Те, кто слышал сказку про Емелю дурачка и его чудеса «по щучьему велению», наверное, думают: вот свезло деревенщине: огреб халявы не вставая с печи, да вдобавок на царской дочке женился! Вот только, на самом деле все совсем не так было. И все эти чудеса в виде самодвижущейся печи вовсе не колдовство или там магия какая-то заморская, а знания, смекалка да руки умелые. Ведра с водой, что, дескать, сами с речки домой идут на самом деле водопровод обыкновенный, а дрова, что сами собой пилятся да по поленницам раскладываются, так-то лесопилка деревенская. Все это головой придумано и руками сделано. Как говорится: «Ловкость рук и никакого мошенства». Небылицы эти насочинял муж один ученый. Приехал в нашу деревню фольклор в тетрадочку себе записывать, а как увидал чудеса техники, так бухнулся в обморок от избытка впечатлений. Мужики наши его потом неделю медовухой отпаивали. Да видать не отпоили до конца или наоборот перепоили, что после этого он вместо фольклора на жанр фэнтези переключился. Ну да бог с ним, чего взять с творческой личности! Пусть сочиняет себе дальше, тешит народ байками.
Жили бы мы не тужили и дальше, да приключилась как-то во дворце царском беда. Задумал царь-батюшка в хоромах своих лифт установить, чтобы значится не ногами по лестницам топать, а на лифте этом в мгновение ока с этажа на этаж взлетать. Дернут лакеи за веревку – вот ты уже из трапезной в покои свои вознесся, дернут другой раз и ты уже на чердаке, в трубу подзорную на звезды любуешься. Установить то установил, даже инженера заграничного приставил за механизмом следить, да вот только, как водится в нашем отечестве, пошло что-то не так – застрял лифт тот между этажами, а в нем дочка царская оказалась, Марья-царевна. Захотелось бедняжке самой испытать прелести «прогрэсса».
Что делать? Разослал царь слуг своих по округе с наказом найти смекалистого человека, кто бы смог исправить сей конфуз. Ну, служивым долго искать не пришлось, как услышал я про беду эту, сам на помощь поспешил.
Царь наш, гарант государственности и вертикаль власти, сам росточка небольшого, с проплешинами ото лба к макушке, смешно на себя важности напускает, пытается глядеть грозно, и от того меня строго так спрашивает:
- Кто таков?
- Емельян, - отвечаю. – Из деревни Кукуево. Механик-самоучка и самородок народный.
- Вот что, самородок, - насупился царь еще больше. – В курсе, что за проблемы у нас приключились? Ну а если в курсе, то приступай к устранению. Справишься – озолочу. А нет, так попадешь в заботливые руки Лаврентий Палыча, нашего заплечных дел мастера.
И кивает в сторону неприметного боярина в новомодных очочках-пенсне на горбатом носу.
Ну что ж, делать нечего, приступил я.
А вокруг лифта толпа придворных суетится. Лакеи те, что за веревку тянули, стоят у стенки ни живы ни мертвы, лицом бледней той штукатурки на стене и обреченно на Лаврентий Палыча смотрят. Няньки-мамки причитают и кудахчут, согласно штатному расписанию исправно наводя в округе панику. Инженер лицо от чертежей боится поднять и, как заведенный, бормочет одно и то же: «Donnerwetter, Donnerwetter…», видать уже видит себя вывернутым на дыбе в подвалах Лубянки.
Разогнал я всю бесполезную царскую челядь, отодвинул в сторону несчастного инженера и приступил к осмотру механизма. Дело то на самом деле оказалось пустячным: гастарбайтеры, что механизм этот монтировали, забыли гайку на ведущей шестерне зашплинтовать, вот она, открутившись, и попала между зубьев, заклинив устройство. Подобрался я к кабинке, где царевна томилась и спрашиваю:
- Как вы там, барышня?
- Ничего, - отвечает, - держусь.
Голосок нежный хоть и дрожит, но паники в ответе не слышно.
- Вот и славненько, - подбодряю ее, - держитесь, мадемуазель, сейчас я вас вызволю.
Зафиксировал ломиком кабинку, чтобы та ненароком не сорвалась вниз, вынул гайку из зубьев, поменял пару шестеренок, увеличив передаточное число, добавил противовесов, настроил балансиры и, дернув за цепочку с гирькой, как в ходиках, опустил кабинку.
Снова придворные набежали, гам, суета, опять мамки-няньки причитают, то ли от радости в этот раз, то ли больше ничего другого не умеют. Немец-инженер вокруг бегает, шестеренки щупает и снова бормочет, на этот раз «Das ist fantastiche, das ist fantastiche!» А я, как только открылись дверки лифта, позабыл обо всем на свете и перестал замечать все вокруг, потому что увидел ЕЁ!
А она наклонила тонкую лебединую шею, глазки потупила и стоит, ждет чего-то. Тут уж я не растерялся, подаю ей руку и со словами «пожалуйте, сударыня», помогаю ей выйти из треклятого лифта. Царевна взмахнула ресницами, будто бабочка крыльями порхнула и улыбнулась мне, от чего сердце мое вздрогнуло, и румянец по щекам разлился, аки у барышни.
- Гран мерси, - говорит она и исчезает в толпе налетевших нянек.
А меня под локоток сам царь в сторонку отвел и говорит:
- Ну, Емеля, проси чего хочешь.
Халяву то, конечно, любят все, но кроме того у нас еще и гордость есть и самоуважение. И потому ответил я нашему самодержцу со всей гордостью трудового народа:
- Не надо мне ничего, ваше величество, если понадоблюсь, обращайтесь.
Царь хмыкнул в ответ, но настаивать не стал, а в качестве благодарности пригласил на банкет по случаю благополучного спасения царевны.
Уж тут я отказываться не стал. Не потому что люблю пожрать, а потому что надеялся снова увидеть ее. Да вот незадача, не было ее среди пирующих. Видать, перенервничала сидя в запертом лифте и не смогла присоединиться к шумному торжеству. Нет так нет. Ничего не поделаешь. И когда чопорный банкет ближе к ночи превратился в обыкновенную пьянку, я потихоньку покинул трапезную.
Но выбираясь из дворца, заплутал в коридорах бесконечных и уже собирался звать на помощь, но вдруг открывается одна из дверей и передо мной появляется сама царевна.
- Ах! – смущенно восклицает она. – Это снова вы? Не могли бы вы еще раз помочь мне?
И с этими словами отступает обратно вглубь комнаты.
Конечно, могу! И даже с превеликим удовольствием.
- Что делать надо? - интересуюсь.
- Ах! – снова восклицает она. – У меня на ожерелье застежка сломалась, не могу снять, - поясняет царевна и поворачивается ко мне спиной, наклонив голову.
С застежкой то я быстро справился, да вот только, когда мои руки легли ей на плечи, не мог справиться с собой. Прижался к ней, целуя в лебединую ее шею, а она в ответ дышит глубоко, так что грудь девичья в ладонях моих волнительно вздымается, и ручками теребит завязочки на платье своем. А когда невмоготу мне стало и развернул я ее лицом к себе, платьишко то легонькое и соскользнуло с плеч на пол.
Ах, боже мой, красота какая открылась мне! И слов то таких нет, чтоб описать все это! Грудь молодая белоснежная - будто вьюга сугробы намела в Рождественскую ночь, да ягодками рябиновыми макушки их украсила, животик девичий белеет в сумраке и подрагивает от волнения, как птаха малая. А дальше то сумрак тот ночной в волосах кучерявых путается, тайной неизведанной все покрывает! Подкосились царевнены ножки стройные, и упала она навзничь в постель пуховую, а я следом за ней, не разжимая объятий страстных!
Заехал как-то прошлым летом к нам в деревню факир заморский, йог-индус. Полдня народ развлекал: голой задницей на гвоздях сидел, стекляшки битые жевал, да змей под дудочку танцевать заставлял. А под конец представления вынул книжечку потрепанную с картинками. От картинок этих девки наши захихикали и зарделись что маков цвет. А парни как засунули руки в карманы, так уже вынуть их оттуда не смогли. Я сам тогда всё фокусника пытал, что за Кама эта такая, про которую книжка написана и почему ее надо только с утра. Вон наши деревенские, кто понетерпеливее, насмотревшись картинок, утра дожидаться не стали – еще толком не завечерело, а уже разбрелись по стогам свежескошенного сена да ближайшим кустам!
Вовремя я вспомнил про ту книжку индусскую: закинул девичьи ножки стройные, кожей гладкой волнующие себе на плечи, да и ворвался бесцеремонно в тайну, сумраком скрытую. Машенька только ахнула в ответ да покрепче меня прижала к себе, ногтями розовыми в спину мою впиваясь. А дальше уж кроме как «ах-ах-ах!» и слышно ничего не было. Много я тех картинок из книжки индусской до утра вспомнил! Утром, как только Машенька от ночи бурной в себя пришла, говорю ей со всей серьезностью:
- А поехали ка, Марья свет Ивановна, со мной в деревню нашу, Кукуевку славную. Чего тебе тут во дворце киснуть. Смотри вон: пыль да шум, суета да интриги придворные. А у нас и воздух свежий и молоко парное. Летом в речке прохладной купаемся, зимой на санках с горки катаемся! Не жизнь, а благодать!
- Ой! – смутилась царевна. – Как же я туда поеду?..
- А как жена моя! – заявляю я, крепче к себе прижимая. - Влюбился в тебя, как только увидел в лифте том и ни о ком, кроме тебя, больше думать не могу.
Машенька глаза на меня влажные подняла и ресницами пушистыми похлопала, как бабочка крылышками помахала, и отвечает:
- Согласная я, - и головку свою мне на плечо кладет.
Вот так мы и обрели счастье друг в друге.
Царь, узнав о таком отъявленном мезальянсе, поначалу осерчал. Да только у нас ведь нынче не домострой какой дремучий, а прогрессивные времена. Дети сами свою судьбу устраивают, без оглядки на родителей. Так и сказала моя Машенька: «Или муж мой Емеля, или ухожу в монастырь!»
Папенька побурчал для порядка, да и согласился. Куда ж он денется!
Наши деревенские поначалу настороженно мою супругу восприняли. Ну как же: царевна! Белоручка! А как увидали на что эта царевна способна, так и примолкли, и иначе как Марья–Искусница ее не называли. Потому как настоящий аристократ не тот, кто нос задирает и происхождением своим кичится, а тот, кто перед трудностями не сгибается и руки не опускает!
Вот и живем мы с тех пор в любви и согласии. Своей головой, руками, да еще кое-чем счастье куем!
А вы, люди добрые, будете у нас в Кукуевке, заходите, не стесняйтесь, угостим вас, чем Бог послал, да Машенька моя настряпала!
Жили бы мы не тужили и дальше, да приключилась как-то во дворце царском беда. Задумал царь-батюшка в хоромах своих лифт установить, чтобы значится не ногами по лестницам топать, а на лифте этом в мгновение ока с этажа на этаж взлетать. Дернут лакеи за веревку – вот ты уже из трапезной в покои свои вознесся, дернут другой раз и ты уже на чердаке, в трубу подзорную на звезды любуешься. Установить то установил, даже инженера заграничного приставил за механизмом следить, да вот только, как водится в нашем отечестве, пошло что-то не так – застрял лифт тот между этажами, а в нем дочка царская оказалась, Марья-царевна. Захотелось бедняжке самой испытать прелести «прогрэсса».
Что делать? Разослал царь слуг своих по округе с наказом найти смекалистого человека, кто бы смог исправить сей конфуз. Ну, служивым долго искать не пришлось, как услышал я про беду эту, сам на помощь поспешил.
Царь наш, гарант государственности и вертикаль власти, сам росточка небольшого, с проплешинами ото лба к макушке, смешно на себя важности напускает, пытается глядеть грозно, и от того меня строго так спрашивает:
- Кто таков?
- Емельян, - отвечаю. – Из деревни Кукуево. Механик-самоучка и самородок народный.
- Вот что, самородок, - насупился царь еще больше. – В курсе, что за проблемы у нас приключились? Ну а если в курсе, то приступай к устранению. Справишься – озолочу. А нет, так попадешь в заботливые руки Лаврентий Палыча, нашего заплечных дел мастера.
И кивает в сторону неприметного боярина в новомодных очочках-пенсне на горбатом носу.
Ну что ж, делать нечего, приступил я.
А вокруг лифта толпа придворных суетится. Лакеи те, что за веревку тянули, стоят у стенки ни живы ни мертвы, лицом бледней той штукатурки на стене и обреченно на Лаврентий Палыча смотрят. Няньки-мамки причитают и кудахчут, согласно штатному расписанию исправно наводя в округе панику. Инженер лицо от чертежей боится поднять и, как заведенный, бормочет одно и то же: «Donnerwetter, Donnerwetter…», видать уже видит себя вывернутым на дыбе в подвалах Лубянки.
Разогнал я всю бесполезную царскую челядь, отодвинул в сторону несчастного инженера и приступил к осмотру механизма. Дело то на самом деле оказалось пустячным: гастарбайтеры, что механизм этот монтировали, забыли гайку на ведущей шестерне зашплинтовать, вот она, открутившись, и попала между зубьев, заклинив устройство. Подобрался я к кабинке, где царевна томилась и спрашиваю:
- Как вы там, барышня?
- Ничего, - отвечает, - держусь.
Голосок нежный хоть и дрожит, но паники в ответе не слышно.
- Вот и славненько, - подбодряю ее, - держитесь, мадемуазель, сейчас я вас вызволю.
Зафиксировал ломиком кабинку, чтобы та ненароком не сорвалась вниз, вынул гайку из зубьев, поменял пару шестеренок, увеличив передаточное число, добавил противовесов, настроил балансиры и, дернув за цепочку с гирькой, как в ходиках, опустил кабинку.
Снова придворные набежали, гам, суета, опять мамки-няньки причитают, то ли от радости в этот раз, то ли больше ничего другого не умеют. Немец-инженер вокруг бегает, шестеренки щупает и снова бормочет, на этот раз «Das ist fantastiche, das ist fantastiche!» А я, как только открылись дверки лифта, позабыл обо всем на свете и перестал замечать все вокруг, потому что увидел ЕЁ!
А она наклонила тонкую лебединую шею, глазки потупила и стоит, ждет чего-то. Тут уж я не растерялся, подаю ей руку и со словами «пожалуйте, сударыня», помогаю ей выйти из треклятого лифта. Царевна взмахнула ресницами, будто бабочка крыльями порхнула и улыбнулась мне, от чего сердце мое вздрогнуло, и румянец по щекам разлился, аки у барышни.
- Гран мерси, - говорит она и исчезает в толпе налетевших нянек.
А меня под локоток сам царь в сторонку отвел и говорит:
- Ну, Емеля, проси чего хочешь.
Халяву то, конечно, любят все, но кроме того у нас еще и гордость есть и самоуважение. И потому ответил я нашему самодержцу со всей гордостью трудового народа:
- Не надо мне ничего, ваше величество, если понадоблюсь, обращайтесь.
Царь хмыкнул в ответ, но настаивать не стал, а в качестве благодарности пригласил на банкет по случаю благополучного спасения царевны.
Уж тут я отказываться не стал. Не потому что люблю пожрать, а потому что надеялся снова увидеть ее. Да вот незадача, не было ее среди пирующих. Видать, перенервничала сидя в запертом лифте и не смогла присоединиться к шумному торжеству. Нет так нет. Ничего не поделаешь. И когда чопорный банкет ближе к ночи превратился в обыкновенную пьянку, я потихоньку покинул трапезную.
Но выбираясь из дворца, заплутал в коридорах бесконечных и уже собирался звать на помощь, но вдруг открывается одна из дверей и передо мной появляется сама царевна.
- Ах! – смущенно восклицает она. – Это снова вы? Не могли бы вы еще раз помочь мне?
И с этими словами отступает обратно вглубь комнаты.
Конечно, могу! И даже с превеликим удовольствием.
- Что делать надо? - интересуюсь.
- Ах! – снова восклицает она. – У меня на ожерелье застежка сломалась, не могу снять, - поясняет царевна и поворачивается ко мне спиной, наклонив голову.
С застежкой то я быстро справился, да вот только, когда мои руки легли ей на плечи, не мог справиться с собой. Прижался к ней, целуя в лебединую ее шею, а она в ответ дышит глубоко, так что грудь девичья в ладонях моих волнительно вздымается, и ручками теребит завязочки на платье своем. А когда невмоготу мне стало и развернул я ее лицом к себе, платьишко то легонькое и соскользнуло с плеч на пол.
Ах, боже мой, красота какая открылась мне! И слов то таких нет, чтоб описать все это! Грудь молодая белоснежная - будто вьюга сугробы намела в Рождественскую ночь, да ягодками рябиновыми макушки их украсила, животик девичий белеет в сумраке и подрагивает от волнения, как птаха малая. А дальше то сумрак тот ночной в волосах кучерявых путается, тайной неизведанной все покрывает! Подкосились царевнены ножки стройные, и упала она навзничь в постель пуховую, а я следом за ней, не разжимая объятий страстных!
Заехал как-то прошлым летом к нам в деревню факир заморский, йог-индус. Полдня народ развлекал: голой задницей на гвоздях сидел, стекляшки битые жевал, да змей под дудочку танцевать заставлял. А под конец представления вынул книжечку потрепанную с картинками. От картинок этих девки наши захихикали и зарделись что маков цвет. А парни как засунули руки в карманы, так уже вынуть их оттуда не смогли. Я сам тогда всё фокусника пытал, что за Кама эта такая, про которую книжка написана и почему ее надо только с утра. Вон наши деревенские, кто понетерпеливее, насмотревшись картинок, утра дожидаться не стали – еще толком не завечерело, а уже разбрелись по стогам свежескошенного сена да ближайшим кустам!
Вовремя я вспомнил про ту книжку индусскую: закинул девичьи ножки стройные, кожей гладкой волнующие себе на плечи, да и ворвался бесцеремонно в тайну, сумраком скрытую. Машенька только ахнула в ответ да покрепче меня прижала к себе, ногтями розовыми в спину мою впиваясь. А дальше уж кроме как «ах-ах-ах!» и слышно ничего не было. Много я тех картинок из книжки индусской до утра вспомнил! Утром, как только Машенька от ночи бурной в себя пришла, говорю ей со всей серьезностью:
- А поехали ка, Марья свет Ивановна, со мной в деревню нашу, Кукуевку славную. Чего тебе тут во дворце киснуть. Смотри вон: пыль да шум, суета да интриги придворные. А у нас и воздух свежий и молоко парное. Летом в речке прохладной купаемся, зимой на санках с горки катаемся! Не жизнь, а благодать!
- Ой! – смутилась царевна. – Как же я туда поеду?..
- А как жена моя! – заявляю я, крепче к себе прижимая. - Влюбился в тебя, как только увидел в лифте том и ни о ком, кроме тебя, больше думать не могу.
Машенька глаза на меня влажные подняла и ресницами пушистыми похлопала, как бабочка крылышками помахала, и отвечает:
- Согласная я, - и головку свою мне на плечо кладет.
Вот так мы и обрели счастье друг в друге.
Царь, узнав о таком отъявленном мезальянсе, поначалу осерчал. Да только у нас ведь нынче не домострой какой дремучий, а прогрессивные времена. Дети сами свою судьбу устраивают, без оглядки на родителей. Так и сказала моя Машенька: «Или муж мой Емеля, или ухожу в монастырь!»
Папенька побурчал для порядка, да и согласился. Куда ж он денется!
Наши деревенские поначалу настороженно мою супругу восприняли. Ну как же: царевна! Белоручка! А как увидали на что эта царевна способна, так и примолкли, и иначе как Марья–Искусница ее не называли. Потому как настоящий аристократ не тот, кто нос задирает и происхождением своим кичится, а тот, кто перед трудностями не сгибается и руки не опускает!
Вот и живем мы с тех пор в любви и согласии. Своей головой, руками, да еще кое-чем счастье куем!
А вы, люди добрые, будете у нас в Кукуевке, заходите, не стесняйтесь, угостим вас, чем Бог послал, да Машенька моя настряпала!
). А тут альтернативная сказка, да еще с Лаврентием Палычем в придачу (надо объявить его национальным достоянием, без него нам никак!)
