Часть I. Начало пути
Раз, два, три, четыре, пять,
Я иду тебя искать.
Улыбнись, звезда ночная,
Я не знаю, что в начале,
Знаю то, что впереди.
А что есть, сейчас ласкаю.
Раз, два, три, четыре, пять,
Я иду тебя искать.
Вот найду ли, то не знаю.
Знаю только, что живу.
Море кормит нас, но оно и забирает. В уплату за пищу, которую дает. Забирает всё, без остатка. Мы живем морем и растворяемся в нем, когда приходит срок.Я иду тебя искать.
Улыбнись, звезда ночная,
Я не знаю, что в начале,
Знаю то, что впереди.
А что есть, сейчас ласкаю.
Раз, два, три, четыре, пять,
Я иду тебя искать.
Вот найду ли, то не знаю.
Знаю только, что живу.
Запись первая
Я никогда не вела никаких записей. Но на этом корабле я чувствую себя чужой и ненужной. Чтобы сгладить мои ощущения, капитан дал мне блокнот в кожаном переплете, перо и чернила. Приказал: «Пиши, так ты сможешь занять свои дни».
А что писать? Я не знаю.
Может быть это.
Меня зовут Марта. Я родилась и выросла в портовой таверне, хозяин которой - мой отец. Мама умерла пять лет назад, когда мне исполнилось двенадцать. Вот прямо почти в мой день рождения, за два дня. Больше у меня не было дней рождения. Отец лютовал, оставшись без помощи хозяйки. А я целыми днями носилась между столами с тарелками и кружками, что и мыслей не было о чем-то еще. Все посетители были для меня на одно лицо – пьяные, шумные моряки.
Пока не появился Он.
Запись вторая
Три дня назад Он притащил меня на корабль. Кто я теперь? Что ему надо?
Он похитил меня у отца. Устроил заварушку в таверне, стукнул кружкой по голове, взвалил на плечо и вынес. Очнулась я в трюме корабля. Пыталась выйти, дверь заперта. Снаружи раздавались крики: «Поднять паруса, с якоря сниматься, отдать швартовый!»
И вот теперь я слышу шум волны за бортом, я слышу море. Что меня ждет?
Запись третья
Я орала, пожалуйста, отпусти, не трогай, мне больно, больно.
Да, еще, да, так. Нет! Больно!
Я орала. Но билась в конвульсиях животного наслаждения. Как стыдно, мои крики слышны всем на этом треклятом судне. Но отпустить его из себя? Я умру. Продолжай, не уходи.
И когда падала в изнеможении на лежанку, думала о том, чтобы начать сначала.
А что я знала о сексе? Насилие знала, знала похоть и страсть. Не знала желания. Сейчас оно пришло, родилось во мне маленьким цветком, чей нектар терзает плоть и требует продолжения.
Не уходи, переведу дыхание, и начнем все сначала.
Сегодня Дэйл признался, что хотел продать меня турецкому султану. Смешной! Странно, что я совсем не испугалась.
Запись четвертая
Вот уже неделя в море. Меня выпускают на воздух. Брожу по палубе. Смотрю на лица матросов. Вижу похоть и зависть. Это же звери! Просто звериную сущность стреноживает их капитан. Он как матёрый вожак диктует свою волю волчьей стае. И они скалятся, клацают зубами, но поджимают хвосты. Он один – их две дюжины. Дай им волю, разнесут всё. В чём его сила?
Я привыкла писать, так думается проще. Спасибо, за эту возможность.
Запись пятая
Сегодня Дэйл пригласил на ужин в свою каюту. Я пока по-прежнему его боюсь. Но каждую ночь умираю и рождаюсь заново в его объятьях. Мы мало разговариваем. В основном, он меня имеет, а потом уходит. Мне уже не больно. И я жду его прихода. Жизнь на корабле изменила меня. Я больше не скучаю по отцовской таверне, пропахшей прогорклым жиром, квашеной капустой и кислым пивом. Я открыта новому.
А еще я научилась размышлять.
Зачем я здесь? Чего от меня хотят? Чем я могу быть полезной, кроме раздвинутых широко ног (Дэйл так любит) или стояния раком, когда он трахает меня в задницу?
Запись шестая
Сегодня думала о том, что Дэйл сказал вчера на ужине.
Я спросила:
- У меня есть будущее?
Он улыбнулся. Его улыбка напоминает волчий оскал. В нем дремлет зверь. Страшный зверь, но я его почему-то уже не боюсь.
Он ответил:
- Будущее – штука хрупкая. Малейший сдвиг может изменить время на все времена. Самое сильное оружие то, во что верит человек. Иной раз лишь вера помогает тебе выжить, а миру не рассыпаться в прах.
А во что верю я? Разве мне есть во что верить?
Запись седьмая
Капитан переселил меня из трюма в коморку поближе к своей каюте. Я теперь могу в любое время выйти на палубу. Звери вокруг дышат злобой, но никто не позволяет себе вольностей. Стараюсь не провоцировать. Знаю, чем может кончится.
Иногда Дэйл разговаривает со мной. К его страсти я уже приспособилась. Мне это нравится. Я начинаю его понимать, чувствовать. Когда-нибудь он объяснит, зачем похитил меня. Ведь не для того, чтобы просто иметь всегда доступные дырки для члена.
Запись восьмая
Сегодня отдали швартовый в каком-то порту. Меня заперли в каюте. А вечером капитан принес одежду. Белая свободная блуза, кожаные штаны, ботфорты и шейный платок. Велел переодеться. В его каюте есть зеркало. Я скрутила волосы узлом, посмотрела на себя…
- Скажи, я тебе нравлюсь?
Он протянул руку и погладил меня по щеке.
- Главное, не зазнавайся.
Вот и весь ответ.
Разве я зазнаюсь? Я ведь так и не понимаю, для чего я тут?
Запись девятая
Проснулась от страшной качки. К горлу подступала тошнота. Море за бортом ревело.
- Парус на горизонте! – услышала крик вахтенного.
Вылетела на палубу. Что сейчас будет? Корабль мотало. Увидела Его.
- Спустить паруса. Гасить огни, - сквозь рёв волн уловила родной голос.
Я плохо понимаю, куда мы идем и зачем. Но Дэйл знает, что делать. Команда ему подчиняется, значит, все будет хорошо.
В эту ночь он не пришел. Утром я сама рискнула войти в его каюту.
- Можно?
- Входи, сейчас завтракать будем. Качка не потрепала?
Море уже стихло, легкая болтанка не причиняла вреда.
- Ночью корабль был.
- И что? Что толку кого-то не сердить, если тебя и так хотят убить?
- Тебя хотят убить?
- Ешь, и не задавай глупых вопросов.
Запись десятая
Вторая неделя в море. На горизонте ни кусочка земли. Я устала. На мои вопросы нет ответов, а значит, и задавать их не стоит.
Запись одиннадцатая
Сегодня начались уроки фехтования. Дэйл решил дать мне в руку шпагу. Однако сказал, что в бою она, что мертвому припарка. Просто сам захотел развлечься. Странно, что ночи наши стали менее страстными. Мы будто поменялись ролями. Теперь я желаю его всеми фибрами, а он будто пресытился.
Запись двенадцатая
Черт! Залп всех бортовых орудий качнул корабль так, что вещи полетели со своих мест. Мы вступили в битву. С кем и за что, я не знаю. Но когда вылетела на палубу, Дэйл шикнул:
- Брысь в каюту, ты не готова для боя.
А вот теперь еще и чернильница опрокинулась, испортила целый лист дневника.
Запись тринадцатая
Мы победили! Я не знаю, кого и зачем. Но потрепанный битвой корабль продолжил свой путь, а неприятель упокоился в пучине морской.
Дэйл, ты знаешь, что изменил мою жизнь навсегда?
Продолжим уроки фехтования…
Налетел бриз с моря, сорвал с нее шейный платок из легкого газа. И она поняла, что началась другая жизнь и другие ценности. Она взглянула на море иным взглядом и увидела, что это - бесконечная ширь, которая однажды возьмет ее навсегда.
Я никогда не вела никаких записей. Но на этом корабле я чувствую себя чужой и ненужной. Чтобы сгладить мои ощущения, капитан дал мне блокнот в кожаном переплете, перо и чернила. Приказал: «Пиши, так ты сможешь занять свои дни».
А что писать? Я не знаю.
Может быть это.
Меня зовут Марта. Я родилась и выросла в портовой таверне, хозяин которой - мой отец. Мама умерла пять лет назад, когда мне исполнилось двенадцать. Вот прямо почти в мой день рождения, за два дня. Больше у меня не было дней рождения. Отец лютовал, оставшись без помощи хозяйки. А я целыми днями носилась между столами с тарелками и кружками, что и мыслей не было о чем-то еще. Все посетители были для меня на одно лицо – пьяные, шумные моряки.
Пока не появился Он.
Запись вторая
Три дня назад Он притащил меня на корабль. Кто я теперь? Что ему надо?
Он похитил меня у отца. Устроил заварушку в таверне, стукнул кружкой по голове, взвалил на плечо и вынес. Очнулась я в трюме корабля. Пыталась выйти, дверь заперта. Снаружи раздавались крики: «Поднять паруса, с якоря сниматься, отдать швартовый!»
И вот теперь я слышу шум волны за бортом, я слышу море. Что меня ждет?
Запись третья
Я орала, пожалуйста, отпусти, не трогай, мне больно, больно.
Да, еще, да, так. Нет! Больно!
Я орала. Но билась в конвульсиях животного наслаждения. Как стыдно, мои крики слышны всем на этом треклятом судне. Но отпустить его из себя? Я умру. Продолжай, не уходи.
И когда падала в изнеможении на лежанку, думала о том, чтобы начать сначала.
А что я знала о сексе? Насилие знала, знала похоть и страсть. Не знала желания. Сейчас оно пришло, родилось во мне маленьким цветком, чей нектар терзает плоть и требует продолжения.
Не уходи, переведу дыхание, и начнем все сначала.
Сегодня Дэйл признался, что хотел продать меня турецкому султану. Смешной! Странно, что я совсем не испугалась.
Запись четвертая
Вот уже неделя в море. Меня выпускают на воздух. Брожу по палубе. Смотрю на лица матросов. Вижу похоть и зависть. Это же звери! Просто звериную сущность стреноживает их капитан. Он как матёрый вожак диктует свою волю волчьей стае. И они скалятся, клацают зубами, но поджимают хвосты. Он один – их две дюжины. Дай им волю, разнесут всё. В чём его сила?
Я привыкла писать, так думается проще. Спасибо, за эту возможность.
Запись пятая
Сегодня Дэйл пригласил на ужин в свою каюту. Я пока по-прежнему его боюсь. Но каждую ночь умираю и рождаюсь заново в его объятьях. Мы мало разговариваем. В основном, он меня имеет, а потом уходит. Мне уже не больно. И я жду его прихода. Жизнь на корабле изменила меня. Я больше не скучаю по отцовской таверне, пропахшей прогорклым жиром, квашеной капустой и кислым пивом. Я открыта новому.
А еще я научилась размышлять.
Зачем я здесь? Чего от меня хотят? Чем я могу быть полезной, кроме раздвинутых широко ног (Дэйл так любит) или стояния раком, когда он трахает меня в задницу?
Запись шестая
Сегодня думала о том, что Дэйл сказал вчера на ужине.
Я спросила:
- У меня есть будущее?
Он улыбнулся. Его улыбка напоминает волчий оскал. В нем дремлет зверь. Страшный зверь, но я его почему-то уже не боюсь.
Он ответил:
- Будущее – штука хрупкая. Малейший сдвиг может изменить время на все времена. Самое сильное оружие то, во что верит человек. Иной раз лишь вера помогает тебе выжить, а миру не рассыпаться в прах.
А во что верю я? Разве мне есть во что верить?
Запись седьмая
Капитан переселил меня из трюма в коморку поближе к своей каюте. Я теперь могу в любое время выйти на палубу. Звери вокруг дышат злобой, но никто не позволяет себе вольностей. Стараюсь не провоцировать. Знаю, чем может кончится.
Иногда Дэйл разговаривает со мной. К его страсти я уже приспособилась. Мне это нравится. Я начинаю его понимать, чувствовать. Когда-нибудь он объяснит, зачем похитил меня. Ведь не для того, чтобы просто иметь всегда доступные дырки для члена.
Запись восьмая
Сегодня отдали швартовый в каком-то порту. Меня заперли в каюте. А вечером капитан принес одежду. Белая свободная блуза, кожаные штаны, ботфорты и шейный платок. Велел переодеться. В его каюте есть зеркало. Я скрутила волосы узлом, посмотрела на себя…
- Скажи, я тебе нравлюсь?
Он протянул руку и погладил меня по щеке.
- Главное, не зазнавайся.
Вот и весь ответ.
Разве я зазнаюсь? Я ведь так и не понимаю, для чего я тут?
Запись девятая
Проснулась от страшной качки. К горлу подступала тошнота. Море за бортом ревело.
- Парус на горизонте! – услышала крик вахтенного.
Вылетела на палубу. Что сейчас будет? Корабль мотало. Увидела Его.
- Спустить паруса. Гасить огни, - сквозь рёв волн уловила родной голос.
Я плохо понимаю, куда мы идем и зачем. Но Дэйл знает, что делать. Команда ему подчиняется, значит, все будет хорошо.
В эту ночь он не пришел. Утром я сама рискнула войти в его каюту.
- Можно?
- Входи, сейчас завтракать будем. Качка не потрепала?
Море уже стихло, легкая болтанка не причиняла вреда.
- Ночью корабль был.
- И что? Что толку кого-то не сердить, если тебя и так хотят убить?
- Тебя хотят убить?
- Ешь, и не задавай глупых вопросов.
Запись десятая
Вторая неделя в море. На горизонте ни кусочка земли. Я устала. На мои вопросы нет ответов, а значит, и задавать их не стоит.
Запись одиннадцатая
Сегодня начались уроки фехтования. Дэйл решил дать мне в руку шпагу. Однако сказал, что в бою она, что мертвому припарка. Просто сам захотел развлечься. Странно, что ночи наши стали менее страстными. Мы будто поменялись ролями. Теперь я желаю его всеми фибрами, а он будто пресытился.
Запись двенадцатая
Черт! Залп всех бортовых орудий качнул корабль так, что вещи полетели со своих мест. Мы вступили в битву. С кем и за что, я не знаю. Но когда вылетела на палубу, Дэйл шикнул:
- Брысь в каюту, ты не готова для боя.
А вот теперь еще и чернильница опрокинулась, испортила целый лист дневника.
Запись тринадцатая
Мы победили! Я не знаю, кого и зачем. Но потрепанный битвой корабль продолжил свой путь, а неприятель упокоился в пучине морской.
Дэйл, ты знаешь, что изменил мою жизнь навсегда?
Продолжим уроки фехтования…
Налетел бриз с моря, сорвал с нее шейный платок из легкого газа. И она поняла, что началась другая жизнь и другие ценности. Она взглянула на море иным взглядом и увидела, что это - бесконечная ширь, которая однажды возьмет ее навсегда.
Часть II. Жертва
Свет рождается из мрака.
И жизнь – порожденье тьмы.
И жизнь – порожденье тьмы.
Она стояла на борту большого судна. Вдыхала полной грудью встречный ветер. Соленый вкус его и радовал, и освежал. В машинном, где-то в недрах, размеренно урчал огромный дизель, вращая лопасти движка. Она случайно оказалась здесь, не ведая, не зная. Ее на борт подняли с шлюпки, что в океане старательно пыталась затонуть. Она пока еще не свыклась с мыслью, что жива. Ведь вот совсем недавно, захлебывалась в глубине морской волны, тяжелой и соленой, что холодом сжимала сердце, душу, мышцы тела. Она тогда дышать боялась, чтоб не хлебнуть воды, суровой, черной, страшной. И пахло кровью все вокруг. Теперь стояла на борту большого судна…
И вдруг сверкнула молния, ночное небо разрезая, раскатом гром взлохматил тишину. И звезды спрятались средь туч. Она не здесь, ее здесь нет. Она уже давно в постельке теплой, дома, на Лазурном берегу. Но почему темно? Кто гасит свет, когда звезды не видно? И этот запах крови снова разливается вокруг.
И снова молния, уже гораздо ближе. И гром вослед, почти одновременно. И страх сжимает сердце в каменный кулак, куда надежде не пробраться.
Опять, опять, опять… Когда кого-то выбирает Смерть, она не бросит жертву. Ей не расскажешь, что другие ни при чем. Ей не укажешь, кого не надо брать. У Смерти – цель. А остальное – лишь издержки. Подумаешь, две-три души. Кто их считает, когда цели достигаешь? Кто смеет становиться на пути?
Снова страх, снова ужас сердце сжимает. И нет уже ветра, который в лицо. Есть ураган, что на пути все сметает, есть неизбежность такого пути.
Она слезы с лица уже не стирает, их смоет дождем, напоследок умыв. Слезы – это раскаянье грешной души. Она встанет на борт, огражденья минуя, сделает шаг, чтобы спасти. Нет! Не себя. Свой предел ей известен теперь, Смерть охоту ведет лишь за грешной душою. Пусть живут остальные. Им есть, что терять. Ей уже нечего, прожито все.
Снова молния рядом сверкнула. Она покачнулась… Минуту еще! Одну лишь минуту, чтоб сердце проснулось. Но спит ее сердце, давно уже спит. А Смерть дышит рядом. Зачем же спасали? Ну, дали бы сразу, видать, не дано.
На палубе крики, команда, движенье. Корабль скрипит, но идет сквозь волну. И двигатель взвыл на одном напряженье.
Взмолилась она: «Ты выдержи, милый, об этом прошу. Ты выдержи бурю, грозу и волну. И сбереги команду свою. Капитана, что меня подобрал, и людей, что были ко мне так добры. Я сделаю шаг, мне не страшно, почти. Вот только немного, чуть-чуть подожди! Сейчас…» - и задумалась снова, застыв на краю.
Волю в кулак собрала, страх отринула напрочь:
«Слушай исповедь, Смерть, как на духу. Да, руки в крови. Но кровью той в битве омылась. И ни разу не сделала шагу назад, чтоб победу из пасти опасности вырвать. Я сражалась с людьми, со стихией, с предательством, с подлостью, с трусостью и с остальным. Думаешь, было легко? Как бы ни так! Просто было? Увы, снова мимо. Я жила как жила, в бой за собою водила. И из пасти твоей вырывала людей. Хочешь жертву? Бери же меня! Я готова. Мне нечего больше терять».
Разверзлась туча над судном большим. Лик на небе прорезался страшный. Смерти лик. Капюшон и пустые глаза. Вот что видели все, кто случайным свидетелем стал. Ужас сковывал чресла, море ревело, туча молнии изрыгала, гром надсадно гремел.
А она с чистым сердцем шагнула в волну, ту, что в борт ударила с силой. В тот же миг шквальный ветер тучу унес к западу вместе с грозою. Дизель выдержал, снова мерно стучал. И корабль, спокойную гладь рассекая, двинулся дальше по прежним делам, будто не было бури, грозы и угрозы.
Лишь случайную гостью никто не нашел на борту, когда утром считали потери.
И вдруг сверкнула молния, ночное небо разрезая, раскатом гром взлохматил тишину. И звезды спрятались средь туч. Она не здесь, ее здесь нет. Она уже давно в постельке теплой, дома, на Лазурном берегу. Но почему темно? Кто гасит свет, когда звезды не видно? И этот запах крови снова разливается вокруг.
И снова молния, уже гораздо ближе. И гром вослед, почти одновременно. И страх сжимает сердце в каменный кулак, куда надежде не пробраться.
Опять, опять, опять… Когда кого-то выбирает Смерть, она не бросит жертву. Ей не расскажешь, что другие ни при чем. Ей не укажешь, кого не надо брать. У Смерти – цель. А остальное – лишь издержки. Подумаешь, две-три души. Кто их считает, когда цели достигаешь? Кто смеет становиться на пути?
Снова страх, снова ужас сердце сжимает. И нет уже ветра, который в лицо. Есть ураган, что на пути все сметает, есть неизбежность такого пути.
Она слезы с лица уже не стирает, их смоет дождем, напоследок умыв. Слезы – это раскаянье грешной души. Она встанет на борт, огражденья минуя, сделает шаг, чтобы спасти. Нет! Не себя. Свой предел ей известен теперь, Смерть охоту ведет лишь за грешной душою. Пусть живут остальные. Им есть, что терять. Ей уже нечего, прожито все.
Снова молния рядом сверкнула. Она покачнулась… Минуту еще! Одну лишь минуту, чтоб сердце проснулось. Но спит ее сердце, давно уже спит. А Смерть дышит рядом. Зачем же спасали? Ну, дали бы сразу, видать, не дано.
На палубе крики, команда, движенье. Корабль скрипит, но идет сквозь волну. И двигатель взвыл на одном напряженье.
Взмолилась она: «Ты выдержи, милый, об этом прошу. Ты выдержи бурю, грозу и волну. И сбереги команду свою. Капитана, что меня подобрал, и людей, что были ко мне так добры. Я сделаю шаг, мне не страшно, почти. Вот только немного, чуть-чуть подожди! Сейчас…» - и задумалась снова, застыв на краю.
Волю в кулак собрала, страх отринула напрочь:
«Слушай исповедь, Смерть, как на духу. Да, руки в крови. Но кровью той в битве омылась. И ни разу не сделала шагу назад, чтоб победу из пасти опасности вырвать. Я сражалась с людьми, со стихией, с предательством, с подлостью, с трусостью и с остальным. Думаешь, было легко? Как бы ни так! Просто было? Увы, снова мимо. Я жила как жила, в бой за собою водила. И из пасти твоей вырывала людей. Хочешь жертву? Бери же меня! Я готова. Мне нечего больше терять».
Разверзлась туча над судном большим. Лик на небе прорезался страшный. Смерти лик. Капюшон и пустые глаза. Вот что видели все, кто случайным свидетелем стал. Ужас сковывал чресла, море ревело, туча молнии изрыгала, гром надсадно гремел.
А она с чистым сердцем шагнула в волну, ту, что в борт ударила с силой. В тот же миг шквальный ветер тучу унес к западу вместе с грозою. Дизель выдержал, снова мерно стучал. И корабль, спокойную гладь рассекая, двинулся дальше по прежним делам, будто не было бури, грозы и угрозы.
Лишь случайную гостью никто не нашел на борту, когда утром считали потери.
Часть III. Вот и не верь в русалок
Двухмачтовая марсельская шхуна возвращалась домой из Гонконга.
Капитан Грин Вудворд, англичанин по происхождению, давно обосновался во Франции. Моря и океаны бороздил с младых лет. Юнгой попал на свой первый корабль, да так и сроднился с морем. Дорос до капитана. Другой судьбы не желал.
Вверенная ему «Санта Мария» бодро ловила парусами попутный ветер. Команда предвкушала возвращение в родной порт после долгого плавания.
- Человек за бортом! – как гром среди ясного небо долетел в капитанскую каюту голос вахтенного.
Грин стремительно поднялся на палубу. На спокойной глади воды что-то темнело. Капитан поднес к глазу подзорную трубу, настроил оптику и в приближенном изображении увидел деревянный плот, скорее всего, обломок палубы, на котором без движения лежало щуплое тело то ли подростка, то ли хрупкой девушки.
- Лечь в дрейф, шлюпку на воду!
Команда слаженно принялась выполнять приказ.
Безвольное тело подняли на борт. Это была девушка. Хрупкое телосложение, обветренная кожа, пересохшие губы, спутанные длинные рыжие волосы. Пульс прощупывался едва-едва. Жива, но без сознания. Перенесли в лазарет на попечение судового лекаря.
До конца дня среди команды только и было разговоров, что о спасенной. Строили догадки, пытались вспомнить недавние шторма, предполагали, где и как мог потерпеть крушение корабль, с которого она каким-то чудом спаслась. И только боцман почему-то злился и ворчал: «Где это видано, бабу на корабль. Беды нам еще не хватало. И надо же, почти у самого дома…»
Капитан писал в судовом журнале, когда в дверь постучали.
- Да!
- Капитан, - на пороге стоял Томас, лекарь, - вам надо на это посмотреть, - он был взволнован и явно нервничал.
Грин отложил перо, поднялся и прошел в лазарет. Девушку устроили в гамаке, прикрыв простыней. С нее сняли лохмотья, в которые превратилась ее одежда, смыли соль с кожи, натерли жиром, чтобы остановить обезвоживание.
- Она понемногу начала глотать воду, - взволнованно тараторил Томас, - но в сознание пока не приходила, и все время бормочет что-то странное. Вот-вот, послушайте, капитан!
Девушка вдруг начала метаться в гамаке и что-то говорить. Капитал склонился к ней, прислушался и различил: «Сожгите меня! Сожгите! Пока не поздно, сожгите меня!» Она повторяла это снова и снова, причем, путая языки, говорила то на английском, то на немецком, то вдруг на совсем тарабарском языке, которого Грин даже никогда не слышал. Затихла так же внезапно. Томас воспользовался моментом и попытался ложечкой влить ей в рот несколько капель воды.
- И вот так с момента, как мы ее приняли на борт, - вздохнул он. – А еще, когда ее обмывали, вот...
Томас приподнял простыню. На бедре девушки отчетливо проступала цифра «12», вроде тату, или, скорее, походило на клеймо или шрамы от вырезания ножом на теле.
- Ничего, думаю, это просто бред от пережитого, - ответил капитан, никак не комментируя рисунок на бедре. - В ее состоянии может быть все что угодно, - резюмировал он и направился к выходу. - А впрочем, будь любезен, не распространяйся об этом среди команды.
- Слушаюсь, кэп!
Спасенная пришла в себя через сутки, но была очень слаба. Кок, почему-то проникся особой симпатией к бедняжке, называя ее так и не иначе, готовил ей персонально бульончики и супы-пюре. На третьи сутки девушка смогла встать на ноги без посторонней помощи. Одежду ей собирала вся команда. Юнга пожертвовал свои парадные холщевые штаны, кто-то выудил из сундука шелковую рубаху, ее можно было завязать узлом на поясе, так как она была слишком длинной. В общем, одежда на девчонке висела, как на вешалке. Но не голой же ей ходить. Сложнее оказалось с обувью. Впрочем, и этот вопрос решили, как-то перекроив чьи-то парусинки.
Капитан распорядился подать ужин в каюту и усадил девушку напротив.
- Как ты себя чувствуешь?
- Спасибо, еще кружится голова, но уже гораздо лучше, чем на той деревяшке в море.
- Ты помнишь, кто ты? Что с тобой произошло?
- Помню. Я Лана Валески. Училась в Англии. Неделю назад села на корабль, чтобы вернуться к отцу. Он служит в Гамильтоне. Мы попали в шторм, корабль затонул, а я как-то оказалась на обломке палубы. Совсем одна среди моря.
Говорила девушка странно, будто заученными из учебника фразами. Ни эмоций, ни жестов, ни мимики. Фарфоровая кукла, ей Богу. Это смущало капитана, но он списал такое поведение на стресс. Все же девчонка многое пережила, оказавшись практически на пороге смерти.
Ужинали молча. Лана ела понемногу, отдавая предпочтение фруктам, много пила воды. Капитан наблюдал за ней. Что-то его все же смущало. Была в ней какая-то загадка. Но вот причин не доверять вроде не было.
Расположить ее до конца плавания он решил там же, в лазарете. Больных на корабле не было, все равно гамак пустовал. У лекаря своя каморка, так что вполне приемлемый вариант. Лана не возражала.
Пролетели еще два дня. Жизнь на шхуне вернулась в прежнее русло. Девушка редко попадалась кому-то на глаза, поэтому матросы утратили к ней всякий интерес. Даже боцман смягчился, гладя на это тщедушное создание, когда она, словно тень, поднималась на палубу подышать свежим воздухом. Вечером капитал приглашал ее составить компанию за ужином в его каюте, но собеседницей она была той еще, больше молчала, робко глядя в пол. На вопросы отвечала односложно, добиться от нее рассказа, хотя бы об отце, так и не удалось. И Грин совершенно охладел к случайной пассажирке.
Таким образом, через неделю ее будто и не существовало на шхуне. И только кок любезно продолжал готовить супчики специально для нее.
Утром седьмого дня Грин увидел Лану на палубе. Она стояла на корме в пол-оборота, держась за канат, запрокинув голову назад. Рыжие волосы за неделю приобрели блеск, в зеленых глазах сиял некий внутренний свет. Казалось, она была счастлива.
Вечером капитан снова пригласил девушку на ужин. Он наблюдал за ней. В этот раз она не казалась ему фарфоровой куклой, появилось в ней что-то живое, настоящее. Она смеялась его шуткам. Даже попыталась пошутить сама – на вопрос, сколько ей лет, ответила: «Пока сто двадцать!» Если так дальше пойдет, может, удастся разузнать о ней что-то подробнее. На том они и расстались. Лана ушла в лазарет. Жизнь на корабле шла своим чередом. Капитан проверил вахту, поговорил с боцманом, вернулся в каюту и раскрыл судовой журнал.
А к полуночи неожиданно исчез ветер, внезапно наступил полный штиль. Паруса обвисли бесполезными тряпками. Вода за бортом перестала дышать, замерла, как мертвая. Будто шхуна попала в некую дыру в пространстве. Боцман встревоженно смотрел на звездное небо без единого облака. На горизонте кровавым пятном сияла луна. Кэп вышел на палубу. «Как минимум сутки пути потеряем. А ведь все шло так хорошо», - подумал про себя, но вслух ничего не сказал. Только прислушался к зловещему шепоту воды у ватерлинии и старушечьему скрипу рангоута, развернулся и скрылся в каюте.
Грин Вудворд, морской волк, большую часть жизни бороздивший моря и океаны, переживший тысячу штормов и неурядиц, капитан марсельской шхуны «Санта Мария», следующей курсом из Гонконга в родной порт, снял китель, аккуратно разместил его на манекене в углу каюты, почему-то поправил фуражку, лежащую рядом на столике, и, не разуваясь, прилег на лежанку. Закрыл глаза. Сон не шел. Ощущение тревоги липкими щупальцами охватывало сознание. «Сожгите меня, сожгите!» - почему-то всплыли в памяти слова Ланы, которые она бормотала в бреду, а еще ответ про 120 лет и цифра, вырезанная на ее бедре.
В это время в лазарете бледная, как смерть, Лана лежала пластом в гамаке, глядя в потолок безумными глазами. Шевелились только губы, плетя заклинание. Из глаз катились слезы, но ею владели силы, которые она не могла победить. «А ведь просила сжечь… когда же я найду спасителя?»
Шквал обрушился на судно в пять утра. Свисток боцмана и зычный рык «Свистать всех наверх» утонул в реве первозданной стихии. Шхуну накрыла гигантская волна. Рухнула мачта, придавив рулевого и развалив штурвал. «Санта Мария» медленно, но верно кренилась на бок, команда металась по палубе, крики боцмана заглушал рев воды, матросы сдирали руки в кровь, хватаясь за канаты. Капитана креном скинуло с лежанки и впечатало в стену каюты.
В считанные минуты корабль сгинул в пасти бездонной пучины, увлекаемый гигантским водоворотом.
К рассвету водная гладь успокоилась, лишь обломок палубы качался на поверхности. На импровизированном плоту распласталось хрупкое тело то ли подростка, то ли молодой девушки. Набегающая волна обдала брызгами плот, и линии татуировки на бедре «бедняжки» вальяжными змеями начали извиваться, переползать, образуя цифру «13».
Капитан Грин Вудворд, англичанин по происхождению, давно обосновался во Франции. Моря и океаны бороздил с младых лет. Юнгой попал на свой первый корабль, да так и сроднился с морем. Дорос до капитана. Другой судьбы не желал.
Вверенная ему «Санта Мария» бодро ловила парусами попутный ветер. Команда предвкушала возвращение в родной порт после долгого плавания.
- Человек за бортом! – как гром среди ясного небо долетел в капитанскую каюту голос вахтенного.
Грин стремительно поднялся на палубу. На спокойной глади воды что-то темнело. Капитан поднес к глазу подзорную трубу, настроил оптику и в приближенном изображении увидел деревянный плот, скорее всего, обломок палубы, на котором без движения лежало щуплое тело то ли подростка, то ли хрупкой девушки.
- Лечь в дрейф, шлюпку на воду!
Команда слаженно принялась выполнять приказ.
Безвольное тело подняли на борт. Это была девушка. Хрупкое телосложение, обветренная кожа, пересохшие губы, спутанные длинные рыжие волосы. Пульс прощупывался едва-едва. Жива, но без сознания. Перенесли в лазарет на попечение судового лекаря.
До конца дня среди команды только и было разговоров, что о спасенной. Строили догадки, пытались вспомнить недавние шторма, предполагали, где и как мог потерпеть крушение корабль, с которого она каким-то чудом спаслась. И только боцман почему-то злился и ворчал: «Где это видано, бабу на корабль. Беды нам еще не хватало. И надо же, почти у самого дома…»
Капитан писал в судовом журнале, когда в дверь постучали.
- Да!
- Капитан, - на пороге стоял Томас, лекарь, - вам надо на это посмотреть, - он был взволнован и явно нервничал.
Грин отложил перо, поднялся и прошел в лазарет. Девушку устроили в гамаке, прикрыв простыней. С нее сняли лохмотья, в которые превратилась ее одежда, смыли соль с кожи, натерли жиром, чтобы остановить обезвоживание.
- Она понемногу начала глотать воду, - взволнованно тараторил Томас, - но в сознание пока не приходила, и все время бормочет что-то странное. Вот-вот, послушайте, капитан!
Девушка вдруг начала метаться в гамаке и что-то говорить. Капитал склонился к ней, прислушался и различил: «Сожгите меня! Сожгите! Пока не поздно, сожгите меня!» Она повторяла это снова и снова, причем, путая языки, говорила то на английском, то на немецком, то вдруг на совсем тарабарском языке, которого Грин даже никогда не слышал. Затихла так же внезапно. Томас воспользовался моментом и попытался ложечкой влить ей в рот несколько капель воды.
- И вот так с момента, как мы ее приняли на борт, - вздохнул он. – А еще, когда ее обмывали, вот...
Томас приподнял простыню. На бедре девушки отчетливо проступала цифра «12», вроде тату, или, скорее, походило на клеймо или шрамы от вырезания ножом на теле.
- Ничего, думаю, это просто бред от пережитого, - ответил капитан, никак не комментируя рисунок на бедре. - В ее состоянии может быть все что угодно, - резюмировал он и направился к выходу. - А впрочем, будь любезен, не распространяйся об этом среди команды.
- Слушаюсь, кэп!
Спасенная пришла в себя через сутки, но была очень слаба. Кок, почему-то проникся особой симпатией к бедняжке, называя ее так и не иначе, готовил ей персонально бульончики и супы-пюре. На третьи сутки девушка смогла встать на ноги без посторонней помощи. Одежду ей собирала вся команда. Юнга пожертвовал свои парадные холщевые штаны, кто-то выудил из сундука шелковую рубаху, ее можно было завязать узлом на поясе, так как она была слишком длинной. В общем, одежда на девчонке висела, как на вешалке. Но не голой же ей ходить. Сложнее оказалось с обувью. Впрочем, и этот вопрос решили, как-то перекроив чьи-то парусинки.
Капитан распорядился подать ужин в каюту и усадил девушку напротив.
- Как ты себя чувствуешь?
- Спасибо, еще кружится голова, но уже гораздо лучше, чем на той деревяшке в море.
- Ты помнишь, кто ты? Что с тобой произошло?
- Помню. Я Лана Валески. Училась в Англии. Неделю назад села на корабль, чтобы вернуться к отцу. Он служит в Гамильтоне. Мы попали в шторм, корабль затонул, а я как-то оказалась на обломке палубы. Совсем одна среди моря.
Говорила девушка странно, будто заученными из учебника фразами. Ни эмоций, ни жестов, ни мимики. Фарфоровая кукла, ей Богу. Это смущало капитана, но он списал такое поведение на стресс. Все же девчонка многое пережила, оказавшись практически на пороге смерти.
Ужинали молча. Лана ела понемногу, отдавая предпочтение фруктам, много пила воды. Капитан наблюдал за ней. Что-то его все же смущало. Была в ней какая-то загадка. Но вот причин не доверять вроде не было.
Расположить ее до конца плавания он решил там же, в лазарете. Больных на корабле не было, все равно гамак пустовал. У лекаря своя каморка, так что вполне приемлемый вариант. Лана не возражала.
Пролетели еще два дня. Жизнь на шхуне вернулась в прежнее русло. Девушка редко попадалась кому-то на глаза, поэтому матросы утратили к ней всякий интерес. Даже боцман смягчился, гладя на это тщедушное создание, когда она, словно тень, поднималась на палубу подышать свежим воздухом. Вечером капитал приглашал ее составить компанию за ужином в его каюте, но собеседницей она была той еще, больше молчала, робко глядя в пол. На вопросы отвечала односложно, добиться от нее рассказа, хотя бы об отце, так и не удалось. И Грин совершенно охладел к случайной пассажирке.
Таким образом, через неделю ее будто и не существовало на шхуне. И только кок любезно продолжал готовить супчики специально для нее.
Утром седьмого дня Грин увидел Лану на палубе. Она стояла на корме в пол-оборота, держась за канат, запрокинув голову назад. Рыжие волосы за неделю приобрели блеск, в зеленых глазах сиял некий внутренний свет. Казалось, она была счастлива.
Вечером капитан снова пригласил девушку на ужин. Он наблюдал за ней. В этот раз она не казалась ему фарфоровой куклой, появилось в ней что-то живое, настоящее. Она смеялась его шуткам. Даже попыталась пошутить сама – на вопрос, сколько ей лет, ответила: «Пока сто двадцать!» Если так дальше пойдет, может, удастся разузнать о ней что-то подробнее. На том они и расстались. Лана ушла в лазарет. Жизнь на корабле шла своим чередом. Капитан проверил вахту, поговорил с боцманом, вернулся в каюту и раскрыл судовой журнал.
А к полуночи неожиданно исчез ветер, внезапно наступил полный штиль. Паруса обвисли бесполезными тряпками. Вода за бортом перестала дышать, замерла, как мертвая. Будто шхуна попала в некую дыру в пространстве. Боцман встревоженно смотрел на звездное небо без единого облака. На горизонте кровавым пятном сияла луна. Кэп вышел на палубу. «Как минимум сутки пути потеряем. А ведь все шло так хорошо», - подумал про себя, но вслух ничего не сказал. Только прислушался к зловещему шепоту воды у ватерлинии и старушечьему скрипу рангоута, развернулся и скрылся в каюте.
Грин Вудворд, морской волк, большую часть жизни бороздивший моря и океаны, переживший тысячу штормов и неурядиц, капитан марсельской шхуны «Санта Мария», следующей курсом из Гонконга в родной порт, снял китель, аккуратно разместил его на манекене в углу каюты, почему-то поправил фуражку, лежащую рядом на столике, и, не разуваясь, прилег на лежанку. Закрыл глаза. Сон не шел. Ощущение тревоги липкими щупальцами охватывало сознание. «Сожгите меня, сожгите!» - почему-то всплыли в памяти слова Ланы, которые она бормотала в бреду, а еще ответ про 120 лет и цифра, вырезанная на ее бедре.
В это время в лазарете бледная, как смерть, Лана лежала пластом в гамаке, глядя в потолок безумными глазами. Шевелились только губы, плетя заклинание. Из глаз катились слезы, но ею владели силы, которые она не могла победить. «А ведь просила сжечь… когда же я найду спасителя?»
Шквал обрушился на судно в пять утра. Свисток боцмана и зычный рык «Свистать всех наверх» утонул в реве первозданной стихии. Шхуну накрыла гигантская волна. Рухнула мачта, придавив рулевого и развалив штурвал. «Санта Мария» медленно, но верно кренилась на бок, команда металась по палубе, крики боцмана заглушал рев воды, матросы сдирали руки в кровь, хватаясь за канаты. Капитана креном скинуло с лежанки и впечатало в стену каюты.
В считанные минуты корабль сгинул в пасти бездонной пучины, увлекаемый гигантским водоворотом.
К рассвету водная гладь успокоилась, лишь обломок палубы качался на поверхности. На импровизированном плоту распласталось хрупкое тело то ли подростка, то ли молодой девушки. Набегающая волна обдала брызгами плот, и линии татуировки на бедре «бедняжки» вальяжными змеями начали извиваться, переползать, образуя цифру «13».
