Весна. Дачи
Весной что-то эдакое, удивительное в природе просыпается, и у меня словно переворачивается всё в нутре. Сила так и распирает. Хочется кричать, бежать, безумствовать. И женщины, кончено. Я в любой сезон не прочь, но уж по весне-то... Особенно на природе, на дачах.
Дачи — это вам не город. Всё другое. Цвета, звуки, запахи умопомрачительные. Даже птички совсем иначе поют, и солнышко ярче светит. А уж какие на дачах бывают женщины… На здоровой, естественной пище, да на свежем воздухе что-то совершенно особенное проявляется в них: в походке, в голосе и даже в каждом брошенном, словно бы невзначай, взгляде.
Приметил я, что живут от меня поблизости, в крайнем, у пруда, бревенчатом доме три дамы. Имена их довелось мне подслушать: Машенька, Дашенька и Катенька. И каждая по-своему хороша!
Сперва-то глянулась мне Даша. Рыженькая. Грациозная, порывистая. Ох, как посмотрела она на меня из окна! Понять бы только, чего было больше в этом взгляде: любопытства или страха? А, может быть, страсти?
И вот, не в силах терпеть, стою, жду мою Дашеньку под берёзой, распускающей первые весенние листочки. Из окошка очень хорошо меня видно. Я словно бы просто так стою, дышу свежим воздухом, на солнышке греюсь, а сам, краем глаза, примечаю, нет-нет, да глянут на меня из окна. То чёрненькая Машенька, тоже хорошенькая, но совсем ещё, кажется, ребёнок, уставится на меня удивлённо. То светленькая, полноватая, неторопливая Катенька посмотрит с эдакой негой, и, кажется, с полным безразличием. А вот и моя Даша! Прильнула к окну, да тут же и отпрянула, словно чем её обожгло.
Час проходит, другой. Уже и солнце к закату клонится. Комары появились. За нос укусить норовят. Но я стою терпеливо. Жду-с.
Наконец, Дашенька выходит. Оглянулась тревожно, словно бы гонится за ней кто. Никого. Тишина вокруг звенящая, даже собаки не брешут. А солнце закатное, большое, красное, словно бы запуталось в рыжих её волосах. Я аж дыхание затаил, глядя на такую красотищу.
А она, встретив страстный мой взгляд, отшатнулась, словно в испуге… Но нет — кинулась ко мне. Почти бегом, никого не стесняясь! Ох, Дашенька, прелесть моя! Да я готов тебя прямо сейчас, вот тут, под берёзой…
— Зачем? Зачем вы ходите к нашему дому?! — торопливо зашипела она мне, словно бы и в правду была на меня сердита. А у самой и неуверенность, и волнение, и страсть в глазах.
— Всё из-за вас, — говорю. — Из-за одних только ваших зелёных глаз… Меня Яковом кличут, вообще-то. Можно Яшей. А ежели Яшенькой меня назовёте, так я за одно это готов быть ваш верный слуга до своего последнего вздоха.
Говорю, а сам всё подшагиваю к ней, норовя приобнять.
— Убирайтесь немедля, — снова шипит она. — Стыд какой! Подружки и так уже шпыняют меня, привадила мол, к дому нового кавалера. Убирайтесь!
— Хорошо, я уйду. Ваше желание — закон для меня. Но скажите сперва, когда я смогу увидеть вас снова? — Как бы невзначай я прижался к ней, но она, вздрогнув, отскочила.
— Убирайтесь!
— Но как стемнеет, обещайте мне выйти. Буду ждать вас у пруда, под ивой.
— Зачем же вы там будете ждать?
— Обещайте, что придёте, зеленоглазая погибель моя.
— Для чего же?
— Будем вместе смотреть на луну.
— Фи, — презрительно дёрнув головой, она шмыгнула к дому, но у входа грациозно оглянулась и так посмотрела… Я понял — придёт.
Ночь. Луна огромная светит. Сперва комары меня покусали. Потом холодом потянуло с дороги. Я уже весь озяб, дожидаючись. Одной только надеждой и греюсь.
Вдруг слышу — идёт!
Я бегом к ней навстречу. Глядь, а это не Дашенька. Это Катя стоит у забора. И смотрит на меня так строго, словно я что-то уже украл.
Подхожу к ней, а что сказать и не знаю. Но смотрю, и Катя при свете луны тоже ничего себе прелестница. Разве что чуть полновата, и Дашеньки моей постарше, но фигура — ох! И вид у Катеньки, коли приглядеться, совсем не строгий. Наоборот — совершенно милый, трогательный. Так и захотелось мне её прямо тут за все места потрогать.
— Ах, — говорю, — как прекрасно встретить вас в этот час, при полной луне!
А она мне:
— Даша просила вам передать, что не выйдет. И вообще, лучше отстаньте от нас. Даже не подходите к нашему дому!
— Да как же это я от вас отстану, если я даже не начал ещё приставать? — шепчу я ей на ушко, а сам уже пытаюсь приобнять её восхитительный зад.
— Ну, ты, хлыщ городской, не трогай меня! — осаживает Катя. — И лапы свои убери, а то в морду получишь!
Тут я, улучив момент, обнял её крепко, нежно, Даже за шею слегка укусил. Другая бы от эдакого обхождения разомлела, но эта нет. Вырвалась, и правда, со всего маха врезала мне по мордам!
— Убирайся! — говорит. — Сколь ещё тебе повторять? Уходи поскорее. А то Василий прознает, что ты к нам шастаешь. Так тебя отделает, что живого места не останется! — На том и сбежала.
Ах, Катенька! До чего горяча! Прижать бы тебя где-нибудь в тесном углу, да поговорить по душам, по настоящему… Что же, выходит, она не просто так меня прогоняла? Выходит, это она меня уберечь пыталась от какого-то своего деревенского ухажёра? Не знак ли это, что всё же проснулись у ней ко мне нежные чувства?
А луна всё светит, словно фонарь. Соловей запел на иве, зараза. То ли грусть, то ли тоска изнутри меня раздирает. И страсть как хочется мне, сам теперь не пойму кого. То ли Дашу, то ли Катю, то ли даже эту глупую Машку, которая так бессовестно пялилась на меня из окна.
Да разве испугаюсь я какой-то местной шпаны? За моих девочек я сам в клочья порву кого хотите! Пусть слышат! Никого не боюсь! Вот до утра тут прожду — вдруг, да выйдет ко мне хоть кто-то? И так захотелось мне запеть что-нибудь разудалое, от распирающих душу чувств:
— Эх, Мурка, ты мой мурёночек! — затянул я, во всё горло: — Мурка, ты мой котёночек!
И двух куплетов не пропел, как появился у забора мой супротивник. Видать, тот самый местный Василий. Взгляд бандитский. Морда наглая. Однако, в плечах-то, смотрю, он не ширше меня.
— Эй, ты кто такой?
— А ты кто такой?
— Я-то местный. Всех тут, в нашей деревне, знаю. Если прямо щас не свинтишь, я тебя, хлыщ городской, в лоскуты порву. Понаехали тут малахольные…
— Ах ты рвань подзаборная! Да я таких, как ты у себя на районе, в городе, пачками…
— Да я щас тя урою, шкура!
— Порву гниду!
Ох, как мы сцепились! Как я ему надавал! Хам! Невежа! Рвать таких в клочья! Словно бы эта улица только для него одного! Словно к дому этому, бревенчатому, кроме него другим и ходу нет… Ну уж дудки! Я от своей Дашеньки теперь не отступлюсь! Я и другой раз так ему накостыляю, что ещё сильнее будет хромать!
— Зачем же вы, Яша, эдак-то Ваську, соседа нашего, отделали?
— Затем, что он хам и дурак, — довольно ворчу я и аккуратно так Дашеньку приобнимаю.
— А вы, Яшенька, будто бы не наглец?
— Ну что вы, лапочка? С вашим полом я завсегда бываю галантен, — шепчу я, уткнувшись носом в её рыжий висок. Страстно прижимаюсь к ней всем телом.
— Да вам, мужикам, всем только одно от нас надо! — фыркнув, она опять вырывается из моих объятий.
— Будто вам, женщинам, нужно от нас что-то другое, — шепчу я ей, вновь прижимая Дашеньку к бревенчатой стенке дома.
— Другое, дурень! Конечно другое! Про высокие чувства, про порывы души ничего ты что ли не слышал? Только морды соперникам бить, да похабные песни орать под окном горазд?
— Ох, горазд! За это меня такие как ты барышни и любят. А коли говорить о душе, то душа моя, Даша, с этих пор будет принадлежать только вам.
— Что же вы тогда у пруда Катю лапали? Она ведь всё, в красках мне описала!
— А что же вы, Дашенька, к пруду, ко мне не вышли?
— Вам, мужикам, всё равно, выходит, кого лапать?
— А вам, небось, в жизни главная радость — смотреть как терзается по вам мужская душа? — страстно шепчу я, снова навалившись на неё всем телом.
Хоть бы этой Даше поддаться мне, самую малость! Нет! Вырвалась. Убежала. А луна снова смотрит с небес, почти такая же большая, как и вчера. И снова хочется выть на эту луну от тоски, от неразделённой страсти. Да что же этим женщинам надо? Как их понять?
Вдруг чуть слышно зашуршала трава. Словно кто-то незаметно хочет прошмыгнуть мимо меня в темноте… Ну да! Так и есть. Это самая молоденькая из троицы, Машка возвращается, видно, с прогулки.
Поняла, что я заметил её. Замерла вся, внутренне напряглась. Уставилась на меня широко раскрытыми, совсем ещё детскими глазами. А формы-то у неё уже ого-го, вполне взрослые. Эдак, в темноте, да с расстройства, пожалуй, и решишь, что она даже краше моей Дашеньки.
— Ну, здравствуй, моя мурка, здравствуй дорогая! — нежно запел я и двинулся к ней. Попытался прижать красавицу к бревенчатой стеночке, там же, где прежде Дашу.
Эх, Катенька, небось, в такой ситуации не стала бы отвешивать мне пощёчины, и испуганно орать, словно её сейчас на части разорвут. А эта стала. Раз отвесила, и два. Вот дурища-то. А меня это только сильней распаляет. Прижался к ней. Хриплю в её нежное ушко:
— Машенька, любимая, я ведь, всё это время, только вас дожидался.
А она вырывается. Орёт, что есть мочи:
— Помогите! Поди прочь, наглая морда!
Тут в доме окно распахнулось. Чую что пора бежать, что сейчас что-то дурное случится, а остановиться уже не могу. И верно — хуже было бы только с головой в пруд упасть, да там и утопнуть. Окатили меня и Машку из окна ведром холоднющей воды. Да ещё кричали что-то грозное, может, даже стреляли вслед. Я от страха и не разобрал, что уж там было. Весь мокрый, едва утёк, дворами, к своему жилью…
Ну что этим женщинам надо? Из кожи вон лезешь, чтобы им угодить, а в ответ одни неприятности. Всем ведь я хорош. И красив, и силён, и песни петь горазд лучше многих других. И любого их местного хахаля, если придётся, так отделаю, что неделю отлёживаться будет… Машка-то, небось, тоже промокла. Теперь в доме греется, да косточки мои с подружками перемывает... Ну ничё. Завтра вечером, я опять к ним под окна приду. Пока в меня из ружья не стреляют, есть надежда на взаимность, хотя бы с одной из троих.
— Дашка! Маша! Катенька! Кыс-кыс-кыс… Домой, домой скорей, мои лапочки. Все пришли? Обижает вас этот рыжий котяра? И откуда только взялся такой? Будет теперь каждую ночь под окном орать, дурень. Ведь все три кошки давно стерилизованы. Неужто не чует?.. А сами вы куда лезете? Вам же теперь это всё ни к чему. Просто развлечение себе такое устроили? Приваживаете котов, а мне потом, то их драки наблюдать, то этот ор под окнами слушать? Мало мне было Васкиных концертов, теперь ещё и этот будет с серенадами приходить каждую ночь? Ох уж эти женщины. Трудный народ.
!
