Легкие, быстрые шаги. Она влетела в комнату, склонилась надо мною, вальяжно лежащем на диване, ткнула в лицо указательным пальцем.
– Я тебя очень прошу, просто умоляю – чтобы без этих шуточек! Ты меня понял?
Кивнул.
– Когда он придет, веди себя как человек, а не как…
Не нашла нужный эпитет.
– Понял, понял.
– Держи!
Протянула мне бумажку со списком. Я знаю эти бумажки, она их на холодильник лепит. Там у каждой сверху написано “для тупых напоминаю”, или что-то в этом роде.
– Сходи в магазин, купи все по списку, – задумалась, постукивая пальцем по столу, – Чего-то ведь еще хотела… Черт, вылетело из головы! В общем, я позвоню, если вспомню.
Снова кивнул, поднялся с дивана. Выбрал кое что из нашей музыкальной коллекции – виниловая пластинка легла на диск проигрывателя, иголка коснулась спиральной дорожки. В динамике зашипело.
– Не вздумай снова забыть телефон! – донеслось из прихожей.
Я отдернул шторы, глянул в окно, стекло которого упиралось гранями в стены, пол, и потолок. Внизу продолжал жить своей жизнью город, который сейчас не видно за хлопьями мокрого снега, тем более с восьмидесятого этажа.
Сквозь шипение и потрескивание тонкий голос затянул на английском: “Семь часов и пятнадцать дней прошло с тех пор, как я осталась без твоей любви…”.
– Все, я пошла.
Накинула пальто, завязала шнурки на ботинках.
– Таблетки съела?
– Съела.
“Мир перевернулся, день и ночь поменялись местами, с тех пор, как я осталась без твоей любви…”.
Поцеловала меня в щеку, выскочила за дверь. Я стоял еще минуту, прислушиваясь к удаляющемуся цоканью каблучков. Потом достал смарт. Геометка – маленькая “L” в кружочке – определяла ее местоположение. Какое-то время она будет указывать на наш дом, пока Лена не спуститься вниз. Что-то слишком долго в этот раз… Наверное, пришлось ждать лифт. Люди существа стадные, они сами не замечают, как толпой приходят, например, на автобусную остановку, хотя до этого там было пусто. Или вот сейчас, сразу на многих этажах решились идти по своим делам – ни раньше, ни позже. Я скривился: она не любит лифты. Представляю, каково ей было, когда кабина останавливалась через каждые пару этажей.
Наконец, геометка сместилась от дома на север, дальше по проспекту. Десять минут до станции метро, потом Лена спустилась в подземку и сигнал пропал. Ну что ж, проводил. Я всегда ее провожал, хотя бы так. По другому она не разрешала.
“C тех пор, как ты ушел, я могу делать все, что захочу. Я могу видеться, с кем захочу. Я могу ужинать в любом ресторане…”.
– Нет, ужинать мы будем дома.
Конечно, я все купил. И не только купил, но и приготовил. Она не позвонила, не вспомнила, что еще хотела, но я и так знал – бутылка красного, полусладкого.
Вечером пришла с Захаром.
– Захар, – представился он и замешкался, не зная, протягивать ли мне руку.
Я протянул сам, пожал его холодную ладонь.
– Гектор.
Лена проводила его в гостиную, потом вернулась ко мне, на кухню, где я уже готовил аперитив.
– Послушай, Гек. Ты только не обижайся…
– Не обижусь. Я все понимаю и не буду мешать, – подал ей два наполненных бокала, – Возьми.
Она смотрела на меня несколько долгих мгновений. Нежно, с благодарностью. За этот взгляд можно было простить все на свете.
Они с Захаром закрылись в гостиной, съели ужин, который я приготовил, выпили вино, которое я купил. Потом она вернула на кухню грязную посуду. Я сидел на табурете, ел овсянку с изюмом, смотрел новости по телевизору.
“Протестующие пикетировали терминал плесецкого космопорта, требуя увеличить ремиграционную квоту на Ларсен-11. В первую очередь это касается граждан, получивших предельную дозу…”.
– Ой, выключи ради бога!
Убавил звук. Лена, будто извиняясь, показала мне пальцем на мойку. Я доел кашу, вздохнул.
– Знаю, там плачут немытые тарелки и вилки.
Она хотела уйти, но я остановил.
– Поздравляю тебя. Да, ты просила не говорить, не напоминать, что сегодня твой… Но… В общем, это тебе.
Достал маленького плюшевого Винни-Пуха. Она засветилась улыбкой, обняла меня.
– Спасибо, малыш! – ушла, уединилась с приятелем в спальне.
Телевизор продолжал тихо бормотать, теперь уже диалогом журналиста и очкастого умника:
– Излучение планеты не выходит за пределы ее ионосферы. Человек, который пересекает эту границу, больше не может жить нигде, кроме как на Ларсен-11. То есть какое-то время, конечно, может. Период безболезненного существования у каждого различный, от нескольких месяцев до нескольких лет. Но потом неизбежно наступает рубеж.
– Рубеж, это когда пострадавший впадает в кому?
– Не совсем. Первый признак – тело избавляется от волосяного покрова, это значит, что процесс запущен. И только через тридцать-сорок дней коматозное состояние.
– А дальше?
– Дальше смерть. Более трехсот дней после впадения в кому никто не жил.
Я включил воду, намылил губку. “Конечно, зачем покупать посудомоечную машину, если есть я?”.
Первый “ах” очень громкий – спальня, к сожалению, сразу за стенкой. Я невольно вздрогнул, звякнул тарелкой о тарелку. Даже шум воды не спасал – я слышал из-за стены гораздо больше, чем хотелось.
Покрытая мыльной пеной вода добралась до середины мойки, утопив грязные столовые приборы. Видимо, засор. Надо будет прочистить трубу. Я вылавливал, натирал, ополаскивал…
За стеной стонали, не особо стесняясь.
Перестарался, погнул вилку, пришлось аккуратно разгибать. Рядом с мойкой росла стопка чистой посуды. Удивительно, что еще ничего не разбил…
Когда Лена вскрикнула – громко, пронзительно – неосторожно дернул рукой в пенной глубине, чиркнул пальцем по лезвию ножа.
– Ах, черт… – облизал палец, выключил воду. Полез в аптечку, за пластырем. “Надо было сразу уйти”.
На улице холодно, многолюдно. В общем-то, мне все равно, куда идти. Массивные башни тысячников, подпирающих небо, пронзающих его, кажется, до самого космоса, нависали, давили своей мощью, многоглазостью светящихся окон.
Сел в монорельсовый поезд, идущий в дальний район, когда-то бывший другим городом, теперь же поглощенный мегаполисом. Полчаса – и я на берегу моря. Хорошо хоть на пляже зимой пусто. У самой кромки воды пена, прибой толкает ее, стараясь подвинуть ближе ко мне. Будто Посейдон тоже мыл посуду.
Утром, когда я вернулся, Лена спала одна в своей постели. Если не считать Винни-Пуха, прижатого к груди хрупкой ладонью. Я аккуратно подсел, поправил одеяло. Не открывая глаз, она взяла меня за руку.
– Гек, какого лешего… Я выхожу, тебя нет, раковина заляпана кровью… Что случилось? Где ты был?
Все-таки приоткрыла заспанные глаза. Я молча показал палец, залепленный пластырем – мол, ерунда.
– Он тебе нравится?
– Палец?
– Нет, не палец.
Лена вздохнула, отпустила мою руку.
– Гек, иди. Встань на зарядку. Шлялся целую ночь неизвестно где.
– Значит, не нравится.
– Не ревнуй. Он хороший.
– Ты давно его знаешь?
Пожала плечами.
– Не то, чтобы… Три года назад мы вместе участвовали в отборе. Захар хороший программист, но чуть хуже, чем я, – улыбнулась, – Поэтому взяли меня. Ну, не считая еще сотни тысяч специалистов, конечно. И… я полетела.
Улыбка ее погасла.
– В общем-то, мы не были хорошо знакомы. После возвращения я случайно встретила его на работе, слово за слово, ну и…
– Не обязательно было это делать.
Она поморщилась, закуталась в одеяло с головой, чтобы не видеть меня, не слышать.
– Ради беременности это делать не обязательно, – сказал я громче, – Есть более надежные и безопасные методы.
– Я не хочу твои искусственные методы, – глухо пробубнила из под одеяла.
– Не нравится искусственное? Ты и со мной это делала.
– Нет, не делала.
– Делала, делала.
Замолчала на минуту.
– Это другое. Всего пару раз.
– Три раза. И что значит – “другое”?
– От скуки.
– Ну, спасибо… Ты вообще уверена, что он не болен чем-нибудь?
Она вдруг вскочила с постели, толкнула меня, заставляя встать, попятиться к выходу из комнаты.
– Уходи! Оставь меня!
Хлопнула дверью. Я стоял какое-то время у порога, раздумывая – не попробовать ли войти снова? Но не решился.
Ушел на кухню, где все так же лежал испачканный кровью нож. Взял его за рукоятку, провел пальцами по лезвию. Пятна легко счищались, совсем не так, как было бы с настоящей, липкой человеческой кровью. “Надо закончить. И прочистить чертову трубу”.
Вдруг услышал, как открылась дверь в ее спальню. Лена недолго возилась в прихожей, потом вышла из квартиры. Догонять не стал – обиделась ведь, злится. Пусть побудет одна. Тем более, что сама не знает, на кого больше обижена: на меня, или на себя.
По привычке отследил ее до метро. Потом закончил домашние дела, почитал, послушал музыку, посмотрел телевизор. Приготовил обед. На улице начинало смеркаться, а ее геометка так и не появлялась. Не может же она все время быть в метро! Позвонил – “абонент недоступен”. Отключила телефон? Она никогда так не делала.
Я ходил по комнате из угла в угол, заламывал руки. Включил ее ноут, нашел контакты, телефон Захара. Он ответил сразу, но сказал, что Лены у него не было. Врет? Нет, не врет. Прислал сообщение, с просьбой дать знать, когда она объявится. Я не выдержал, оделся, схватил бумажку “для тупых”, быстро нацарапав “включи телефон и позвони мне”. Бросил ее на пол, посреди прихожей, и ушел.
Куда могла пойти нелюдимая, привыкшая сидеть дома девушка? Город огромен, бесконечно огромен, не хватит и года, чтобы обойти все его злачные места, закоулки, подворотни.
Следуя привычным маршрутом, за которым раньше наблюдал на экране смарта, я дошел до станции “Воскресенская”. Спустился вниз. Из динамиков в потолке вещал неживой голос, рассказывающий о правилах пользования эскалаторами и между делом рекламирующий “уникальные возможности в освоении новых миров, которые нам всем дарит”... Сел в вагон. Но на следующей же станции вышел, пересел в поезд, следующий в противоположном направлении. Почему-то решил, что Лена поехала бы именно туда. Я всегда доверял своим ощущениям, когда задавался вопросом – что бы она выбрала? Будто она сама мне подсказывала.
В окно вагона был встроен монитор, на котором беззвучно шевелил губами очередной эксперт. Звук за ненадобностью отсутствовал – вокруг слишком шумно, но внизу изображения бежала строка: “...когда десятки тысяч людей вернулись, выполнив свою работу, про последствия никто не знал. Но они стали умирать. И что прикажете делать? Мы же все понимаем, что полеты на такое расстояние обходятся недешево. Кроме того, для колонии требуются новые профессии, нужны новые специалисты. Возвращать же тех, чьи навыки уже не столь важны на данном этапе освоения, нецелесообразно. Даже для спасения их жизней. Мы создали для них государственную программу ремиграции, выделяются квоты на возвращение…”.
Я отсчитал пять остановок. Здесь она обычно поднималась наверх, к зданию, где работала. Выходить из вагона не стал, поехал дальше. Ей бы наверняка захотелось поехать дальше. Посмотреть – какие там станции? Проехал одну, другую… На третьей вскочил с места, бросился к выходу: здесь бы ей понравилось! Интерьер в стиле “стимпанк”, она это любит. Прошелся вдоль перрона, оглядываясь по сторонам, двинулся к эскалаторам. Из динамиков снова “...возможности в освоении новых…”.
Наверху по-прежнему валил мокрый снег. На всякий случай я включил смарт, проверил. Сигнал не появлялся. Попробовал позвонить – абонент все так же недоступен. И тут мне в глаза ударил ослепительный неоновый свет, пробивающий белую пелену снега. На другой стороне дороги приветливо поднимал пивную бутылку огромный космонавт в скафе. Рука его размеренно двигалась вверх-вниз, по одной и той же, навечно запрограммированной дуге. Бар “Дух первопроходца”.
Дорога была многополосной, с металлическим разделителем посередине. В ту и другую сторону проносились электрокары, почти не давая возможности перебежать напрямую. Лена – девушка осторожная, она наверняка нашла безопасный переход, но я смотрел во все глаза и не видел его. Тратить время на поиски не хотелось, я чувствовал, что она пошла туда, к “первопроходцу”. Решился! Быстрым рывком через три полосы до разделителя. Загудели сигналы, чья-то машина взвизгнула покрышками. Не давая себе опомниться, я проскочил еще три полосы, затормозив лишь перед последней, пропуская мчащуюся машину.
Ворвался в теплое нутро бара. Толпа, дым синтетического курева, ругань, смех… Это совсем не то место, в котором я мог бы ее представить. Но сейчас верил: Лена где-то рядом.
Пошел вдоль стойки, разглядывая всех девушек, даже тех, что были на нее совсем не похожи. Не она… Не она… Не она… Повернулся в сторону шумной компании, расположившейся вокруг сдвинутых столов. Гогот, улюлюканье… Нельзя было понять за широкими мужскими спинами – что их так развеселило? Я проталкивался, вытягивал шею, стараясь разглядеть. Внезапно двое из толпы подняли на руках, поставили на стол… ее. Спиной ко мне, но ошибиться невозможно: стройная, в обтягивающих упругую попку голубых джинсах, невысокая, словно девочка подросток, с гладкой головой, лишенной волос, но украшенной тату в виде пятигранника QR-кода. Лена вскинула вверх бутылку, точно тот космонавт, “первопроходец”. Опрокинула ее над собой, сделала жадный глоток, еще один… Кто-то уже лапал ее за ноги, дергал за свитер, обнажая хрупкое плечико.
Я рванулся вперед, раскидывая всех, кто попадался на пути, не обращая внимание на пьяные проклятия вслед.
– Лена!
Она обернулась, прищурилась – в лицо ей светила диодная лампа, вставленная в нелепый абажур из кованых прутьев.
– Лена, это я! Иди сюда!
Вокруг засмеялись еще громче, попытались оттолкнуть, не пустить к ней. Не знаю, узнала ли она меня: кажется, была слишком пьяна. Ее все-таки сгребли со стола. Толстый бородатый мужик подхватил легкое тело, перекинул через плечо, врубаясь в шеренгу собутыльников, словно ледокол. Я хотел было следом.
– Пустите, бл…
Не пускали, сомкнулись стеной. Бородатый сунул в зубы сигару, оборачиваясь, ухмыляясь.
– Да я верну скоро. Подожди в кладовке.
Меня самого подхватили, поволокли куда-то.
– Лена! Пустите, ублюдки! Эй ты, оставь ее! Лена-а-а!!!
Втолкнули в темную каморку, захлопнули дверь. Я упал на пол, но тут же вскочил, задев во мраке какие-то швабры, ведра. Все повалилось, загрохотало. Дверь была толстой, замок надежный, мне не выломать, хоть и пытался, барабанил изо всех сил в шершавое деревянное полотно. Затравленно огляделся. Сверху бледный прямоугольник света. Дотянулся рукой, отдернул пыльную шторку – окно. Узкое, под самым потолком. Не сомневаясь ни секунды, ударил по нему кулаком. Звон стекла, осколки. Подтянулся, не обращая внимание на порезы, кое как втиснулся в проем, вывалился на тротуар, покрытый снегом. Пришлось обежать здание вокруг.
Толстяк сидел у парадного входа, прислонясь к стене. Руку он прижимал к лицу, по его бороде стекало красное, тягучими каплями падая на снег. Тут же валялась так и не зажженная сигара.
– Ссука… – промычал он плаксиво.
Меня передернуло от ненависти и отвращения, но бить его я не стал. Глупо. Девчонка сама за себя постояла, а я… В кладовке… В общем, после драки кулаками не машут.
Побежал по тротуару сначала в одну сторону, потом вернулся, рванул в другую. Лены нигде не было. Мимо проносились машины, создавая завихрения снежных хлопьев, позади ядовитым неоном сверкал вечно напивающийся космонавт. Я остановился, посмотрел в отчаянии направо, налево… Едва различимый в метели силуэт двигался по металлическому разделителю трассы.
“О, господи!”. Хотел было перебежать к ней, но в последний момент отшатнулся – электрокар, завывая клаксоном, пронесся в нескольких сантиметрах от меня. Во рту пересохло. Почему-то представилось мое тело, сбитое, переломанное, валяющееся на обочине. Нет… Нет! Я должен пройти к ней! Упрямо сжав зубы, выждал момент, проскочил одну полосу, замер, пропустил череду сигналящих машин, перебежал еще одну полосу, снова остановка… Кто-то оттормозился, заблокировал своим электрокаром весь поток. Открыл окно, обматерил меня, но я уже не обращал внимания. Подбежал к Ленке, аккуратно подхватил ее, снимая с разделителя. Она ойкнула от неожиданности, но, увидев меня, улыбнулась.
– Гек… Я в говно.
– Вижу.
Прикинул, как лучше вернуться к метро. Решил, что проще будет идти вдоль разделительной до развязки, которая маячила впереди чередой огней, и там уже сойти с трассы. Позволил было Лене шагать неровной походкой впереди, но передумал, взял ее на руки, понес.
– Что ж ты творишь, чудо?
Она положила голову мне на грудь. Смотрела вперед.
– Хорошо так, по ровной, прямой дороге. А у меня в жизни одни дурацкие повороты. И вообще… Соскочила я со своей дорожки. Финиш.
– У тебя пьяный бред.
Согласно кивнула головой.
Дома я уложил ее в постель, отправил сообщение Захару – “нашлась, все в порядке”. Хотел сварить себе кофе, но решил, что разумнее будет просто зарядиться. Сел в кресло, нащупал порт в районе поясницы, примагнитил к нему тянущийся от розетки кабель. Пока шла зарядка, листал странички в браузере настольного компа. Я знал, какую страничку надо открыть. Но никак не мог решиться, все ходил вокруг да около – по новостям, глупым мемчикам, человеческим социалкам, не человеческим… Все-таки заставил себя зайти в избранное, найти нужную ссылку. Логин, пароль, вход в личный кабинет. Это ее ЛК, но она давно сюда не заходила, доверила эту “радость” мне.
“Государственная программа ремиграции на Ларсен-11. Ваш номер в очереди…”. Проклятая точка пульсировала – “ожидайте”. Наконец все было просчитано, сайт выдал: “номер в очереди 27 241, ориентировочный срок отправки через 518 дней”.
Закрыл страничку. Пятьсот восемнадцать дней. Для Лены это приговор. Проклятое излучение! Ну как? Как его могли не обнаружить, когда исследовали планету?! Что у них, приборов не хватало?
Ленка все понимает, и теперь она хочет лишь одного – родить ребенка. Оставить после себя жизнь. Ей помогли бы выносить его, даже когда она впадет в кому, на это госбюджет и компании-колонизаторы выделяют средства.
Я не стал ей ничего рассказывать – про квоты, про пятьсот восемнадцать дней. Утром она приняла пару традиционных таблеток, плюс еще одну от похмелья. Завтрак в себя затолкать не смогла, а вот к обеду, после хорошей прогулки, проголодалась.
Мы с ней долго смеялись над тем, что было вчера. Смеяться вообще лучше, чем грустить, даже когда на душе у тебя черные тучи. А может, она просто не хотела, чтобы я запомнил ее грустной? Нет-нет, нельзя даже не думать об этом! Кто я такой, чтобы ей заботиться о моих чувствах…
Вечером она по привычке села за комп, немного позаниматься. Любила в понедельник прийти на работу с заготовками. Я был рядом, в ее комнате. Раньше бы прогнала, но не в этот раз. Она не унывала, не проливала слез, но я видел, что готовится. Ни на минуту не хотела оставаться одна, и даже Винни-Пуха несколько раз назвала “подарок на мой последний день рождения”.
Ближе к двенадцати встала, потянулась, легла на кровать. Похлопала рукой по одеялу, чтобы я к ней подсел.
– Ничего, наверное, не получится, – сказала тихо, без эмоций.
– Ты о чем? – встрепенулся я.
– О ребенке. Мне кажется, я бы уже почувствовала.
– Так быстро не бывает, успокойся.
Она улыбнулась, но по лицу было видно, что в ее понимании она должна была почувствовать сразу.
– Поставь музыку. Что-нибудь нежное.
Долго перебирал пластинки, отыскал, наконец, ее любимый блюзовый диск.
Лена встала с кровати, сняла с себя всю одежду. Маленькая, бледная, с этой нелепой тату вместо волос.
– Иди ко мне.
– Лен…
– Иди.
Я подошел. Она обняла, потянулась на цыпочках, чтобы достать губами до моего уха. Прошептала:
– Не из благодарности. И не потому, что страшно. Понял?
– Понял, понял.
Поцеловала меня в губы, потянула за собой в постель. Я на ходу сдернул брюки, футболку, трусы и носки. Лег на бок, рядом с ней. Она медленно отвернулась, до последнего оглядываясь на меня. Подставилась прохладными ягодицами, сама нащупала меня рукой, помогла.
Первый “ах” был бесшумный. Зачем? Я рядом, все слышу и чувствую, даже если она приоткрывает губы, не произнося ни звука.
Но потом разошлась! Все громче и громче, с животным остервенением, впитывая, всасывая в себя удовольствие, наслаждаясь каждой секундой, заставляя меня лежать под ней, на ней, вставать сзади, и двигаться, двигаться, двигаться, до воя, визга, хрипов, до царапин на моей спине и отметин на ее аккуратной попке… До мурашек по всему телу и разноцветных пятен в глазах. Закричала, извиваясь подо мной… Потом вздрагивала еще минуту, жалобно поскуливая… Затихла.
Зачем врать самому себе? Я хотел этого, и я мог. Но от меня у нее не будет ребенка.
Утром Лена не проснулась. Ее время вышло. Я вызвал скорую, они приехали, констатировали коматозное состояние, поставили свои нехитрые приборы и сказали вызывать, если что. Теперь я могу только смотреть – день, два, сто, двести – сколько понадобится. Не буду отходить, готовить себе овсянку, розетка рядом.
Позвонил Захар. Я все рассказал ему и долго слушал, как он сопит в трубку, не зная, что ответить.
– Прости, не могу больше говорить, – я отключил смарт.
Захар приехал через полчаса. Я удивился, потому что был уверен, что никогда больше не увижу этого человека. Он протянул мне пластиковую карточку.
– Что это?
– Моя квота.
– Твоя… что?
– На программистов спрос небольшой. Я прошел переподготовку, по специальности агрономия, снова подал заявку. Меня взяли.
– Но что мне с этим делать? – я все еще не понимал.
– Пусть летит она. Люди с синдромом сферы Ларсена выходят из комы, как только тело оказывается в зоне излучения. Она будет жить там нормальной жизнью.
Я смотрел то на карточку, то на него. Оглянулся на спальню, где лежала Лена.
– Погоди, но ее просто не возьмут. Они же выбрали тебя.
– Возьмут. Квота – моя личная собственность, и я могу ее переуступить другому человеку, равноценному специалисту.
– Так она же… Она не агроном!
– У меня были кое-какие сбережения, я оплатил ей курсы. Там, на Ларсене, когда очнется. Они не посмеют помешать ей, поверь. Не посмеют!
Меня зовут Гектор. Я обычный биобот-помощник. Антропоморфный корпус, комбинированная энергетическая установка. Такие есть почти в каждом доме. И всё же я отличаюсь, потому что в моей жизни была Лена. Гениальный программист, добрый человек.
Она для меня больше, чем создатель. Больше, чем друг, жена, любовница. Я всегда считал себя ее частью. Частичкой ее души, существом, запрограммированным по образу и подобию ее характера. Я люблю ее.
Скоро пассажирский транспорт выйдет на орбиту Ларсен-11. Как только он достигнет ионосферы, планета дотянется своим излучением до каждого человека, прибывшего туда впервые, замкнет на нем свои кандалы. И приласкает тех, кто вернулся, давая им еще один шанс. Лена проснется. Увидит Винни-Пуха – не последний подарок, на не последний день рождения. Подумает ли она обо мне?
Спотыкаясь на царапинах, иголка продолжала считывать с пластинки музыкальный трек:
“Без тебя здесь так одиноко,
Как птице бывает без песни.
Ничто уж не остановит
Моих одиноких слез.
Скажи мне малыш, в чем ошибка?
Я обниму первого встречного,
Но он только напомнит мне
О тебе.
Я даже ходила к доктору,
Угадай, что он сказал мне?
Знаешь, что он сказал мне?!
Детка, тебе нужно развлечься!
Не важно чем, будь собой.
Дурак. Ведь ничто не сравнится,
Ничто не может сравнится
С тобой…”.
Иголка со скрипом чиркнула по винилу, соскочив с дорожки.
И с языком здесь достаточно забавно, хотя я не удивлюсь, если стилизация под ПОВ героя: одновременно с простыми предложениями, грубыми штрихами здесь встречаются шикарные образы и рефлексия, так что автор явно знал, что делает. С точки зрения именно языка меня действительно покоробил только один момент, вот этот:
Но может там на Ларсене научились синтезировать (тут должен быть смайлик-ужас))))
