:
- Полкан, сидеть!
Пес послушно уселся, не спуская с Рахиль взгляда. Женщина прошла по опрятному добротному двору и подошла к калитке.
- Кто такая? – строго спросила.
- С заставы я, - честно ответила испуганная девушка, - разбомбили нас начисто.
Хозяйка помрачнела. Сцепила пальцы рук в один кулак так, что, казалось, косточки треснут.
- А здесь чего ищешь?
- Помощь нам нужна, тетенька, - зачастила Рахиль, - у нас в лесу двое деток маленьких и раненый лейтенант. Совсем умрет, если не поможете.
- Сдурела, девка, - возмутилась незнакомая женщина, - фрицев в деревне нет, на Восток подались, но вот-вот другие придут. Куда мне вас девать тогда?
- Тетенька, - взмолилась Рахиль, - мы же умрем все. Помогите нам, пожалуйста. Хотите, я на колени встану?
Отчаявшаяся медсестра упала на колени и схватилась за подол хозяйского платья. Та отшатнулась от сумасшедшей гостьи и едва не упала, запнувшись о доску. Странная мокрая девушка смотрела на нее умоляющим взглядом. И уйти бы Рахиль ни с чем, вернувшись в лес и принеся беженцам горькое известие, но повезло ей в том, что попала она в дом бывшего председателя колхоза. Старого, закаленного еще Революцией и Гражданской, фронтовика. Сам хозяин дома сгинул от воспаления легких полгода назад, когда провалился под лед и вернулся домой в задубевшей от мороза одежде. Председательствовал он без малого десять лет. И жена у него была под стать – смелая сильная женщина, что шла за своим Прохором от самых его войн с кулаками до поста председателя колхоза.
- Значит, так, - решилась хозяйка дома, - до темноты из леса ни ногой. Сидеть тихо, как мыши. А как стемнеет, подходите все к калитке. Полкана я дома запру, он гавкать не станет. Коли тихо все будет в округе, оставлю лампу на столе. Как свет увидите, так заходите. Ну, а если окна будут темные, значит, в деревне немцы. Тут уж не обижайтесь, уходите подобру-поздорову.
- Спасибо, тетенька, - выдохнула счастливая Рахиль.
Шустро поднялась с колен и бросилась к лесу, надеясь лишь на одно: что доживет лейтенант до вечера, дотянет до уютного тепла деревенского дома. Что не истечет кровью и не провалится в больной воспаленный бред.

Соловьева выслушала медсестру и удовлетворенно кивнула:
- Добро. Сейчас главное – до темна досидеть. А там уж потихоньку-полегоньку дойдем.
- Мамочка,- захныкал мальчишка, - я кушать хочу.
- Я тоже, - присоединилась к нему девочка.
- Потерпите немного, - отозвалась Емельянова, - вот стемнеет, и накормим вас.
Мальчик засунул большой палец в рот, свернулся клубком на коленях у матери и мирно засопел, успокаивая бурчащий от голода желудок. Женщины, оставшиеся лишь в рубахах, устроились сами, окружив Мотьку, и задремали, забыв о собственной безопасности.

Рахиль вскочила, как ужаленная когда на окружающий их лес темным густым покрывалом начала опускаться ночь. Взглянула на лейтенанта и увидела, что он сидит недвижимо, раскрыв глаза.
«Умер», - пронеслась в ее кудрявой голове испуганная мысль.
Медсестренка подошла к бывшему гольцу, потрогала лоб, щеки, провела рукой по груди. Мотька был жив. Из последних сил он держался, но жизнь из его крепкого молодого тела уходить не желала.
- Нормально все со мной, - тихо произнес он, - пока нормально. Только болит все. Вы как?
- Сейчас в деревню пойдем, - быстро, шепотом докладывала Рахиль,- нас там ждут.
- Не опасно? – возразил сперва лейтенант, но потом ответил сам себе, - хотя, выхода все равно нет. Далеко мы не уйдем без еды и оружия.
- Собираемся, бабоньки, - засуетилась проснувшаяся Соловьева.
Ничуть не смущаясь молодого офицера, полураздетые женщины начали сноровисто одеваться. Матери растолкали детей, цыкнули, чтобы те не хныкали и принялись натягивать на них влажную, но уже не мокрую одежду. Последние сутки с их страшным калейдоскопом событий от рвущейся на куски заставы до страха неминуемой смерти под немецкими пулями остались где-то в прошлой жизни. В той самой жизни, границу которой охраняли сейчас их мертвые мужья.
Одевшиеся женщины встали перед сидящим под деревом Мотькой и ждали, что он скажет
- Взвод, - слабым голосом проговорил лейтенант, - слушай мою команду. Впереди пойдет Рахиль. Мы вереницей за ней. Всем молчать. В деревню зайдем по очереди. Первая опять же Рахиль. Следующая – Емельянова с ребенком; за ней – Белокобыльская; после – Томилина.
- А ты? – спросила Надежда.
- Не перебивать, - не терпящим возражения тоном осадил ее Мотька, и майорша тут же замолчала, - я пойду замыкающим. Сломайте мне крепкую ветку, буду опираться на нее. Не волнуйтесь за меня, я дойду.
Соловьева еще пыталась что-то возразить, но командирский тон бывшего беспризорника не оставлял ей шансов. Да и все они прекрасно понимали, что в его теперешнем состоянии он будет их только тормозить. А там, если все сложится удачно, то они и помощи в деревне попросить смогут, чтобы дотащить лейтенанта.

Председательша встретила их во дворе. Стояла она прямо, как дерево. Держала в руках керосиновую лампу, освещая неярким ее светом двор, и смотрела, как в распахнутую калитку по очереди заходят негаданные постояльцы.
- Все? – спокойно спросила она, когда зашла Томилина.
Рахиль встревожено смотрела в темноту, прижав ладонь к груди. Минуты ожидания тянулись раздражающе, бесконечно долго. Мотька все не появлялся, и медсестра уже готовилась сорваться с места, чтобы броситься ему на подмогу. Но тут калитка открылась в очередной раз, и появился лейтенант.
- Вот теперь все, - удовлетворенно произнесла Соловьева.
Развернулась и посмотрела хозяйке дома прямо в глаза. Та выдержала взгляд со спокойствием.
- Меня зовут Анна, - степенно представилась она. – Вдова я.
- Мы все здесь вдовы, - глухо отозвалась Томилина.
Анна обратила взгляд к говорившей. Одна общая беда будто враз сделала их сестрами. Разбитые на осколки женские сердца заговорили на одном языке – извечной бабьей жалости.
- На сеновал, - распорядилась хозяйка. – Лейтенанта своего затаскивайте сами. Как устроитесь, принесу ужин. До ветру ходить осторожно. На грядки и только потемну, чтобы соседи не видели. Мне глаз любопытных не надо. Пса по вечерам буду держать в доме.
- Спасибо, - искренне поблагодарила майорша, уже забираясь по лестнице.
Мотьку затаскивали в четыре руки. Измученный голец держался едва-едва, понимая, что если он потеряет сознание, его никто не сможет затащить.
И когда он рухнул в мягкое душистое сено, плотным ковром покрывающее доски чердака, ушел в беспамятство полностью.
Мотька не видел, как на сеновал поднялась Анна. Как из темного угла навстречу ей вышла Рахиль и приняла из хозяйских рук кастрюлю с холодной вареной картошкой, на которую тут же налетели голодные ребятишки. Следом председательша передала кувшин с молоком и громадную краюху свежего хлеба. И самое главное…
- Передай сумку, сын - проговорила она, обращаясь к тому, кто стоял внизу.
Ей подали холщовую сумку и Анна заговорила, обращаясь к Рахиль:
- Здесь чистая марля для перевязки. В кувшинчике – травяной настой. Им промой рану, он всяческую гниль начисто убивает. Рубаху с парня сними, чтобы лишней грязи не было и руку перевяжи накрепко. Если от жара гореть начнет, так вот полотенце и вода холодная, на лоб положи, пусть остудит немного. Ну, а там надеяться только на чудо. Если к утру не умрет, значит, выживет.
- Сидеть тихо, - предупредила их в последний раз и отправилась в дом.
Рахиль затолкала в себя пару картофелин, удивляясь отсутствию аппетита, и вернулась к лейтенанту. Все сделала как сказала Анна. Положила лейтенантскую голову, горящую больным огнем, себе на колени и стала слушать рваное тяжелое дыхание. Из обрывков бессвязного бреда уловила фамилию Самохина и крайне удивилась. В памяти ее девичьей встал высокий мужчина, держащий ее, ребенка, за руку. Огромные, как казалось ей тогда, люди, наводнившие их с дедушкой квартиру.
Тот Самохин отвел ее в приют, улыбнулся на прощание и исчез из ее жизни, как дым. Но цепкая девичья память навсегда сохранила в себе и короткие белые волосы и пронзительный взгляд глаз холодного голубого цвета.
Наевшиеся до отвала детишки разлеглись на куче сена и быстро уснули. К Рахиль подошла Соловьева.
- Молока бы хоть ему в рот влить,- посоветовала она, - силы нужны с болячкой бороться. Подними ему голову, попробую хоть на язык капнуть.
К Мотькиным губам поднесли кувшин. Первые капли пролились на грудь, но потом молодой организм, отчаянно желавший жить, справился сам. Голец сделал большой глоток и раскрыл мутные глаза. Слабо улыбнулся обрадованной Рахили, сказал «Дошли, все-таки» и опять закрыл глаза. Только сейчас уже во сне, а не в бреду.
- Ну, вот, - довольно сказала майорша, - жить будет. Пограничников так просто не взять.

***
Их разбудил собачий лай. Суровый Полкан гавкал громко и сердито. Женщины встрепенулись, Рахиль вздрогнула, очнувшийся Мотька приподнялся на локте.
Соловьева приложила палец к губам, показывая всем: «Тс-с-с» и подобралась к стене сарая. Выглянула в щелку, отшатнулась и развернулась к беженцам побледневшим лицом.
- Немцы, - прошептала одними губами, и Рахиль закрыла рот ладонью.
Со двора послышалась немецкая речь вперемешку с русской. Рахиль подползла к майорше и тоже приложила глаз к щели между досками.
Посреди двора, выпрямившись, гордо стояла Анна. Перед ней высокий немецкий офицер постукивал стеком по сверкающему сапогу. Справа от офицера стоял автоматчик – охранник. А слева – явно русский мужчина неприятной, какой-то скользкой наружности. Это его голос слышали женщины. Он переводил разговор.
- Мы знаем, - говорил он, - что ночью к вам приходили гости. Мы не хотим ничего плохого, только познакомиться с ними. Попросите их выйти.
- Я не понимаю, о чем вы говорите, - спокойно отвечала хозяйка, - у меня нет никаких гостей. Я вдова, ко мне никто никогда не приходит.
Пес рвался с цепи, роняя на доски двора тягучую слюну. Автоматчик скучающе поднял оружие и полоснул короткой очередью по надоевшей собаке. Полкан взвизгнул, захлебнувшись последним лаем, и рухнул перед будкой. Анна вздрогнула, прикрыла глаза, но ни одним движением не выдала своих чувств.
- Господин офицер, - продолжал переводчик, - хочет познакомиться с дамами, которые пришли к тебе ночью.
Хозяйка перевела на говорившего спокойный взгляд.
- Степан, ты же с моим Прохором на рыбалку ходил. С кем ты сейчас?
- Ты мне зубы не заговаривай, председательша. Я всегда на стороне закона. Сейчас закон они, - бывший учитель немецкого языка сельской школы мотнул головой на офицера, - веди своих баб. Я знаю, что они с заставы. Жены комиссаров. Коммунистки проклятые. Им новая власть спуску не даст!

Рахиль отшатнулась. Страх вполз внутрь громадным холодным удавом. Кровь стремительно отлила от лица, и черные ее глаза уставились на Мотьку. Тот понял все без слов и начал медленно подниматься на ноги.
- Куда? – шикнула на него Соловьева.
- Я выйду, - ответил лейтенант, - вы оставайтесь. Может, им меня хватит, а от вас отстанут.
Договорить им не дали. На лестнице, ведущей на сеновал, показалась круглая немецкая каска. Автоматчик пристально оглядел собравшихся и мотнул головой, показывая «Спускайтесь».

Немецкий офицер ходил вокруг сбившихся в кучу женщин, внимательно оглядывая каждую. Детей жены пограничников попытались затолкать внутрь своей небольшой группы. Подойдя к Мотьке немец долго смотрел ему в глаза. Бывший уголовник твердо выдержал взгляд врага. В голове гольца пронеслись сцены его ухода от облав. Вся прошлая жигановская школа сейчас лихорадочно пыталась найти выход. Но выхода не было. Некому было кричать «Атас! Рвем когти!», и ожидали их не побои от легавых, а безразличные зрачки чужих автоматных стволов.
- Комиссар? – спросил фашист по-немецки.
- Отвечай господину офицеру, - приказал учитель, - ты комиссар?
- Солдат он, - ответила за него Соловьева, - обычный солдат. Всех комиссаров убили еще на заставе. А этого только-только прислали.
Немец насмешливо посмотрел на майоршу. Та выпрямилась под его взглядом и гордо вздернула подбородок. Офицер подошел к Рахиль, стеком поднял ей подбородок, вгляделся в испуганные черные глаза.
- Юде, - сказал утверждающе.

А по улице, мимо распахнутой калитки, шла колонна пленных. Измученные красноармейцы едва волочили ноги. Кто-то выпадал из шеренги и автоматчики по бокам пристреливали того короткими очередями. Жители высыпали к калиткам и смотрели на своих защитников молча, сухими и страшными глазами.
Немец отдал приказ своему охраннику и тот качнул стволом автомата в сторону колонны. Пограничников поставили в строй и погнали в общей шеренге. На Запад.
Рахиль прижалась к Мотьке, пытаясь скрыть еврейское свое лицо. Соловьева отдала ей косынку и та натянула ее на кудрявые черные волосы.
Мотьку замутило от запаха гниющих под знойным июньским солнцем ран, но он приказал себе «Отставить». И только крепче сжал зубы, глядя прямо вперед.
Не думал и не гадал бывший жигановский помощник, что так быстро и бесславно закончится его жизнь. Но упрямый характер сдаваться не желал. Мотькины глаза внимательно оглядывали окрестности, стараясь найти хоть малейшую лазейку. Ему нужен был лишь один шанс, а там уж тело само вспомнит, как убегать от пуль.
- Задумал чего, лейтенант? – обеспокоенно спросила Соловьева сзади. – Коли задумал, так не тяни, говори.
- Нет, - признался Мотька, - ничего не могу придумать.

Неожиданно воздух разорвали одиночные выстрелы поверх голов пленных.
- На землю все! – раздался чей-то громкий крик.
Мотька среагировал сразу. Он дернул на себя прижавшуюся к нему Рахиль и рухнул на нее сверху, закусив губы от боли в раненой руке. Женщины позади него упали следом, прикрыв телами детей. Пленные падали вокруг, как бревна. Кто, послушавшись крика, кто уже ничего не услышав. Охранники, крича по-немецки, залегли за мертвыми телами и вели веерный обстрел. Из леса высыпала небольшая группа русских солдат. Они были вооружены немецкими автоматами и упорно шли прямиком на фашистов.
Немецкий офицер отдавал приказы резким злым голосом и отстреливался из пистолета.
- Все к лесу! – закричал один из русских – явный командир. – Бегите к лесу!
И здесь Мотьку не подвела воровская выучка. Он схватил еврейку за руку и потащил за собой в лес. Оглядываться на свой бывший взвод времени не было, за ним рванула лавина окровавленных раненых пленных. Кто был посильнее, схватился с охранниками врукопашную, добывая себе оружие.
А издали уже слышался рев мотоциклетных моторов.
- В лес, в лес! – кричали неожиданные освободители.
Толпа бежала под защиту деревьев. У перелеска остановились три мотоцикла. Немцы рассыпались цепью и стали прочесывать лес. Мотька залег под корягой, зажав Рахили рот здоровой рукой.
Щелкающие звуки выстрелов подсказали ему, что завязался бой. И те, кто вышел из леса, и те, что шли по пыльной дороге, дрались, добывая себе свободу и жизнь.
- Стихло, - прошептала еврейка.
Бывший беспризорник вылез наружу. Прошел дальше в лес и увидел пожилого старшину, собирающего немецкие автоматы.
- Чего встал, как вкопанный? – спросил он Мотьку. – Обыскивай давай, патроны ищи и жрачку.

- Из окружения мы выходим, - рассказывал ему потом этот старшина, - уже почти неделю. Тяжко.
Окруженцы не знали, что немцы уже вовсю бомбят Минск, что войну СССР объявила Финляндия, с которой два года назад воевал этот самый старшина, а на Красной Площади в Москве впервые зазвучало:
- Вставай, страна огромная.
Никто из них ничего этого не знал. Они и не догадывались, что кольцо фашистов сжимается все плотнее, что Красная Армия, которую они так хотели найти, уже откатилась далеко на Восток. И до ближайшего военного подразделения недели пути. В голоде и опасности. В тревоге и отчаянии. А может и к лучшему, что не знали? Потому что Мотька, оказавшийся опять самым старшим по званию, сразу же взял на себя командование.
- Будем прорываться, - решительно сказал бывший голец и Рахиль взглянула на него восторженными глазами.

Они выйдут на позиции 124-й стрелковой дивизии через две недели. Измученные голодом и болезнями. Оборванные и грязные. Отчаявшиеся, но не сдавшиеся. Их будет вести бывший вор и уголовник, который еще пятнадцать лет назад помогал бандиту убивать людей.

[Незабудка]

Я очень надеюсь, что соавтор найдётся. А пока хотелось бы этот текст немного подправить (те же пояснения сделать сносками и убрать то, что при копировании лишним прихватилось).