ЭроПроект

«Раздайся, народ!
Меня пляска берёт!
Без гармони, без дуды
ноги ходят не туды».
(Святочные запевки)

В стародавнее время это было. Аккурат первая седьмица, «светлая коляда», прошла, наступил Васильев день. Парни да девки двух сёл по соседству сняли на вечёрку крайний дом у погоста, где солдатка жила. Первыми девки вошли. Порядок навели да угощеньем, что наколядовали, стол покрыли. Следом парни подтянулись. С гармонью да балалайкою.
Песни, пляски. Девки парней задирают, словно павы по избе широкой выступают. Парни посередь, что те бесы, крутятся, коленца выкидывают. Шутки, смех. Одни девки своим парням здравицы поют, а парни больше пьют да девок подначивают. Как подпили, так пошло веселье, только стон стоит.
Только вот двум девицам пары не досталось. Вот и вышла у них катавасия. А бесы тому и рады – давай их сердца разжигать. Тут бы им Бога вспомнить, да на святках до Бога ли? Одно веселье, хиханьки да хаханьки на уме.
Потолкались беспарные девки среди прочих и заскучали. И решили шутку сотворить – умруна в избу притащить. Оделись тихонько, из избы никем не замеченные выскользнули да на погосте две свежих могилы заступами разбередили и умрунов из них вынули. Рогожею обернули и на косах своих в избу занесли. Прислонили к стене за печкой, а сами как ни в чём не бывало, будто гадать за ворота ходили, разделись и в горницу вошли.
На печи же девчонка малая хоронилась, тайно пробравшись на взрослую вечёрку за старшей сестрой. Увидела она умрунов, испугалась, молчит, сердешная, в уголок прижалась. А они тем временем зашевелились, меж собой переговариваются: «Что, брат, отогреваешься ли?» – «Отогреваюсь, а ты?» – «И я отогреваюсь». А из задов у них собачьи хвосты расти начали.
Девчонка на печке пикнуть боится, а в избе песни орут, пляшут – куда те! Дым коромыслом!
Вот уж и полночь настала.
– А спойте-ка нашим молодцам обоим песню погорячее, плясовую, – вдруг заявляют те две девицы, что умрунов принесли.
– Каким это вашим? Нет тут ваших, – отвечают им.
– А вот и есть! За печкой стоят, приглашения дожидаются, – возражают они, а сами посмеиваются.
Интересно всем стало, да и запели хором плясовую. А умруны вдруг огнём занялись, как горящие головни. Языки высунули, а изо ртов у них пламя пышет и жупел чёрный летит. Как стали их в песне-то величать, так выскочили они из-за печки – да в горницу. Давай среди гостей и плясать, и ломаться, и кривляться-кувыркаться. Собачьими хвостами пыль мести, пламенем да пеплом всех палить, лягать да за бороды и косы рвать.
Испугались все вокруг, и хмель вон, и ноги подкосились. Кто где стоял или сидел, тот там ничком и грохнулся. А умруны пляшут пуще прежнего, что аж половицы из полу вон летят. Столы и посуда прыгают, всё вдребезги да в черепки. Плясали, плясали до петухов. А как кочет пропел, так они в тартарары и провалились, в самую преисподнюю, только земля застонала.
По утру солдатка в дом вошла, смотрит, а гости лежат – кто без руки, кто без ноги, кто без языка, кто без бороды, кто без косы, а кто и вовсе без головы. И мертвы все как один. Только девчушку откачать удалось, что на печи хоронилась да умрунов видела. Она-то всю оказию и поведала, когда дар речи вновь обрела.